С переходом через Сихотэ-Алинь мы сразу попали в начало осени. Кое-где на деревьях листва уже начинала желтеть. И немудрено! Во-первых, мы были довольно высоко над уровнем моря, а во-вторых, во времени мы еще раз как бы перенеслись вперед.

Сололи представляет собой небольшой горный ручей, текущий по продольной долине. Сначала мы спускались по сильно размытому склону, изрезанному узкими ущельями, из которых бежала вода шумными каскадами. Мало-помалу долина оформлялась. Чем дальше, тем больше она расширялась и вместе с тем углублялась между отрогами Сихотэ-Алиня, которые окаймляли ее с северной и южной сторон и имели вид высоких горных хребтов.

На пути Кардаков заметил морянок с бело-черным оперением, серыми ногами, оранжевым клювом и длинными рулевыми перьями в хвостах. Они казались смирными и подпускали человека довольно близко, но на самом деле все время были настороже. Их очень трудно убить из ружья, потому что они успевают нырнуть раньше, чем долетит до них дробь при выстреле. Затем я видел черную оляпку — небольшую птичку величиною с дрозда, очень проворную и ловкую. Она перепрыгивала с камня на камень и постоянно озиралась по сторонам. Оляпка издавала крики, похожие на чириканье, только более певучие; в такт им она помахивала хвостиком и кивала своей грациозной головкой. Я остановился и стал следить за нею, но она вдруг бросилась в самую пучину, где вода пенилась и бурлила. Оляпка держала себя так, как будто это была ее родная стихия. Через минуту она появилась на поверхности, перелетела на отмель и стала опять входить в воду все глубже и глубже, пока совсем не скрылась с головою. Я подошел к самому берегу. В это мгновение оляпка выскочила на камни и как ни в чем не бывало, даже не отряхнувшись, перелетела на другую отмель, потом на третью и скрылась за поворотом.

Следующие два дня снова были ненастные и холодные. Тучи низко бежали над землею и не переставая сыпали дождем.

Только по вечерам являлась возможность отжать воду из одежды и просушить ее на огне.

На второй день пути мы уже встретили плосколистную березу, весьма похожую на белую европейскую, потом маньчжурский ясень, о котором упоминалось при описании лесов на реке Копи, желтый клен с желтой древесиной, буро-серой корой и с пятилопастными глубокозубчатыми листьями и, наконец, тополь Максимовича таких размеров, что из него можно было долбить лодки. Переход от охотской растительности на восточном склоне Сихотэ-Алиня к маньчжурской в бассейне реки Цзаво очень резок. Тут уже было другое подлесье, состоящее из бузины кистевой; ее легко узнать по крупной листве и по гроздям мелких красных ягод. Тут же рос и колючий элеутерококк с листьями, как у женьшеня, и с тонкими ломкими шипами. Достаточно при ходьбе задеть его, чтобы сразу получить несколько заноз в пальцы рук. Еще больше заноз набивается в колени. К счастью, они не проникают глубоко под кожу и потому не вызывают больших нагноений.

Как только подходящие по размерам деревья были найдены, туземцы приступили к долблению лодок.

Во время сильного ветра с дождем я как-то простудился. К счастью, это случилось тогда, когда мы кончили путь с котомками. Я все время бодрился, перемогал себя и еле держался на ногах. Пока орочи делали лодки, я отлежался в палатке. Лихорадочное состояние стало проходить, но слабость еще не позволяла вставать с постели, если можно этим именем назвать охапку хвойных веток на земле, покрытых травою.

Наконец 28 августа дождь перестал. Орочи пошли за протоку опаливать лодки, а Кардаков отправился куда-то с фотографическим аппаратом. На биваке остался я один.

День был тихий и томительно жаркий. В воздухе не ощущалось ни малейшего движения: листва на деревьях и тонкие стебли вейника находились в состоянии абсолютного покоя. Время тянулось бесконечно долго. Какая-то истома охватила всю природу и погрузила ее в дремотное состояние. Даже мошки и комары куда-то исчезли. В шесть часов вечера я надел обувь и вышел из палатки. Солнечные лучи еще пробивались сквозь чащу леса и радужными тонами переливались на тенетах паука, раскинутых между двумя тальниками. День угасал. Нежное дыхание миллионов растений вздымало к небесам тонкие ароматы, которыми так отличается лесной воздух от городского. Я сел на камни и долго смотрел на запад. Солнце скрылось за горизонтом как раз в направлении долины Цзаво. В той стороне небосклон был совершенно безоблачен. На фоне его резко проектировались остроконечные вершины елей и пихт. Они-то именно и привлекли к себе мое внимание. Над каждым деревом вилась кверху быстро вращающаяся тонкая струйка, похожая на дым. Чем выше было хвойное дерево, тем больше и темнее была струя.

Я протер глаза, думая, что это мне кажется вследствие лихорадочного состояния. Но тогда почему не было таких же дымков над березами и тальниками? Вблизи росли две молодые елочки. С трудом я поднялся на ноги и встал по отношению к ним в такое положение, чтобы вершины их тоже проектировались на фоне зари, и тотчас увидел над ними такие же вращающиеся струйки. В это время на бивак пришел Геонка. Я велел ему качнуть ту и другую елочку. Струйки мгновенно исчезли. Когда же деревья встали неподвижно, струйки появились снова.

Тогда я позвал удэхейца к себе и спросил его, не видит ли он что-нибудь над хвойными деревьями.

— Моя думай, это мошки, — сказал он и затем добавил: — Моя сейчас его поймай.

Он подошел к елочкам и стал ловить мошек головной сеткой. Он махал ею до тех пор, пока убедился в бесполезности своих занятий. Геонка устал; он вернулся ко мне и в раздумьи сказал:

— Моя первый раз такой посмотри. Не знаю, хорошо это или худо?!

Солнце спускалось все ниже и ниже. Западный горизонт сделался багровым. Как только стало прохладнее, крутящиеся струйки исчезли. Возможно, что это были эфирные масла, которые собирались у верхних частей елей и пихт. Они поднимались кверху, приобретая вращательное движение. Через них преломлялись лучи вечерней зари, и от этого они казались темными.

Кардаков и орочи с работ вернулись, когда стало уже совсем смеркаться.

К утру следующего дня я почувствовал себя значительно лучше. С восходом солнца мы распрощались с нашим биваком, поплыли вниз по реке Цзаво и в полдень вошли в реку Дынми.

Западнее Сихотэ-Алиня и параллельно ему проходит очень древняя и сильно размытая горная складка, слагающаяся из метаморфических сланцев. Складка эта представляет собой первосозданную земную кору и является той древнейшей осью, около которой впоследствии сложился современный Уссурийский край. На реке Дынми можно видеть прекрасные обнажения кристаллических сланцев. В местах обвалов образовались красивые гроты. Ниже их с правой стороны тянется высокий скалистый берег, состоящий из глинистых сланцев, имеющих мелкоплитняковую или листоватую отдельность. Пласты сильно изогнуты, местами опрокинуты и даже поставлены на голову.

Там, где река Дынми прорезает их, образуется опасный порог; вода идет через него со скоростью восемнадцати километров в час, бьется о прибрежные скалы, низвергается вниз пенящимися каскадами и в течение веков медленно, но непрестанно размывает мощные толщи сланцев, сложившихся миллионы лет назад. От шума воды на перекатах нельзя говорить обычным голосом, надо кричать на ухо друг другу. Ниже русло реки завалено камнями и тоже на значительном протяжении представляет собой широкий порог, где вода идет с ропотом, как бы негодуя на природу, которая и тут хотела создать ей препятствия на пути к Амуру.

Около порога мы остановились в нерешительности. Как быть? Опускаться по каскадам опасно, а перетаскивать лодки с грузами через высокие скалы невозможно. Взвесив все за и против, орочи решили рискнуть. Едва мы оттолкнулись от берега, как быстрое течение подхватило нашу утлую ладью и со скоростью курьерского поезда понесло ее к порогу. Мимо мелькали кусты и деревья, росшие на берегу. Справа и слева из реки высовывались камни, обливаемые водою. Белая пена и волны окружили нас со всех сторон и точно бежали вперегонки с лодкой.