– Жаль, а то поехали бы рядом, – сказал Тимур.

– Раз мы компаньоны, то нам сам Бог велел быть рядом, я вам еще во как надоем. У меня очень скверный характер и я въедлива, не пытайтесь меня надуть. Дележ должен быть честный, иначе – развод.

– Хотел бы я быть на месте того, кому вы могли бы угрожать разводом, – сказал Тимур.

– Тот еще не скоро появится, – смеясь, заявила Натали.

Каждый сел в свою машину, и каждый думал про свое. Тимур впервые стал думать, что самое прекрасное в мире это женщина, которая может обладать неземной красотой и каким-то священным, таинственным магнитом внутри, рядом с которым ты невольно становишься куском металла и липнешь к ней, как к магниту, независимо ни от чего.

«Если она действительно племянница этого Раскорякина, чтоб ему тротиловую шашку подложили под сиденье, Натали – моя. Тамилу я отправлю в Донецк, пусть там сидит. Но если Натали просто подружка этого жлоба, тогда дело швах, как говорят немцы. Интересно, насколько он ее старше? Я, должно быть, увижу его сегодня». И действительно случилось это: бумаги подписывались и вручались в кабинете самого Раскорякина. Ефим Андреевич, поздравляя Натали, дольше обычного задержал ее ручку в своей лапище, а она, должно быть, потеряв контроль над собой, чмокнула его в жирный подбородок под всеобщие аплодисменты.

Том Ивановичу он просто пожал руку и следующему компаньону Лобанову улыбнулся, а когда очередь дошла до Тимура, уставился на него не мигающими глазами, которые как бы говорили: смотри, а то раздавлю, как муху.

Тимур выдержал этот взгляд и взял один из экземпляров свидетельства о собственности гостиничного корпуса, свернул его в трубочку и уложил в дипломат. Он устремил взгляд на дверь, но ему приказали присесть для того, чтобы выслушать напутствие хозяина округа Раскорякина Ефима Андреевича.

Ася пролежала в больнице долгих четыре месяца, и когда ее выписали, чувствовала себя удовлетворительно. Физическая немощь постепенно уходила, а духовная травма не покидала ее ни на минуту, наоборот, усиливалась и требовала выхода. В глубинах нашего сознания прячется бесчисленное количество защитных элементов, о которых мы даже не знаем. Они выходят наружу неожиданно, не сразу отвечают на запрос: что же делать дальше. Проходят мучительные дни и ночи, и вдруг мозг как бы сам подсказывает, как выйти из, казалось бы, безвыходного положения.

Ася долго не могла понять, кто жил у нее внутри, почему врачи избегали разговора с ней по поводу ее родов.

В ее сознание закралась мысль о неком заговоре, особенно после того, как попыталась однажды заговорить об этом с Борисом. Борис был хмурый и какой—то злой, все отнекивался, возможно, щадил ее, или в глубине души винил и себя, но ответа на вопрос: почему врачи не могли сохранить жизнь ребенку, она так и не получила ни от врачей, ни от мужа.

«Да, я должна сделать все возможное и невозможное, чтоб у нас были дети. И они будут у меня, я еще рожу, возможно двоих, а то и троих, это нормально, ибо, что это за семья, если нет детей? Борис так богат, он может иметь хоть десять детей», успокаивала себя Ася.

В день выписки из больницы он приехал за ней на новой машине, ту, разбитую, сдал в ремонт, а себе купил новенький БМВ. Ася была легкая как перышко, куда только девалась ее упитанность, ее вес, который она с трудом носила на своих ногах.

Борис смотрел на нее и скупо улыбался: перед ним была не Ася, а худая старушка с проседью и гусиными лапками у нижних век и двумя глубокими морщинами на бледных щеках.

Впалый живот, с которого только недавно сняли швы, побаливал, как бы возражая против резких движений, а мышцы на ногах превратились в труху, так что ей пришлось опираться обеими руками на руку Бориса, когда они направлялись к лифту.

Как только они вышли на улицу, во всех ее членах появилась дрожь, хотя на дворе стоял август и Борис был в костюме. Она не знала, куда деваться от холода, а признаться Борису так не хотелось, но все же она сказала, когда села в машину:

– Холодно здесь что-то. Нельзя ли включить печку?

Борис нажал какую-то кнопку на передней панели, и тут же струя горячего воздуха обдала ее парным молоком, а затем стала, как бы жечь, пока не выступил пот на лбу.

Ася не желала возвращаться в свою квартиру на Таганке: она была одна и не могла бы за собой ухаживать. Но Борис даже не спрашивал ее об этом. Он подвез ее к ее дому и остановил машину у знакомого ей подъезда.

Домработница Маша приготовила диетический обед: легкий овсяный суп на курином бульоне и печень трески с яйцом сваренным вкрутую.

– Ну, вы тут без меня обойдетесь, – сказал Борис, едва коснувшись плеча Аси, – а то у меня в пять часов важная деловая встреча. Я буду довольно поздно.

Ася не успела раскрыть рта, как он уже взялся за ручку входной двери и тут же вышел на лестничную площадку.

– Кушайте, – сказала Маша, садясь напротив. – Вам врачи предписали диету, недели на две, а затем, когда пройдете повторные анализы, вам разрешат употреблять обычную пищу.

Ася помешала суп серебряной ложкой в тарелке, хлебнула два раза и отодвинула в сторону: он показался ей совершенно безвкусным. Яйцо, сваренное вкрутую и где-то с чайную ложку печени трески, она проглотила только ради того, чтоб Маша не приставала к ней с вопросами, вкусно это или не вкусно и почему она совсем ничего не хочет кушать.

– Мне рекомендовано дробное питание, – сказала она Маше, когда та устремила на нее вопросительный взгляд, и губы у нее стали шевелиться, чтобы задать традиционный вопрос: почему вы так мало кушаете. – Маша, все очень вкусно, приготовлено добросовестно, никаких у меня претензий к тебе нет. Я просто не могу много есть. Но это временное явление.

– Врачи рекомендовали вам диету, но не сказали конкретно какую. Если вы помните, скажите, будем ее придерживаться, нет ничего проще.

Маша стала убирать со стола, выливать суп в ведро, а печень трески и одно яйцо, которые Ася не съела – в холодильник.

– Я потом, примерно через час доем, – сказала Ася. – А есть, кроме жирного и жареного, мне можно все, но не переедать. Ты можешь быть свободна до трех часов дня, а я побуду одна. Хочу почувствовать себя самостоятельной.

– Да, да, конечно. Я съезжу на рынок, наберу продуктов, будут ли у вас заказы? что бы вам хотелось на обед?

– Мандарины, апельсины, грейпфруты и все что имеет оранжевый цвет, – сказала Ася и улыбнулась.

Оставшись одна в квартире, она подошла к входной двери, подергала за ручку слабыми белыми пальчиками, в которых было так мало молодой крови, как и в ее теле и убедилась, что дверь заперта и запор. «Ну вот, теперь буду делать то, что мне хочется, я одна, полная хозяйка… в своей квартире. Сколько мне еще здесь быть, чтоб никто не стал намекать на то, что не мешало бы пожить в своей квартире, дабы там все не отсырело и не покрылось плесенью и пылью. Он не будет со мной жить, если я не смогу родить ему ребенка. Не везет моему Борису: с первой женой у него ничего не вышло, и я его вторая хоть и не законная половина тоже оказалась никудышной. В таком случае, он будет искать подругу до тех пор, пока она не родит от него наследника. И было бы глупо поступать иначе. Господи, как я хочу быть здоровой, стать матерью, ибо если этого не будет, то…».

Она подошла к зеркалу, расстегнула халат и ахнула: во весь живот, подобно жгуту зиял красноватый рубец, с которого не так давно сняли швы. И рубец этот все еще ныл, если до него дотрагиваться, если делать резкие движения и даже если спускаться вниз по каменным ступенькам.

Ася тут же застегнула халат на все пуговицы и стала разглядывать морщины на лице, под глазами и ниже подбородка. Их, этих морщин, было много, тоненьких, едва заметных у глаз и две предательские дугообразные бороздки, опоясывающие рот. Гусиные лапки у глаз можно убрать, если постараться, а вот две бороздки…, с ними придется смириться.

Она достала пинцет и стала выдергивать посеревшие, еще не белые волосы у правого виска, тут их был целый пучок, но в конце концов махнула рукой на это и перешла к бровям: они нехорошо разрослись и их путем выдергивания тоже надо было привести в порядок.