Мы со слезами отвечали ему перед всеми турками, что подлинно то правда, и был он нам отцом, а не агой, и что освобождением нашим мы никому иному, только ему обязаны, и такова была его добродетель к нам, что мы до смерти не в силах будем отплатить и заслужить ему за все. Да что же нам делать, когда купцы не дают нам денег; но мы дадим ему запись и своей кровью подпишем, что не дальше как в полгода вышлем ему через Венецию 500 дукатов и, кроме того, пришлем отличное оружие и часы с боем, и душой своей по вере клянемся, что все то верно исполним. Только ничем не утолился ага, а все кричал и ругался до того, что пена из уст у него брызгала; но наконец велел заковать нас в железа и погнал в тюрьму со страшными угрозами.

Когда пришли мы к товарищам и объявили им, что нигде не могли достать денег, зарыдали все горькими слезами. Одного человека, агу, кто до нас был добр, о нас заботился, привели мы в гнев, а иного ходатая за нас никого не было; и так погибла вся наша надежда, чтобы могло состояться наше освобождение. В сердечной печали принялись мы опять за старое ремесло, за вязание чулок и рукавиц, и каждый час желали себе смерти, чтобы разом уже покончить со всеми бедами. Как велика была прежде радость наша и беззаботна надежда на освобождение, так теперь овладела нами великая и горькая смута. Всякая надежда пропала вконец, когда через две недели пришел ага и объявил нам, чтобы мы уж и не думали выйти когда-нибудь из тюрьмы, потому что и султан, и Ибрагим-паша, и послы выехали уже из Константинополя. И так мы сами, по своей воле, лишили себя свободы, тогда как могли добыть ее за 200 дукатов. И стражники говорили, что придется нам сидеть в тюрьме, покуда султан не вернется из похода. От великого страха поверили мы всему и горько плакались на беду свою и несчастье; однако не переставали упрашивать агу, ради пророка его Магомета и ради праведного воздаяния, чтобы еще раз отпустил нас к купцам попытаться, не достанем ли денег. Но он ни за что не хотел позволить и объявил, что теперь уже поздно: прошло время и всякое наше старание будет напрасно.

Может вообразить себе каждый человек, каково было на сердце у нас, убогих невольников! За две недели еще была полная надежда на скорое освобождение, а теперь вот сталось с нами похоже на то, как попал человек в глубокий колодезь и, вылезая из него, ухватился уже рукой за верхний конец обруба, так что стоило только вон выскочить, но вдруг сорвалась рука, и он опять в один миг упал в глубину на самое дно, и нет уже надежды в другой раз вылезти. Теперь, когда я пишу об этом и вспоминаю тот час, какова была тогда печаль у меня на сердце, сам чувствую, как она и в эту минуту одолевает меня, и от жалости не могу писать далее. Восхвали сердце мое Господа Бога Всевышнего, что по безмерной своей милости избавил меня от великих бед и от горькой печали, и вывел из тяжкого заточения, и возвратил благополучно на милую мою родину! Буди имя Его благословенно отныне и до века.

Когда мы вволю наплакались и, потеряв всякую надежду, принялись опять за свое вязание, тут-то внезапно призрел на нас Всесильный Господь Бог, и как только погибла всякая надежда от человеков, послал нам милость и помощь свою святую. В Галате жил один испанский купец, выслужившийся из турецкой неволи, по имени Альфонсо-ди-Страда, он женился и поселился в этом городе. Он-то, встретив одного из наших стражников, который носил в город на рынок продавать наши кошельки и рукавицы, поручил передать нам, что есть у него для нас письмо из христианской стороны, и посоветовал, чтобы мы, т. е. Заградецкий, священник Ян и я, выпросились в город у аги, есть-де надежда, что достанете денег. Мы сомневались, чтобы отпустили нас, и не очень тешили себя надеждой, припоминая, что сказал нам ага, что теперь уже поздно и время миновало; однако решились, что ни будет, приступить к нему с просьбой, не отпустит ли нас еще раз в Галату. Он отвечал, что все это только выдумка наша, чтобы нам прогуляться; раньше, мол, когда время было и воля была ходить, тогда не хотели постараться о деньгах, а теперь только, когда видим, что поздно и время прошло, вздумали хлопотать. С тем и оставил нас в большом смущении. Но наутро велел привести нас троих из тюрьмы и стал допрашивать, вправду ли хотим идти за деньгами? Затем, выговорив нам все, чем мы его прогневали и проводили обещаньями, смиловался и отпустил нас.

Мы со слезами целовали ему руку и сказали, что не вернемся без денег. По усердной просьбе нашей послал он с нами четырех турецких стражников, с которыми добрались мы до Галаты и до дому того Страда. Когда приступили к нему с вопросами, что значат его слова и откуда бы можно достать нам денег, он сначала уперся и, смутившись, сказал нам: «Не ведаю, думал я прежде, что даст вам взаймы один мой добрый приятель, а сегодня узнал, что нет у него денег». Этими словами приведены были мы в неописанное смущение. И он, видя, как мы убиты, не мог удержаться от слез и тотчас подал нам письма от священника Адама из Винора, декана карлштейнского, и от милейшей матери моей, урожденной Екатерины Вратиславовой, родом из Безина; в тех письмах извещали, что посылают нам троим через Венецию 200 дукатов и везет их тот Альфонс-ди-Страда. Когда спросили мы у него об этих деньгах и он нам их вынес, сердца наши наполнились такой внезапной и невыразимой радостью, что не в силах и описать ее. Со слезами радости обнимали и целовали мы Страду и ничего не могли ни есть ни пить, чем он ни угощал нас; так пташка, когда вылетит из клетки, летит не помня себя, садится на ветку, распевает и тешится своей свободой. Так мы, сверх всякой надежды вдруг возрадовавшись, восхваляли Господа Бога, отправились обратно к тюрьме своей и с веселыми лицами спешили подняться на гору в крепость.

Наш ага, увидев, что мы смотрим много веселее против прежнего, тотчас догадался, что есть у нас деньги, и стал спрашивать, откуда мы их добыли. Поцеловав ему руку, мы тут же передали ему деньги, как были, в мешке, и просили, чтобы нам уже не ходить наверх в тюрьму, а отпустил бы нас сейчас всех вместе, с товарищами. Пересчитав дукаты, он принял их с благодарностью и, потрепав по голове, хвалил нас, что мы честно поступили и все деньги принесли верно, по обещанию. За то забывает он все прошлое и велит всех нас тотчас освободить от желез, рано утром отпустит и прикажет проводить до Галаты в английское посольство. Когда снял с нас кузнец цыганские эти железа и цепи, мы от радости не спали целую ночь, связали в одну кучу свои лохмотья, роздали что могли несчастным невольникам, остававшимся после нас в тюрьме, и простились с ними. Горько плакали несчастные люди, зная, что после нас долго еще должны оставаться в таком ужасном заточении и что нет никакой надежды получить свободу. Сидели тут: Балак Дак Истван, поручик из Ягера, он уже 14 лет сидел в этой тюрьме; Матвей, гусар, и Криштоф Кажда, все трое венгерцы; четвертый был Герштейнер, немец, бывший комендант в Вызине, хорватской крепости. Бедные эти невольники просили нас, чтобы, когда вернемся в свою сторону, были бы за нас ходатаями у нашего цесаря, нельзя ли освободить их выменом на пленных турок; мы и обещали хлопотать о них непременно.

Наутро, с великими слезами распростившись с ними, вышли мы, в памятный день св. апостолов Петра и Павла, из потемок Черной башни, в которой были заперты два года и пять недель; придя затем к аге, благодарили мы его за все доброе расположение и милость, нам оказанные; благодарили и стражников, обещая прислать им хорошее оружие, а аге часы с боем, что мы потом и исполнили. Ага велел проводить нас в Галату к английскому послу, который приветливо принял нас и распорядился приготовить нам баню, где мы обмыли всю грязь и нечистоту свою. Нельзя ничем выразить, какую мы чувствовали радость на свободе. После бани обошли мы все католические церкви, которых в Галате семь, и благодарили Господа Бога за освобождение наше от жестокого заточения, и сокрушенным сердцем молили Его, да будет нам милосердным покровителем и охраной на пути до милой нашей родины.