Прочитав все вышеизложенное, гибель «Хедвинга» и других пароходов становится понятной… Нужны маяки.

На всем протяжении от Владивостока до Императорской Гавани на обычном пути следования пароходов построены три маяка (Аскольдский, Поворотный и Низменный), и все они находятся между Владивостоком и заливом Св. Ольги и ни одного нет между этим последним пунктом и Императорской Гаванью. Гибель парохода добровольного флота «Владимир» принудила Главное гидрографическое управление ассигновать деньги на постройку маяка Св. Николая, но гибель трех судов в районе между заливом Св. Ольги и Императорской Гаванью осталась забытой.

В самом деле, кроме упомянутого «Хедвинга», в 1906 г. пароход «Викинг» выскочил на берег немного южнее залива Опричник, другой пароход приблизительно в то же время, когда погиб и «Хедвинг», разбился о береговые утесы севернее бухты Терней, недалеко от устья реки Адими и реки Худя (фанза Дун-Тавайза).

Этот перечень погибших трех пароходов красноречиво говорит о небходимости поставить хоть какой-нибудь маяк, где-нибудь около мыса Туманного или в другом месте, на половине пути к Императорской Гавани.

Отсутствие сирен, колоколов или пушек у входа в залив Св. Ольга, Владимира, Джигит и в Императорскую Гавань также доставляет морякам немало хлопот в разыскивании этих пунктов во время туманов. Постройка маленьких деревянных домиков при одном стороже и постановка колокола в этих местах у самого входа в гавань стоит гроши, а между тем это очень облегчило бы плавание и, быть может, предотвратило бы случайную аварию с судном, могущую произойти так близко от стоянки.

Устройство механизма, который при помощи сильной спиральной пружины, заводимой раз или два в сутки, сам бы мог автоматически делать известное число ударов по подвешенному рядом колоколу с известными промежутками времени, очень несложно и особых денежных затрат на это не требуется.

В частном разговоре жалобы моряков на отсутствие таких звуковых сигналов у входа в гавани и заливы приходится слышать постоянно.

Около самого мыса Успения есть небольшое мелководное озеро с топкими и болотистыми берегами, отделенное от моря только узкой намывной косой, состоящей из песка и гальки. Орочи называют его Аку. Оно не более версты в окружности. Две маленькие горные речки впадают в дальнем углу его: одна из них течет с юго-запада, а другая с севера. Густые хвойные леса спускаются с гор в низины, тянутся по долинам и теснятся к самой воде так, что речек совершенно не видно, только у болот, что с левой стороны озера, ель и пихта уступают место тощей и корявой лиственице с засохшими вершинами, имеющими какой-то тоскливый и болезненный вид.

Летом на Аку никого нет, осенью же и зимой сюда приезжают орочи. Здесь условия для жизни их благоприятные. В озере в глубоких ямах всю зиму держится кета и кунжа; охота на лосей, медведей и кабарожку, обилие морской птицы, убой морского зверя и добычливое соболевание издавна привлекают сюда инородцев даже с Тумнина.

Когда мы приехали, здесь была уже одна их семья. Орочи тоже только что прибыли и жили еще временно в палатке. Мы пошли к ним в надежде найти у них мясо или купить рыбу. Как только мы стали подходить к стойбищу, привязанные на цепи ездовые и охотничьи собаки встретили нас так недружелюбно и таким неистовым лаем, что можно было подумать, что они никогда, должно быть, не видели никого другого, кроме своего хозяина. Из палатки поспешно выбежал человек. Это был старик лет 60, невысокого роста и с большой для ороча седой бородой. Одет он в типичный орочский халат (тэга) и унты из рыбьей кожи, на голове старика не было никакого покрывала. Халат его не был застегнут и он, запахнувши полы одна на другую, придерживал его на груди левой рукой. На красивом лице его была выражена тревога, но, узнав в чем дело, он прикрикнул на собак, лицо его улыбнулось, беспокойство исчезло, и он с любопытством начал нас рассматривать. Еще более пронзительный лай несся из палатки. Старик предложил пройти в его временное жилище. Мы вошли, вернее, вползли на руках и коленях под намокшие от дождя полотнища, сшитые из китайской дрели и натянутые на поставленные кое-как доски и палки. Посередине палатки горел огонь. Дым не успевал еыходить в отверстие, нарочно для этого оставленное вверху; клубился, ел глаза и потому сразу принудил нас опуститься на землю. В котле, подвешенном над костром на сучковатой палке, варилась жидкая рисовая кашица с икрой (любимое орочское блюдо). Штук шесть маленьких белых гладкошерстных комнатных собачонок выходили из себя, лаяли, задыхались, хрипели, бросались на людей и хватали зубами за полы одежды и за обувь. Орочки держали их на руках и старались успокоить ласками. Наконец, собаки угомонились, и явилась возможность разговаривать людям.

Вся семья состояла из четырех человек: самого старика Игнатия (так звали нашего нового знакомого), его сына и двух женщин, из которых одна приходилась матерью, а другая женой молодого ороча, ушедшего на охоту.

Старик оказался очень разговорчив. Из его слов выяснилось, что они были последними чистыми орочами, что далее к югу живут уже «кяка» и что первые кекари — это отпрыски орочей, близко к ним родственные, многочисленные, но мало известные — живут на реке Ботчи. Он охотно говорил нам о рыбной ловле, об охоте, рассказывал, как раньше они жили хорошо, что теперь стало жить труднее и что поэтому он хочет навсегда перекочевать на Аку и жить здесь постоянно.

«Наша раньше Хади (Императорская Гавань) живи, — говорил Игнатий. — Твоя понимай: Хади? Теперь совсем не могу так живи: рыбы мало, соболя нету, бую (лось, сохатый) русские далеко гоняй; золото искай, лес тоже руби. Совсем наша люди ходили другое место. Какой люди Тумнин ходи, какой Уй ходи, какой Хоюль, какой Хунгари — моя сюда ходи. Теперь моя гоняй — куда наша ходу!».

Старик задумался и покачал головою, грусть выразилась на его лице: детство, дом, могила отцов — все это брошено, оставлено там без призора на произвол судьбы, на расхищение!..

Разговор постепенно перешел на другую тему.

На вопрос, зачем они завели себе таких собачонок, которые никакой пользы им принести не могут, женщины поспешно отвечали, что собак этих им подарили японцы и что они их очень любят, потому что они очень маленькие, больше не растут, что они боятся дождя, холоду и т. д.

«Другой орочи такой собака нету» — (они делали ударение на последнем слоге); говоря это, орочки гладили собачонок, ласкали их и прикрывали полами своих халатов.

«Такой собака живи, кушай, спи мало, мало. Такой собака работай не надо».

Напившись чаю, мы все вместе вышли из палатки на свежий воздух. Цепные собаки не могли выносить нашего присутствия; они ворчали, рвались с привязи, скалили зубы и, не обращая внимания на присутствие своего хозяина, продолжали лаять.

Стрелки стали проситься на охоту. Игнатий начал отговаривать. Он предупреждал, чтобы они не ходили близко к озеру или по берегам речек, потому что там у него поставлено много лочков (самострелы) на медведей, которые приходят каждую ночь к воде лакомиться мертвой рыбой. Говорил ли он правду или ему просто не хотелось, чтобы русские распугивали дичь «в его собственных заповедниках», но только благоразумие требовало воздержаться и обуздать свои охотничьи страсти, а поэтому вместо охоты на зверя решили пойти по птице.

На озере держалось много уток; они постоянно перелетали с места на место: то они улетали так далеко, что казалось более не вернутся, то вдруг неожиданно снова возвращались обратно, кружились в воздухе и с шумом опускались опять на воду. Это подзадоривало людей. Они взяли у орочей лодку и поехали на охоту. Но утки не допускали их близко, и едва лодка подходила на расстояние ружейного выстрела, они сперва отплывали, затем снимались все разом и, отлетев немного, снова садились около противоположного берега.

Охотники выпускали один за другим заряды, и чем более они горячились, тем более «мазали» и тем менее шансов было на успех. Наконец, одна из уток была ранена. Она поднялась, полетела было к морю, но скоро опустилась в озере недалеко от берега. Бросив остальную стаю, стрелки поплыли за ней, но она постоянно ныряла и не подпускала близко лодку. Неизвестно, долго ли продолжалась бы эта стрельба и погоня за подранком, если бы на выручку не явился Игнатий.