– Я прошу тебя, не откажи мне в этой просьбе. Я на эти деньги куплю хорошую квартиру и переведу родителей в Москву, вот я и буду обеспечена всем необходимым.

– Мне нечем возразить, и отказать я тебе не могу. Но учти, даже под пыткой ты не должна признаться, у кого ты хранишь свои деньги, вернее, деньги своего мужа.

– Не беспокойся, – сказала Тамила.

Когда они подъехали к ее дому, уже начинался рассвет. Тамила выскочила и стрелой помчалась к себе домой, а вернулась минут сорок спустя, волоча тяжелую сумку с долларами. Теперь она сама села на заднее сиденье и дрожащими руками обхватила сумку, пытаясь взгромоздить ее на колени.

Двадцать минут спустя, они поднимались в квартиру Бориса. Теперь он держал этот груз в правой руке. Дежурный на первом этаже клевал носом и даже не обратил внимание на поклажу. Он узнал Бориса и приложил пальцы к фуражке.

Квартира Бориса была пуста. Тамила навещала своих друзей очень редко. Причина этому была одна: болезнь, а потом и трагическая смерть Люды.

Борис вошел, пропустив Тамилу вперед, включил свет, а сумку забросил в угол. Он ждал, что она примется считать деньги, но она только сказала:

– Покажи, где мне преклонить голову, а остальное – завтра. Я, кажется, хочу спать, и сон у меня будет хороший.

Борис показал ей комнату, где обычно ночевала домработница Маша, а сам, после душа, лег в своей спальне. Он долго ворочался в кровати, стараясь уснуть, но сон не шел к нему: слишком поздно лег. То, что в его доме, за стеной, женщина, очевидно раздетая и ждет, не дождется, чтобы он появился, будоражило его нервы. У него с полгода никого не было. «Тамила не откажет, в этом я уверен на сто процентов, но, как я буду ей в глаза смотреть завтра? Что я ей скажу? Дружба, которая была у нас годами, будет растоптана в один миг. Нами же. Мы будем корить себя, а потом и друг друга. Есть черта, которую нельзя переступать. Мы не родственники, правда, но Тамила в глубине души будет считать, что она имеет на меня право и ждать случая, чтоб повторить то, что было сегодня. Можно позволить себе все, кроме этого. Жаль, что она так близка мне».

Он включил ночник, посмотрел на часы. Стрелки показывали половина шестого утра. Он встал и как был в пижаме, отправился на кухню, чтобы достать димедрол. Как он ни старался пройти беззвучно, дверь издала глухой звук. Борис услышал, что в той комнате тоже что-то зашевелилось.

Это Тамила. Она тоже не спала. Она ждала, что Борис вот-вот появится. Даже если бы он просто пришел, посидел рядом и подержался за ее трепещущую руку. «Я никогда, никогда на него не буду претендовать. Мы останемся такими же друзьями, ты слышишь, Борька. Баламут ты, вот, кто ты есть. Я сейчас сама встану и пойду к тебе и изнасилую тебя. Неужели ты откажешься от такого кайфа, дурачок?»

Когда дверь издала глухой звук, она просто вскочила и стала прислушиваться. Но опять наступила глухая тишина. Никто даже муха в ночной мгле не нарушала эту тишину. Борис разжевал таблетку, запил ее водой на кухне и бесшумно прокрался к себе в спальню и вскоре заснул.

В десять утра Борис постучал в дверь, она еще спала.

– Уже десять часов. Вставай, полуночница. Завтрак готов.

– Брось мне халат, а то я… голенькая. Ты не боишься меня?

– Боюсь, – сказал Борис. – Я не столько тебя боюсь, сколько самого себя.

– Моралист, – как бы с упреком сказала Тамила. – Мы оба в одинаковых условиях: постимся. Ты так, любишь свою Асю?

– Я жду тебя на кухне.

Борис повернулся и ушел. Тамила побежала в ванную, умыла лицо прохладной водой и в халате Люды, вошла на кухню.

– Я должен появиться на работе, а ты вернешься домой. Если мне удастся, я поговорю с Тимуром. Тебе надо хоть какую экономку пригласить в дом. А пока покушаем, вывалим все, что в этом мешке, пересчитаем.

– Я голодная как волк, – сказала Тамила и набросилась на пищу. – Ты хороший муж. Мне бы такого. Чтоб поднял часиков этак в десять – одиннадцать и пригласил к столу. А посуду ты сам моешь?

– Когда как. Но, как правило, сам.

После завтрака Борис принес сумку с долларами, и все всыпал на пол. Тамила ползала на коленях, складывала пачки. Вышло пятьсот пятьдесят тысяч долларов.

– Сегодня же я поговорю, как их отправить за границу, в швейцарский банк. Позвони мне вечером.

– Боря, дорогой, спасибо тебе за все. Если этот наркоман меня прикончит, оставь себе эти деньги, а пятьдесят штук отвези моим родителям.

– Не говори глупости, и не смотри так мрачно на жизнь.

Матильда старательно осваивала гуманитарные науки в Лондоне и к концу второго года обучение уже читала Шекспира в оригинале. Кроме английских, бегло читала французские и итальянские газеты, выходящие в Лондоне. Она очень старалась, дабы доказать своему благодетелю Борису Петровичу, что он не зря потратил значительные деньги на ее заграничное образование. Этот благородный жест никак не вмещался в ее голове: за что ей такие блага? Борис не родственник, и не друг семьи, – неужели она, по существу еще девочка, нравится ему?

«Не может такого быть, – размышляла она, – угловатая, грубоватая, с прыщиками на носу, вон Зоя и Жанна надо мной посмеиваются, я простофиля, а у него такие возможности… Не может быть, чтобы я ему нравилась. Это у него просто барские замашки, не более того. Но все равно, я должна доказать, что я по крайней мере не дура. А если я ему действительно немножечко нравлюсь, о тогда я буду самой счастливой на свете».

Освоить чужой язык, находясь среди англичан, оказалось не таким трудным делом, как это представлялось ей в родном городе, а потом и в Москве, где она пробыла два года.

Вместе с ней в группе учились еще две девочки, Жанна и Зоя. Отец Жанны работал в министерстве иностранных дел России, а Зоя была дочерью крупного бизнесмена Валуева, в чьем ведомстве находились многие заправочные станции Москвы.

Зоя и Жанна каждый день меняли платье, два раза в неделю посещали лучших парикмахеров Лондона, разгуливали по городу, знакомились с молодыми людьми.

В колледже господствовала дисциплина с соблюдением правил поведения, но только во время учебы, с понедельника по пятницу, а в субботу и воскресение студенты были предоставлены самим себе. Но они были предупреждены еще на первом курсе, что любое задержание полицией в непотребном виде приведет к немедленному исключению из колледжа, а учащиеся из других государств будут высланы из страны.

Матильда держалась особняком, она не могла рассчитывать на то материальное обеспечение, которое было у Жанны и Зои. У девочек из обеспеченных семей всегда водились евро в кошельках, в любом количестве.

– Кто у тебя отец? – спрашивала Зоя.

Матильда не знала, что ответить: врать не хотелось, но и правду говорить не торопилась.

– А может, тебя прислал какой-нибудь старичок, которого ты уже много раз ублажала в Москве, либо богатый родственник, признавайся, не темни, – настаивала Зоя. – Знай: все тайное становится явным.

– С какого возраста ты стала его любовницей, с пятнадцати? Впрочем, я в пятнадцать отдалась мальчику, – сказала Жанна.

– А я в тринадцать, – сообщила Зоя.

– Ну и как? – спросила Матильда.

– А никак, он был моего возраста, а в этом возрасте у мальчиков гнется и они не могут пробраться вглубь. Он меня только топтал как петух курицу. Ну, так с какого возраста ты с ним живешь? Только не темни.

– С девяти, – рассмеялась Матильда.

– Ну, будет тебе шутки шутить. Если бы ты начала заниматься сексом с этого возраста, то у тебя уже были бедра ого—го! И кроме того, ты шлялась бы по улицам Лондона, как сучка во время половой охоты, а ты ведешь себя, как монахиня. Тебе надо сменить платье и выходить в свет, хотя бы по выходным, – не отставала Зоя. – Если твой любовник так беден, или так скуп, мы с Жанной могли бы тебе помочь, у нас денег куры не клюют.

Матильда нахмурила брови, а потом выжала из себя скупую улыбку и сказала: