— Надо бы вернуть их.

— Вернуть? Удивляюсь я вам, Николай Андреевич. — Он назвал полковника по имени и отчеству. Такой фамильярности раньше, насколько мне известно, Мельников не терпел. Теперь же он сделал вид, будто не слышал. — На это получен приказ.

Мельников ничего не ответил, опустил голову и прошел к своему излюбленному креслу. В дверь несмело постучали. Заглянул Парамонов.

— Разрешите, товарищ полковник?

Мельников кивнул. Парамонов в руке держал фильтр.

— Вот он. — Он протянул фильтр полковнику. — Кладовщик просто забыл записать.

К технику подошел Ганжа, взял фильтр, тщательно его осмотрел и отдал Мельникову. Подождал, пока осмотрит полковник.

— Чем вы можете доказать, что это с вашего самолета? — Выпуклые глаза Ганжи смотрели на техника гипнотизирующе.

— На нем вон и смазка после консервации, — ответил Парамонов.

— Его можно было при желании и сливочным маслом смазать.

— Спросите тогда у кладовщика.

— Я спрашивал. — Мельников вернул фильтр Ганже. — Оставь пока у себя. — И к Парамонову: — Мы тут разберемся, батенька, ступай.

«Батеньку» Мельников обычно употреблял, когда был расположен к человеку. Значит, Парамонову он верит. Однако техник не уходил.

— Но… — мялся он, не смея спросить еще о чем-то.

— Ступай, ступай, — доброжелательно махнул рукой Мельников. — Я сказал, мы разберемся. Попроси зайти сюда дежурного метеоролога.

Парамонов благодарно закивал головой и вышел из кабинета.

— Кладовщик подтверждает, что он сдал фильтр, — сказал Мельников.

— Ну и порядочки! — возмутился Ганжа. — Один пишет в рабочей тетради совсем не то, что делает, другой вообще не записывает. Отличный полк!

— Похоже, что они не врут, — не слушая Ганжу, продолжал Мельников. — Если бы случилось что-то с двигателем, Октавин сообщил бы на землю. Об этом не молчат. — Мельников скорее рассуждал с самим собой, чем убеждал другого.

— Думаете, не справился с пилотированием?

— Погода уж очень скверная была.

— По схеме проводки не похоже на потерю пространственного положения.

— Схема не фотография, многое не рассмотришь.

Мельников прав. Рассмотреть на схеме, что было с летчиком и с машиной, просто невозможно. Если Октавин потерял пространственное положение, он, разумеется, молчал — позор для иных страшнее смерти, а Октавин относился именно к таким людям. Он мог понадеяться, что выведет самолет из падения. Но тут же мои мысли возвратились к схеме проводки. Пологая и довольно ровная красная линия, подчеркнутая синим карандашом Ганжи. Нет, это не падение. Хотя… так прямо линию мог вывести планшетист. Но так долго не падают… Что же тогда могло случиться?..

Вошел метеоролог и расстелил карту на столе. Он долго и подробно объяснял, откуда и с какой скоростью движется циклон, где его эпицентр, как будет он развиваться дальше. Я слушал его, а мысли были об Октавине. Что произошло в небе, почему упал самолет и кто в том виноват: Парамонов, потому что не подготовил как следует самолет к полетам, или я с Вологуровым, потому что недоучили летчика?

— Долго он тут будет еще кружить? — спросил Мельников метеоролога про циклон.

— Суток двое-трое продержится.

— Вы знали о его приближении? — спросил Ганжа.

— Само собой. Мы следили за ним, как только он образовался.

— И накануне докладывали командиру?

— А как же. Вот прогноз, можете почитать. — Метеоролог открыл журнал и подал Ганже. Подполковник склонился над ним. Мельникова тоже заинтересовала запись в журнале.

— И как командир отнесся к вашему прогнозу? — Ганжа дочитал первым и распрямился.

— Положительно, товарищ подполковник, — ответил весело метеоролог. — Для Александра Ивановича чем хуже погода, тем лучше.

Дочитал и Мельников. Но вопросов не задал. Пошел к своему креслу.

— Вы свободны, — сказал он метеорологу. Тот быстро собрал карты, скрутил их трубкой и вышел. Пора было уходить и мне, но тут снова вошел Синицын. Не глянув на Ганжу, он прошел к Мельникову.

— Ко мне Парамонов заходил. Ты же знаешь его. Не мог он такое допустить.

Мельников не ответил. Стал тереть пальцами свой широкий лоб.

— Разрешите узнать почему? — бесцеремонно вмешался в разговор Ганжа.

— Потому, что Парамонов добросовестный офицер, — не поворачивая головы, ответил Синицын. — И специалист первоклассный.

— Добросовестный, примерный, первоклассный. Ортодокс. И по утрам вместо чая пиво предпочитает.

— Не знаю. Из чужих стаканов не пробую, кто что пьет.

— И пробовать не надо, когда от вашего примерного, как из пивной бочки прет, — сказал Ганжа глухо, не скрывая раздражения.

Синицын недоверчиво стрельнул в инспектора глазами, глянул на меня и понял, что Ганжа пользуется достоверными сведениями.

— Пива, может быть, и выпил, — сказал он. — После полетов. Но за качество подготовки самолета я ручаюсь.

— Видите ли, товарищ полковник, — заговорил Ганжа с сарказмом, — у нас тут не общественное собрание и нам нужны не поручительства, а доказательства. А они пока говорят не в вашу пользу. Парамонов нарушил порядок заполнения документации — это факт, значит, мог нарушить и порядок подготовки самолета к полетам.

Логика Ганжи была железная, и тут возразить Синицыну было нечего. Мельников заерзал в своем кресле, лицо его скривилось, но, пожалуй, не от боли в пояснице; на скулах Синицына буграми вздулись желваки. Он повернулся, чтобы уйти, но Мельников остановил его.

— Подожди, Александр Иванович. Ты извини нас, такое дело, сам понимаешь. — Он помолчал. — Скажи, что это вот за исправление? — Он протянул Синицыну полетный лист Октавина. Командир глянул на него и тут же вернул.

— Надо у Вологурова спросить.

— Вологуров не помнит.

— Разберусь.

— Первая эскадрилья у вас лучшая?

— Да.

— Заслуга командира эскадрильи? — Мельников явно подозревал, что все наши успехи липовые, еще раз убедился я.

— Майор Вологуров — отличный организатор и летчик, — твердо ответил Синицын.

— А человек? — Мельников встретился взглядом с Синицыным.

— По-моему, хороший летчик не может быть плохим человеком.

— По-вашему, у вас все ангелы? — вставил реплику Ганжа.

— Не жалуюсь.

— А человека убили.

— Надеюсь, вы найдете виновного.

— Можете не сомневаться, — ответил Ганжа.

— Желаю успеха.

— Еще один вопрос, Александр Иванович, — снова остановил Синицына Мельников. — Ты частенько бываешь на разборах полетов в первой?

— Я вам уже сказал, я верю командиру эскадрильи.

— Доверие, конечно, дело хорошее, — мягко согласился Мельников, и я понял, что далее последует подвох: таков уж этот человек — вначале размягчит, потом бьет, чтоб чувствительнее было. — Но вот тут есть еще одна любопытная запись. — Он протянул Синицыну журнал руководителя полетов. — Прочитайте на тридцать пятой странице. Синицын раскрыл журнал и прочитал вслух:

— «Капитан Мсхиладзе. Перелет. Выкатился с взлетно-посадочной полосы». — Синицын посмотрел на Мельникова. — Наверное, за свою летную службу и вы не избежали подобной ошибки?

— Разумеется, — согласился Мельников. — Но оценку в летную книжку мне ставили такую, какую я заслуживаю. А посмотрите, какая стоит у Мсхиладзе.

Синицын начал листать летную книжку Мсхиладзе. Мельников наблюдал за ним из-под своих широких, чуть нахмуренных бровей. И я еще раз убедился — нет, не дремлет Мельников и не смотрит сквозь пальцы на случившееся перед уходом на пенсию, в вопросах соблюдения летных законов он не менее педантичен, чем Ганжа, только более хитер и тонок, и превосходно знает свое дело. Не упустить из виду такую, казалось, пустяковину — ошибку летчика. Но в версии Мельникова она имеет немаловажное значение — еще один факт очковтирательства. Да, о Вологурове у Мельникова сложилось определенное мнение, и у него есть все основания подозревать командира эскадрильи в приписках.

— Помню этот случай, — оказал Синицын. — Аэродром внезапно снежным зарядом закрыло. На другой аэродром летчика посылать — топлива не хватит. Рискнул я. Мсхиладзе посадил самолет. Хоть и с перелетом, я похвалил его. Вот он и поставил себе пятерку.