Днем одним прежде выезду моего из Александрии, прииде ко мне Ян, италианин, с двемя товарыщи, которые у торговых (kupcow) служили; говорил по-ишпански зело добре. Тот упал к ногама моима, моля, чтобы есмь его выкупил (а был из тех великих караблей, ради сторожи в устью, porcie, стоящих); имел[948] железа (okowy) на ногах, аки неволник[949], великую свою изъявлял бедность; обещался[950] со верою мне служити, и поведа, занеже совершен есть лекарскаго художества, но и до смерти моей обещался мне служити, токмо от той неволи, пачеже от катарги (od okrętu), мог бы освободен быти. Но наука и умение его не было мне столь зело нужно (но паче понеже уже себе добыл, вместо прежняго своего лекаря, инаго, имянем Антона италиана, Genewczyka Włocha), к тому же свое вручати здравие чюждому не вожделех. Тогда беда паче, юже он терпе, возбудила мя и превела, еже мне есть ево искупити.
А понеже имел есмь живые рыси (lamparty), козороги и иные разные звери из далеких стран с собою, вручил есмь ему их, чтобы о них радение творил. Служил верно, покамест был на мори, поневолно. Но егда приплыл есмь в Крит град, две недели тамо при мне жил, [а потом] не мало рухледи покрадчи, сбежал, чего челядь моя не увидела и не познала даже (aż) четвертаго дне, и что рухлядь погибла, мне такожде не скоро объявили: понеже сам-четверт (samoczwart) в [к]няжеской полате стал есмь, а иные в кляшторе святаго Францышка. И хотя того на нем искати не желал и ничего не говорил, однакоже его искано, и тоя страны горы, Ида[951] названыя, к Варварии обрели его. Ей, чюдное дело, по что туда зашел, откуду ему соити невозможно было, и что мыслил! Мне и того довлело, что ис турской неволи его избавил и во христианскую страну ввел есмь. Хотели его смертию казнить, но паки и от смерти, и от карабленой неволи избавил есмь человека, к чему бы ему конечне пришло б; и сугубую имел бы печаль: смерти ради его и для таковой притчи, что, стом (stem) червонных златых выкупленый из неволи турской, казнен имел бы быти христианский человек. Возвратил все, что людем моим покрал был, кроме нечто денег издержал, обещался паки мне верою служить. Но аз, учинив его свободна, отпустил. По сем всел в корабль новый, который в Италию плыл, где, что с ним впредь учинилося, не вем.
Некий венецыйский купец[952], которой в Каире долгое время жил, твердил в истинне (za rzecz pewną), что ис тех о[т]купленых (okupionych) едва что добраго бывает. А не туне сие твердил. Понеже в то время, как он там жил, в той земле две тысящи их было выкуплено, и ис тех едва пятьдесят или шестьдесят человек добрыя были, прочил же или воровством, или разбоем, или убойством упражднялися; для чего их смертию казнили. И инии же, уже на волю пущены, турскую веру восприяли; понеже не имели[953] чем жити, ниже образа (sposobu), которы[м] бы во Европу заехать[954] могли, и чтобы их паки в неволю не взято, так себе благоволили (woleli) поступать.
Многих зверей[955] и разных во Александрии продавают; и аз, некоторые купив, с собою во Европу привез: два бобры (lamparty), две мыши фараоновы[956], которым равных (podobnych), по домах во Александрии бегающих и по полям, пачеже в Сирии, много случилося видять. Кота (kota), который мскус (zybet albo piżmo) творит, будучи в Триполи, велел себе во Апамеи граде купить, два кинокефалы звери, самца и самку, шерсть была на них красная. Самка, егда приходил отрок или некая жена, абие уядала (kąsała); возрастному же человеку ничтоже чинити не дерзала. Разных такожде малых морских котов имел при себе несколконадесять, которые потонули у острова, Карпатос (Karpatos) названаго, от волн морских были в великом опасении[957]. Достал такожде изрядных[958] попугаев[959] и три дикие козы, которые на мори померли. Зверь той на подивление (dziwnie) скор, а хотя зело тонкие ноги имеет, однакоже по каменных горах толь скоро бежит, что всяк тому удивляется.
Птиц такожде великое великое множество есть окрест Александрии, подобныи нашим пелепелкам (pardwom), которые хотя лететь не смогут, однакоже пес ни коими меры достигнута не может, скораго ради по земли бега, разве их в сеть вгонит. Камением ис песка питается, и зело тучна и вкуса добраго, но к снедению, пачеже свежая, велми опасна, занеже егда ея [кто] несколкократ снесть, умирает. Дают сему тую вину, понеже тая птица камением кормится; того ради человек, ащели часто их ясти станет, пухлину (puchlinę) к себе привлечет, по сем же смерть. Того ради, отеребив ея, прежде добре насоляют и держат ю всю нощь, по сем жарять и во оцет влагают; тогда от того укусно (smaczne) и здраво к снедению бывает мясо. Тожде творят и с малыми птицами, нашим чижам сообразными (podobnemi), которые летают и суть тучны; много обретается их в Кипре, но такожде подобает их во оцте мочити. Сказывают, которые во Аравии [Счастливой] бывали, яко таможе обретаются сие птицы; иные же твердят, яко те(х) птицы[960] имеют[961] быта, их же Господь Бог жидом в пустыни к снедению дал был. Писание Святое нарицает их пелепелки (przepiorką).
Окрест горы Хорив, в уезде (powiecie) Синайском, манна, Калабрыйской подобна, родится, не изобилно, однакоже бела, нечто краснава. Видел есмь в Каире ее: имеет от естества силу к чищению (do purgacyi) служащую; и сказывают некоторые, что такую собирали жиды в пустыни, но доводу достаточного показати не могут.
Во оной пустыни пещаной к Чермному морю зело великое множество есть струфакамилов (strusiow), которых арапы в некоторые времена (podczas), издалека обступив и во едино место совокупив, биют. Но понеже они мяса того не ядят, и перья толь удобно продать не могут (хотя купцы и зело ради (bardzo radzi) их обыкли покупать), тогда таковою ловлею не часто бавятся (się bawią), из которых мало прибыль имеют, коней же всегда зело истомляют. Убо струфакамил (struś), приемля помощь от крыл, зело скорый имеет бег, как и наши птицы бабы (nasze dropy), дондеже подымется вверх.
Егда в Каире присматривался игрищам и учению ратных людей, которые на всякую неделю после обеда в пяток обыкли творити турки, прибежал един нагий арап на верблюде, нарицаемом дромедарий (dromedariusz). Есть той верблюд, толь скорый иноходец, что конь, аще и скорее идущи, обаче ему сравнятися не может. Той был из Мехи, аки почта прибежал, которая в Каир пятагонадесять дня сим подобием бывает. Бежит арап на таком верблюде, дромедарии названном, пять дней безпрестанно; потом[962] же [другий], вседши на другаго верблюда, такожде пять дней бежит; последиже третий до Каира на третием верблюде пятого дня приходит. По сем же в Меху ис Каира града[963] [такожде] едут. Арап, который еде, толь много ест, чтобы ему на пять дней доволно было, и не берет ничего с собою болши того корму, кроме овощей, дактилов названых. Хлеба такожде в тех землях пустых, каменистых, пещаных не обретается, ни воды даже (aż) до пятаго дня. Верблюд тот может пребывати без воды до шестаго дня; понемногу из пшеничной муки раствореннаго теста к снедению подметает [ему арап], понеже с собою их много взяти не может. Воды к требованию своему (wody tu gwoli potrzebie swoiey) не возит, которую ащели бы и имел, верблюду не подобает ея давати: когда он ея почует, вжаждет, и тогда пять дней своих уложенных отбежати не мог бы, но тамошнему их изъявлению. Мало что отдыхает: понеже в двадесять четыре часа араб бо немного, естественнаго ради своего требования (dla potrzeby naturalney), застановляется, а верблюд в шествии своем безо всякаго застановления воду испущает. И когда восхощет с него снити палицею его ударит по ногам, и он к земли на колена припадает, — он же тогда снидет.
