— Отцы наши не ходили туда, — говорили они, — и мы не пойдем.
Другие заявили, что не только на скалы, но и близко к ним они не подойдут.
Весь вечер удэхейцы рассказывали друг другу разные страхи. Скалы вселяли в них какой-то ужас. Все же мне удалось двух человек — Хутунка и Геонка — убедит, что в камнях ничего страшного нет. Но и эти люди неоднократно задавали вопросы, не боюсь ли я сам, не будет ли потом всем нам худо, и по выражению глаз старались догадаться о моих душевных настроениях.
На другой день мы отправились в путь. В одном туземцы оказались правы: добраться до скал оказалось действительно трудно. С южной стороны горный хребет Мэка был покрыт большими осыпями, состоящими из громадных глыб, заваленных буреломом, опутанных виноградниками и лианами. Колючие аралии и элеутерококк изорвали нашу одежду. Мы изранили руки и в колени набрали множество заноз. Каменные ловушки, закрытые растительностью, и колодник, наваленный в беспорядке, создавали препятствия чуть ли не на каждом шагу. Это понизило настроение моих спутников-туземцев.
— Верно, что к скалам нельзя подойти, — высказывали они вслух свои мысли. — Должно быть, там, наверху, в самом деле обитают злые духи, в таком недоступном месте, куда простым людям невозможно проникнуть.
Несколько раз Геонка порывался стрелять в воздух, чтобы угнать от скал «черного человека». Немало трудов стоило успокоить его и убедить, чтобы он не тратил зря патронов.
Я стал подшучивать над чертом и иронизировать по его адресу. Тогда Хутунка серьезно просил меня так не выражаться.
— Ходи, ходи, — говорил он, — как будет, так и ладно, а ругаться не надо.
Пришлось уступить.
Часам к четырем пополудни мы подошли к скалам. Величественное зрелище представилось моим глазам. Семь гранитных штоков высились кверху. Они действительно имели причудливые формы: один из них был похож на горбатого человека, опирающегося рукой на голову какого-то фантастического животного; другой — на старуху, одетую в длинную мантию; третий — на гигантскую жабу; четвертый — на нож, воткнутый черенком в землю, и т. д.
Когда мы приблизились к ним, какой-то большой зверь бросился в сторону, а затем мы увидели медведя, который пустился от нас наутек.
Все грани и углы скал сглажены деятельностью сильных северо-западных ветров. Эти скалы представляют собой классический образчик эоловой коррозии[333], когда ветры в течение долгого времени могут обтачивать выдающиеся части камней сами по себе, без участия песка. Быть может, шлифовальным материалом служили обледенелые снежинки.
Высокие громады, молчаливо поднимающиеся кверху, хаотически нагроможденные глыбы у подножия их, заваленные буреломом, и лес, полный таинственной тишины, создавали картину мрачную и дикую. Когда над скалой проходило облако, то казалось, будто оно стоит на месте, а скала движется, наклоняется и вот-вот со страшным грохотом опрокинется на землю.
Какое-то особое напряжение чувствовалось в этих камнях, принявших столь странные очертания. С момента появления скал Мэка на дневной поверхности прошло много веков, но всесокрушающая рука времени не коснулась их. Они и поныне стоят незыблемо, как бы выполняя какую-то странную миссию, неведомую простым смертным. Я поймал себя на том, что на меня скалы эти произвели неприятное впечатление. Не хотел бы я быть здесь в одиночестве. Еще более одиноким я почувствовал бы себя вдали от людей, в сообществе с этими молчаливыми каменными, громадами. Тогда я вспомнил слова туземцев: «Наша близко туда ходи нету».
Солнце близко склонялось к западу. Лучи его озаряли только вершины гор, а по долинам уже ползли сумеречные тени. Они распространялись вширь и захватывали все большие и большие участки земной поверхности.
До ночи было еще далеко, но в самом освещении и по тому, как вели себя пернатые, уже чувствовалось угасание дня.
Мы обошли самую большую скалу кругом и тут увидели множество расщелин в камнях, служивших логовищами для тигров.
Некоторые из них имели вид глубоких колодцев. Там и сям валялись перегрызанные кости и клочки шерсти съеденных ими животных.
Надо было торопиться и вовремя добраться до бивака.
Мы начали спуск в долину.
Однако сумерки захватили нас раньше, чем мы рассчитывали. Выйдя на речку, Хутунка дал два выстрела.
Спустя некоторое время нам ответили тоже выстрелами.
На небе еще догорали отблески вечерней зари, а на земле внизу ночная тьма быстро заполняла лес. Чем больше сгущается мрак, тем больше напрягаешь слух, и тогда улавливаешь такие звуки, которых днем обыкновенно не замечаешь: слышится подавленный вздох, сдержанный шепот и шорохи бесчисленных растений.
За день мы сильно устали и теперь едва волочили ноги.
Лесу, казалось, не будет конца. Я хотел было сесть на валежник, чтобы отдохнуть, но в это время увидел свет от костра. Через несколько минут мы были в палатке, пили горячий чай и делились впечатлениями.
После осмотра местности с высоты «чертовых скал» и на основании целого ряда примет мы убедились, что находимся в истоках Нефикцы. На второй день пути наш отряд достиг рассошины, где две речки сливались вместе.
Здесь мы нашли очень много рыбы. В какие-нибудь двадцать минут орочи поймали двух больших тайменей и штук пятнадцать крупных ленков.
Во время этого перехода Гобули натер себе спину котомкой. На месте загрязненной ссадины образовался большой нарыв. Пришлось больного освободить от ноши и котомку его разобрать всем понемногу. Это было неприятно, но что же делать! Я предложил Гобули поставить на ночь согревающий компресс, но он отказался и просил Миону лечить его шаманством. Они говорили, что причиной заболевания Гобули был я, позволивший трогать муравейник.
На мой вопрос, почему же в таком случае я здоров, Миону отвечал:
— Удэхейцы постоянно живут в тайге и всего боятся, а лоца (русские) живут в городе и в тайгу приходят редко и не надолго. Кроме того, у русских нет шаманства, и севоны их не касаются.
По моим наблюдениям 1908, 1909, 1926 и 1927 годов и по наблюдениям профессора Савича, громадные девственные леса, которые начинаются от Анюя и тянутся к юго-западу через верховья Пихцы, Мухеня и Немпту, занимают площадь по крайней мере в миллион гектаров. По долинам преобладают смешанные леса, состоящие из широколиственных пород, а по склонам гор произрастают могучие хвойные леса, в которых пятьдесят — семьдесят процентов выпадает на долю кедра.
Величественно-декоративный вид имела здешняя тайга. Утренние заморозки разукрасили ее во все цвета радуги. Ушастая какалия сделалась темно-фиолетовой; растущая с ней в сообществе маньчжурская лещина сменила свой зеленый наряд на буро-коричневый. Наиболее ярко окрашенными оказались клен и виноград. У них можно было видеть все переходы от малинового цвета к багряному и нежно-пурпурному. По берегам реки в изобилии рос даурский боярышник. Я узнал его по обилию крупных и полупрозрачных оранжево-красных плодов, за которыми иногда совсем не было видно листвы.
Раньше других стала вянуть амурская липа. Сначала пожелтели отдельные ветви ее — наиболее слабые и чем-нибудь пораженные, а потом и вся крона. Плосколистная береза никла тонкими длинными ветвями и осыпала на землю золотисто-желтую листву свою. Только один дуб сопротивлялся осенним холодам и ни за что не хотел сбрасывать свой летний наряд.
Здешнее подлесье состоит из самых разнообразных кустарников; оно настолько густо, что скрывает человека с головой.
Каждый раз, когда вступаешь в такой большой лес, чувствуешь некоторый страх, сознаешь свое бессилие. Тайга совершенно равнодушна к страданиям заблудившегося человека. Крики о помощи, на которые, как бы насмехаясь, будет отвечать эхо, привлекут только хищных зверей. Несколько лет назад двенадцать лесорубов, русских и китайцев, решили идти от реки Пихцы напрямик к Хабаровску. Они заблудились в тайге и все погибли от голода. На другой год осенью охотники-туземцы нашли обрывки их одежд и разбросанные по лесу человеческие кости. Место это стало запретным.
