Ф. Б. Все, что мы умеем, это его мерить — часами…
Ж. д’О. Его можно мерить, но не часами, а пространством.
Ф. Б. Мне жизнь представляется обратным отсчетом секунд. Нам изначально дано определенное количество секунд.
Ж. д’О. Если вдуматься, это очень странная категория.
Ф. Б. Нам на земле отмерен срок. И вдруг однажды: «Ваше время истекло, сударь…» Ужас!
Ж. д’О. Когда мне говорят: «Еще на год больше», я отвечаю: «Еще на год меньше».
Бернар-Анри Леви (BHL)[283]
После того как была опубликована его переписка с Мишелем Уэльбеком («Враги общества», изд. «Грассе»-«Фламмарион») Бернар-Анри Леви вдруг снова стал невероятно популярен: теперь вокруг него настоящий бум. Даже если книга не имела того успеха, на который рассчитывали писатели, о BHL теперь пишет «Перпл», крутой глянцевый журнал, издаваемый провокатором Оливье Замом. А Эрик Даан, автор знаменитых культурных колонок под заголовком «Белые ночи» в газете «Либерасьон», только что снял для канала «Франс-5» документальную ленту «Бернар-Анри Леви, безумие в истории». Этому скандально известному основателю «новой философии» не хватало только интервью с вашим покорным слугой — недостаток, который мы собираемся восполнить. Посему я явился к нему в дом, в его великолепную парижскую квартиру на бульваре Сен-Жермен.
Ф. Б. Все в порядке? В запарке перед отъездом?
Б.-А. Л. / BHL. Да не то чтобы… У меня на сборы уходит пять минут. Пошли ко мне в кабинет. Что пить будете?
Ф. Б. «Коку», только не «лайт». А куда вы едете?
Б.-А. Л. Плавать. На остров Маврикий.
Ф. Б. Но ведь там нет войны.
Б.-А. Л. К счастью. Хотя я тут недавно прочел, что Энрико Масиасу[284] запретили там выступать.
Ф. Б. Почему? Что он такого сделал?
Б.-А. Л. Ничего не сделал. Просто он еврей. Как и Артюр[285]. Вы знаете, что Артюру, шоумену, дважды запретили выступать, на этот раз во Франции? Это было сразу после войны в секторе Газа. Как рассказывает Дьёдонне[286], однажды, когда сборы от его выступлений должны были пойти на содержание Армии обороны Израиля, к театру пришли провокаторы, которые начали орать: «Израиль — убийца, Артюр — сообщник!» Полная чушь, короче. Но все равно от этого как-то неуютно. С Масиасом та же история.
Ф. Б. Он же из окружения Саркози, он его поддерживал.
Б.-А. Л. Ну и что с того? Что это меняет? Короче говоря: остров Маврикий. Еду отдыхать, плавать и работать.
Ф. Б. А в каком отеле остановитесь?
Б.-А. Л. Я уже двадцать лет в одном и том же отеле живу. «Роял Палм».
Ф. Б. Я лично предпочитаю «Принц Маврикий». Но в последний раз, когда я там был, шел дождь.
Б.-А. Л. Вы действительно считаете, что «Принц Маврикий» лучше?
Ф. Б. Он посовременнее. Декорирован в стиле «аман», повсюду подушки, широкие кровати, а номера — деревянные домики на сваях. «Роял Палм» — это курорт, куда ездил еще Ширак, он более старый.
Б.-А. Л. Я все время в одно и то же место езжу, ненавижу менять… А в «Принце Маврикии» какое море?
Ф. Б. Море не очень, потому что это другая сторона острова и пляжи там насыпные. Так что приходится мириться с тем, что пляж искусственный.
Б.-А. Л. В «Роял Палме» как раз лагуна хороша и море теплое. Мы с Ариэль привыкли долго плавать. У нас затяжные заплывы, в этом как раз главная прелесть.
Ф. Б. Вероятно, в этом еще секрет вашей стройной фигуры.
Б.-А. Л. Скорее, секрет рождения моих книг: я начинаю их писать, пока плаваю. Когда я долго плаваю, мне хорошо думается.
Б.-А. Л. Надо сделать интервью о невыносимой легкости.
Увидев своего помощника по хозяйству, шриланкийца, Б.-А. Л. обращается к нему по-английски: «Гарри! Не могли бы вы с Жоэль найти мои плавательные очки? Бросьте их, пожалуйста, мне в сумку. Благодарю».
Ф. Б. Так вот… Я хотел бы понять, что за жизнь вы ведете. (С этими словами я встаю и начинаю ходить по кабинету взад-вперед.) Простите, я хожу, потому что — вы ведь знаете, что сказал Монтень? «В сидячем положении мои мысли дремлют».
Б.-А. Л. Это также характеризует тех, кто сидел в кутузке. Бывшие сидельцы нередко вскакивают посреди разговора и начинают ходить. У меня есть пара знакомых с такой привычкой: показательный случай.
Ф. Б. А вы никогда не сидели?
Б.-А. Л. Сидел. В Индии, тридцать пять лет назад. Двадцать пять лет назад сидел в Пакистане. И в Аргентине сидел — это было в конце семидесятых, когда у власти стояли фашиствующие генералы. Но всякий раз недолго. А вы?
Ф. Б. Две ночи. Первую ночь — в комиссариате полиции Восьмого округа. Вторую ночь — в камере.
Б.-А. Л. Та история, когда вас взяли с поличным, «руки на машину» и все такое прочее? Две ночи тогда?
Ф. Б. Нет, это было не «руки на машину», совсем все иначе. А потом меня перевели в кутузку на остров Ситэ.
Б.-А. Л. Ага, я помню. Я, кажется, даже послал вам ободряющую эсэмэску, когда с вами приключилась эта неприятная история.
Ф. Б. Ну да, именно поэтому я и вскакиваю. Я рецидивист. Ну ладно, что представляет собой ваша повседневная жизнь? Откуда вы вернулись? Из сектора Газа?
Б.-А. Л. Из Израиля. Из Рамаллаха, это на палестинской территории. И в общем, из сектора Газа.
Ф. Б. Впечатляет. Люди думают: «Вот, он только что вернулся из Газа — и сразу же на остров Маврикий». Кажется, вся ваша жизнь состоит из таких резких перемен, взаимоисключающих противоположностей. Большинство людей, отдыхающих в «Роял Палм», не ездят на войну. А большинство тех, кто занят войной, не ездят отдыхать в «Роял Палм». Для вас открыты одновременно оба этих мира. Как вы их внутри себя примиряете?
Б.-А. Л. Я лично никак не примиряю. Но на окружающих — на некоторых окружающих — это действительно производит впечатление. По-моему, это их раздражает. Но что я могу сказать? С одной стороны, быть интеллектуалом — это моя профессия. С другой стороны, я люблю жизнь. Вот и весь секрет.
Ф. Б. Быть интеллектуалом вовсе не предполагает ездить туда, где с неба падают бомбы. Очень похвально ездить в Боснию и Афганистан, но быть интеллектуалом — это также предполагает валяние в постели.
Б.-А. Л. Совершенно верно. И этот род занятий тоже достоин уважения. Но это не мой случай. У меня другой темперамент… Другие идеалы… К тому же жизнь — это во многом цепь случайностей… Я хочу сказать, что для меня этот образ жизни — не продуманная «система». Это не то что я проснулся в двадцать лет и решил: «А буду-ка я ездить в Афганистан». Просто так сложилось. Когда в 1992-м в Боснии началась война, я стал писать статьи, выражать свою точку зрения, но я также решил поехать и посмотреть, что там происходит, чтобы писать обо всем со знанием дела.
Ф. Б. Понятно. Резюмирую. Все началось в 1971-м, когда вы подвизались корреспондентом в Бангладеш. Я очень уважаю эту традицию, начатую еще Вольтером: интеллектуал должен занимать определенную социальную позицию и не оставаться равнодушным к политике. Но ведь вы родились в 1948-м, вам шестьдесят лет. Вы вполне могли бы рассуждать так: «Меня больше ничего не интересует, кроме „Роял Палма“ и моего дома в Марракеше, буду-ка я писать про облака, жену и моих детей».
Б.-А. Л. М-да…
Ф. Б. Да я вполне серьезно. Не то чтобы я навязывал вам свою точку зрения. Но ведь в юности хочется во все вмешиваться, хочется нестись, крушить… Потом страсти стихают. Невольно начинаешь мириться со своим преклонным возрастом… Что вы по этому поводу думаете? Вам еще не захотелось остепениться?
