Ф. Б. (Смеется.)

П. Н. Влюбленные очень одиноки в этом мире, но не очень-то счастливы. Увы, это так. Быть влюбленным не значит быть счастливым. Но с другой стороны, это состояние может продлиться какое-то время — я, например, был трижды женат и трижды развелся. Я, можно сказать, чемпион по разводам…

Ф. Б. (Смеется.) Я разводился дважды! И что же надо делать?

П. Н. На этот вопрос я не могу ответить. У меня ничего не вышло! Кажется, и с работой не вышло. Так что рецептов нет! (Смеется.) Что самое загадочное в этой ловушке — это что влюбляешься, как правило, в кого-то, кто тебе совершенно не подходит, а вон та блондинка или вон та брюнетка наверняка подошла бы! Кто угодно, только не эта! Так почему же ты ею болен? Нет, это состояние душевнобольного весьма далеко от счастья. Это тяжелая болезнь, и ты не знаешь, почему наваждение исходит именно от этой женщины. Тут можно говорить о химии, об алхимии — однако на самом деле все гораздо сложнее.

Ф. Б. В вашей последней книге «Записки рассыльного», которая представляет собой дневник 1990–1999 годов, вы рассказываете, как встретились в автобусе с одной дамой. Не хотите ли рассказать об этой встрече?

П. Н. Это была не встреча!

Ф. Б. Да, вы с этой дамой не обмолвились ни словом. Но вы, однако, пишете: возможно, она могла бы стать женщиной моей жизни.

П. Н. Влечение, соблазн — они сопровождают нас всегда. Как только они иссякнут, кончится и жизнь. Уже в юности я был подвержен двум мощным источникам искушения: во-первых, эротика и секс, во-вторых, потребность писать, строить фразы. Для меня это были синонимы. И оба этих соблазна действовали на меня одновременно. Они были как-то между собой связаны.

Ф. Б. Значит, всю жизнь творчество и секс были для вас слиты воедино. Среди молодых писателей многие сталкиваются с той же проблемой. Не могли бы вы дать им совет? Как быть в том случае, если проклятие вас настигло и вы мешаете секс и литературу?

П. Н. Затрудняюсь ответить… Но чтобы смотреть на мир соответствующим образом, чтобы возникла непреодолимая тяга и готовность писать, надо испытывать возбуждение — любовное ли, эротическое, сексуальное. С другой стороны, когда находишься в таком состоянии, когда ты болен любовью, ты не можешь писать. Я лично не могу! Я просто жил и страдал. О любви я мало что читал, но мне представляется, что эта тема вообще недостаточно изучена…

Ф. Б. Значит, все рассуждения о любви, все существующие книги, романы, фильмы напрасны и ничему нас не учат?

П. Н. Все в этом мире напрасно. Литература ничему не учит. Кино ничему не учит. Хотя кино я все равно люблю… Кассаветиса, например, — это один из самых ценимых мной режиссеров. То состояние души, когда ты одержим любовью, физической страстью или даже дружбой — вот тема его фильмов. Замечательные фильмы. Ты абсолютно в них погружаешься. Кроме того, я бываю одержим чувством братства. Не важно с кем, даже с проститутками. Это какое-то очень целомудренное чувство. То, что они выставляют напоказ свое тело, весь свой интимный пейзаж, не оставляя никаких тайн, они этим преодолевают страх соприкосновения с другим человеком, это акт доверия, который мне кажется сродни божественному состоянию. Это прямо противоположно тому, что принято думать о проституции. Принято считать, что проституция — это форма потребления, да еще на скорую руку, извращенная. Но это представление ошибочно. Мне она всегда или почти всегда виделась актом гуманизма, даже чрезмерного гуманизма. Стремление через эротику, через секс преодолеть барьер, привычку быть чужим по отношению к другому — эта потребность сопровождала меня всю жизнь. Я не понимаю, как можно жить иначе.

Ф. Б. Да, это источник вдохновения. Кроме того, это источник счастья, радости, братства. Но литература и искусство в целом не предлагают никаких решений.

П. Н. (Улыбается.) Нет, не предлагают…

Ф. Б. Решительно никаких? И вы не можете помочь моему герою Маронье спасти свою любовь?

П. Н. Я не только не могу — я не хочу ему помогать. Почему? А зачем? Если следовать чужим советам, превратишься в робота.

Ф. Б. (Смеется.)

П. Н. За то, чтобы оставаться человеком, надо платить. А это значит страдать.

Ф. Б. Vielen Dank!

П. Н. (Смеется.) Bitte schön!

Фрэнсис Скотт Фицджеральд[321]

Во время своего последнего визита в Париж господин Вуди Аллен рассказал нам, как можно встретиться с американскими писателями двадцатых годов прошлого века. Для этого надо в полночь встать на углу улицы Деламбра и бульвара Монпарнас и распить бутылку виски. Вы немедленно окажетесь за одним столиком с писателем Фрэнсисом Скоттом Фицджеральдом — наплевать, что он скончался в 1940-м в Голливуде. Итак, эксклюзивное интервью.

Ф. Б. Господин Фицджеральд, перейдем напрямую к делу: что вы думаете о фильме База Лурмана, снятого по «Великому Гэтсби»?

Ф. С. Ф. Черт побери, он очень австралийский. Актер, исполняющий роль Джея Гэтсби, не в меру упитан, а тот, что играет Ника Каррауэя, слишком женствен. Мне больше понравилась предыдущая экранизация, она не такая сентиментальная.

Ф. Б. Та, что снята в 1974-м, где играют Роберт Редфорд и Миа Фэрроу?

Ф. С. Ф. Да нет же, экранизация 1926 года, режиссер Герберт Бренон, с Уорнером Бакстером, косящим под Эррола Флинна, с усиками и квадратным подбородком. Это единственный удачный Гэтсби из всех экранизаций.

Ф. Б. К несчастью, этот фильм канул в Лету и к настоящему времени никаких следов от него не осталось.

Ф. С. Ф. (Смеется.) Вот видите, именно поэтому я предпочитаю литературу — кино! Это был слащавый, но забавный фильмец. Роман же был задуман как печальный и феерический. А новая версия ни в какие ворота не лезет. Обратите внимание, я не чураюсь смешных сцен, но временами от всего этого бедлама мне хотелось вызвать полицию.

Ф. Б. Что вы думаете по поводу любви французов к вашим книгам? Вас только что выпустили в «Библиотеке Плеяды», это огромная честь…

Ф. С. Ф. Для меня это несказанное удовольствие. Не такое, правда, как если бы я имел возможность распилить бармена «Динго-Бара» пополам, чтобы посмотреть, что у него внутри, но близкое. Некоторые переводы, должен признаться, показались мне чересчур сложными. Не забывайте, что я специально учился краткости в рекламном агентстве «Бэррон-Колльерс»: сочинял объявления для трамваев.

Ф. Б. Не так давно один издатель, Шарль Данциг, перевел и опубликовал ваши интервью.

Ф. С. Ф. (Смеется.) Черт знает что такое! На обложке его имя напечатано едва ли не крупнее, чем мое.

Ф. Б. Мне заглавие понравилось: «Книги и роллс-ройс». Вы и вправду хотели купить роллс на свои авторские гонорары?

Ф. С. Ф. Ну, роллс довольно скоро закончил бы свои дни в бассейне. Что касается книг… Людям интересней моя жизнь, чем книги. А жизнь у меня, поверьте, была не такой уж веселой. Если бы это было в моих силах, я изменил бы конец.

Ф. Б. Чтобы не умереть в сорок четыре года?

Ф. С. Ф. Разве? Я что, уже умер? А что ж тогда мы тут делаем?

В плане литературной стилистики и потребления спиртного Джей Макинерни вдохновляется примером Скотта Фицджеральда. У нас с ним стало традицией, всякий раз, как он приезжает в Париж, заглядывать в ресторанчик «Дружище Луи». Американцы в восторге от этого заведения, оно напоминает им дни Освобождения: по виду это нелегальная лавочка, закупающая провиант на черном рынке, которую содержат контрабандисты. С возрастом начинаешь усваивать привычки старого холостяка: ценишь, когда тебя встречают при входе гарсоны в белых пиджаках, отмечаешь, как легко подхватывают они твое пальто и, минуя головы посетителей, ловко швыряют его на полку, какие бывают в поездах дальнего следования; заказываешь всегда одни и те же блюда: улиток, лягушек, фуа-гра, испанский хамон «пата негра», бресскую пулярку, жареную говядину на косточке; а по части вина колеблешься между бордо лучших лет и неожиданными открытиями, — правда, первые всегда побеждают. Моя дружба с Макинерни восходит к 2003 году, когда, беря у него интервью, я вытащил его из претенциозного ресторана «Китчен Гэлери» и, можно считать, силой привел в «Аллар» (еще до того, как это заведение выкупил Ален Дюкасс). Как оказалось, звезда нью-йоркского литературного авангарда был безмерно рад оказаться в старом парижском бистро, где тебе без всяких выкрутасов подадут и лягушек, и улиток и зальют это все старым добрым «живри». Полуночники, независимо от того, кто они — французы или американцы, нуждаются в сытных и питательных блюдах для восстановления сил. Обитатели Сен-Жермен-де-Пре, как и жители Гринвич-Виллидж, любят старые камни, запах плесени, опилки на полу, в которых шныряют мыши; традиции, которые излечивают от комплекса вины после загульной ночи и убеждают, что все хорошо и жизнь удалась. Последствия неумеренных возлияний мгновенно исчезают от вида старых стен и ко всему привыкших гарсонов. И нет ничего хуже для поглощенного саморазрушением писателя, чем стальной табурет, треугольная тарелка и музыка лаунж. Ему нужны глубокие кресла, огонь в камине, оленьи головы по стенам, тишина и забвение. Что еще сблизило меня с Макинерни — это щенячий восторг от Скотта Фицджеральда, угрюмый цинизм, замешенный на сарказме, вечеринках с танцами и пьяными женщинами в длинных платьях, а также другие мелочи, от которых невозможно излечиться.