Тогожде времени видехом[197] дву муринов купцев из Индеи Восточной им же лица зело сияша. Егда аз, что бы за люди были, ближе подступя вопросих, отвещаша, что суть купцы, которые драгое камение продают; яко на подобие того, красное некое камение великое, аки орех лесный, и зело светло сияющее во лбу и во обеих ягодах (w obie iagody) вделаны имеша, и с ними тако хождаху, аки некие кощуны (maszkarnicy). Чюдно, како те камение вправливают на лице в кожу, что толь крепко держатися могут! Тогда же впервые видех некое[го][198] человека в челме[199] зеленой; иныя бо турки носят белые; и поведаша ми, что исходит от рода Махметова[200], чево же ради такова цвета употребляет, которой бе подлежащ самому Махмету, и не достоит его ни кому иному носити, кроме тех, которые от рода его исходят. Но однакоже некоторые сантаны (santonówie) или невинные люди и святыя оное носят. Платье зеленое носити всякому волно, челмы зеленые токмо сродником Махметовым, которых по сем много видех, а наипаче некое[го] там же в Домаске зело платье ветхое имеющ[аго] и ободранное, в харчевне продающаго харчь; почему знатно, что не вси сродници Махметовы богаты и чесни и хлеб свой имеют. По обеде нанях себе провожатаго балука (boluka), к которому ис Триполя от брата его лемира имех листы, чтоб с нами ехал в Иерусалим; како (iakoż) с пятью янычар конных и с пятью пеших ехал с нами в товарищстве. О плодах поль Домаскиинских и о разности овощей было бы что писати, но сия уже сотвориша прочии. Удивляюся обаче, како некую вещь оставиша. Есть в Сирии, в Триполе и в Балбехе, а наипаче в Дамаске овощ един, многим землям знаем; зовут его попросту мауза[201] (mauza); видится — нашим огурцом подобен, толко что доле и толще, ростет криво, а вкупе бывает иногда до пятидесят того овощу, аки орехов лесных; для чево, пока не созреют[202], щиплют их и собирают в домы, где исподоволь дозревают; обоняние и укус (smak) того овощу есть сущий груш хороших реченных уриантовки (uryantowek gruszek naszych); но скоро их человек наястся, и боле дву с хлебом или с сыром ясти невозможно. Христиане, которые тамо в той стране обитают, сице мнят обще, что Адам и Евѵа в раю сей овощ ядоша; якоже и таковыми приводами подкрепляют: в-первых, занеже тамо яблок несть, и когда святый Героним, библию от еврейска языка преводя на латынский, слово мауза на латынский язык перевести не возможе, токмо так попросту положи: овощ с древа. Но тому сами могут верити! Убо несть подобия, чтоб святый Героним, от Духа Свята Писание Святое переводя, и к тому языков совершенное разумение имея, того не возможе умети! Вторый их привод, что маузу изрезав в крушки (talerzyki), абие видети жилки на подобие Т, тверда, сиречь на подобие креста[203] и исцеления их согрешения и преступления заповеди Божия смертию Спасителевою. Но и во огурцах наших нечто тому подобнаго всяк видети может! Третий довод, что той овощ не на древе, но на низкой купине ростет толщиною близ кулака (piędź), который не может однако сицевыя тягости удержать, даже на землю приляжет; чего[204] ради праотцы наши удобно сорвати могли. Четвертый, что мауза лист имеет в ширь на лакоть, в длину на два, и ис котораго листа по согрешении удобно бе соделати телу покров. Но Писание глаголет, что тое покровение бе от листвия смоковна! С которых мер (miar), подлинное [ли то их] разумение — сами о том да розсуждают! Возят той овощ в Царьград морем; но занеже не долго может лежати и скоро портится, того ради неспелой рвут и, песком пресыпав, возят. По сем в Цареграде на солнце излагают, и тако дозревает. После полден из Дамаска отъехав пять поприщ (milę), приехали есмы к месту обращения святаго апостола Паvла[205], егда слышав глас, с коня спаде. И оттоле изрядное есть зрение Дамаска. Недалече есть камень, зело великий, у котораго апостол святый, егда спаде с коня, на земли лежаше. Постави тамо царица Елена часовню; но уже едва знать, когда бе в том месте. Откуду отъехав полтретьи версты (poł mili), наехали на стада овец арапских, ис которых егда едину болук ухвати, арапы тамо суще на поли начаша копитися, чтоб ю отнять; турки принялися за оружие, арапы же из пращия камением бросаху; чего ради турки побежаша, ухватя овцу; гониша их арапы, но туне[206]. Стан (nocleg) наш бе в дому (karwaseryi) Саса, двадесят пять поприщ (pięć mil) от Дамаска; течет тамо речка чиста и зело быстра.
Часто в сем месте арапы воспоминаются, и еще о них глаголатися будет, откуду мог бы всяк удивлятися (dziwować), для чего терпят им турки[207], понеже они разбоем вся пути наполниша. Подобает убо ведати, что хотя их шесть рот (chorągwi) в Турской земли арапов есть, но нигде подлиннаго жития не имеют; на пути заеждают (zaieżdżaią) и (от)[208] турков, [и] ково ни встретят, грабят и розбивают; которые аще бы между собою в совете жили, были бы страшны турком. Убо сказывают, что их есть с двести тысящ, которые многую между собою вражду, яко по истинне от природы имеют, по изволению Божию.
Всякая рота (chorągiew) имеет своего началника, егоже слушают; всех [превосходит могуществом][209] некий Аборис[210], зело славный в той стране разбойник; имеет под собою сорок тысящ арапов; и в том времени, в котором из Земли Святыя возвращахся в Триполь, Сирию всю войною разоряше тако, что токмо для него в Апамеи или Алепе быти не могох, который хотя со усердием видети желах. В тожде время, в которое в Триполе бех, тойже Аборис наехал турской караван и убих тридесять человек турков, велбуды со всеми товары[211] побра, христианом же ни какова зла не дела, товары их безо всякаго опасения пропустити обещаяся; толко от купцев, в Триполи живущих, вина и запасов, чтоб ему прислали, требовал. А что тую страну зело опустоши, сия бе вина[212]. Баша дамаскинский, незадолго до приезду нашего, племянника его, который такожде в ближних местех розбиваше, повеле его убити сицевым умыслом: умысли, якобы с ним хотел мир учинить, на который съезд на некое место пять сот арапов с племянником Аборисовым приехало; толикожде и турков с капитаном башином съехашася; дондеже арапляне на лошадях сидели, ничево турки делать не смели, хотя на залоге (zasadzce) колко сот коней[213] (koni) своих имели; но егда Аборисов племянник, сей младый Аборис и половина арапов с лошадей слезли, чтоб дары от башы себе посланныя приняти, турки на них ударили, которым на помощь и иные, з залоги (zasadzki) прибежав, всех арапов побили, и того юнаго Абориса яли. Тогда сей дядя Аборис, мстя обиды и смерти племянника своего, сицевыя турком разорения творил. Слышать было, егда в Триполи бех, что царь турски с подарки[214] и с некими уговоры к нему послал, чтоб его какими-ни-есть меры утолил; понеже опасался, чтоб с [л]емиром Махметом, цариком сирийским, зело силным, не соединился, а по сем бы туркам страшнейший[215] был, наипаче во время перския войны. Что по сем бысть — не вем, понеже араплян, яко гладные разбойники, удобно утолить возможно подарками.
