Эта индивидуация безраздельной связи способна проявляться, отображаться и выражаться лишь посредством образа, удостоверяющего реальное присутствие единственного с единственным и ради единственного в диалоге их unus-ambo. Образ «Свидетеля в Небе», «личного сверхчувственного Вожатого» является столь верным залогом теофании, прозреваемой одной только любовью, отвечающей чувству супружества, что самые характерные его проявления, всполохи фотизмов, удостоверяющие слияние «подобного с подобным», наблюдаются в состоянии любви, доведённой до параксизма. Описанный Наджмом Кобра мистический опыт подтверждает наличие таких форм любви в иранском суфизме.
«Когда круг лица сделался чистым, — пишет шейх, — он начинает источать свет, подобно тому, как источник водный струит влагу, и тогда мистик может чувственно (т.е. с помощью сверхчувственных чувств – А.К.) воспринять струение световых волн, исходящих от его лица. Это струение зарождается между обеими глазами и обеими бровями. А потом оно заливает всё лицо. И в этот миг перед тобой, перед твоим лицом появляется другой Лик, так же источающий свет, а за его прозрачной оболочкой просвечивает солнце, как бы ходящее туда и сюда.
На самом же деле сей Лик есть твоё собственное лицо, а сие солнце есть солнце Духа (шамс аль-рух), что ходит туда и сюда в твоём теле. Вслед затем чистота затопляет всё твоё существо, и вот является пред тобою существо световое (шакхмин нур), равным образом источающее свет. Мистик чувственно воспринимает струение света, исходящего от этого существа. Нередко спадает с этого существа покров, и тогда всей своею телесностью ты постигаешь его целиком. Открытие внутреннего видения (басира, орган светового зрения) начинается с очей, распространяется на лицо, затем на грудь и в конце концов сообщается всему телу. И представшее тебе световое существо (шахс нурани) суфийские учителя называют сверхчувственным Вожатым (мокаддам аль-гайб). И ещё именуется оно личным сверхчувственным Наставником (шейх аль-гайб) или духовными весами сверхчувственного (мизан аль-гайб) ( 66) (90).
Это существо известно и под другими именами, имеющими отношение к ”полуночному солнцу”, как о том свидетельствует ”Видение Гермеса” Сохраварда (см. выше, II, 1 и III, 1). Наджм Кобра называет светового Вожатого Солнцем сердца, Солнцем истины, Солнцем веры, Солнцем знания, духовным Солнцем Духа (91). А потом недвусмысленно заявляет: ”Знай, что у мистика есть Свидетель (шахид). Это его именуют личным Наставником в сверхчувствительном мире. Он восхищает мистика к небу, и в Небе является он ему” ( 69).
Личный Вожатый в сверхчувствительном мире также называется шахидом. Этот термин характерен для лексики Духознатцев, которые в суфизме именуются, собственно, ”адептами любви” в силу божественного служения красоте, считая её прежде всего богоявлением. (92) Когда Наджм Кобра уточняет сущность небесного Свидетеля, называя его ”Свидетелем в Небе” (шахид фи’ль сама), это определение подчёркивает основной аспект шахида, ”свидетеля созерцания”, рассматриваемый также у Рузбехана и Ибн’Араби, а заодно свидетельствует о самобытности визионерского восприятия шейха в контексте иранского суфизма; в конечном счете оно помогает избежать любой психологической путаницы, уберечь идею шахида от интерпретации, сводящей её к идее ”Двойника”. равнозначного тени.
Для такого ”адепта любви”, как Рузбехан Ширазский, любое обличье красоты есть теофаническое свидетельство, поскольку оно является зеркалом, без которого божественное Существо осталось бы Deus absconditus. Равным образом показательно, что у Наджма Кобра ”Свидетель в Небе” предугадывается как небесная вспышка, чье появление совпадает с состоянием наивысшей страсти. Между небесной личностью светового Вожатого и объектом его любви, то-есть личностью земной, к которой обращена любовь небесная, существует взаимоотношение, которое можно назвать эпифанической связью, поскольку она способна вызвать зрительное восприятие ”Свидетеля в Небе”. Поскольку он предстаёт ”световым очам” лишь в той мере, в какой световой человек избавляется от пелены мрака, здесь можно усмотреть указание на то, что небесная любовь есть ещё и наставница, способствующая такому освобождению. Вот почему идея шахида целиком вписывается в учение о мистической любви, объединяющей земного возлюбленного и ”Свидетеля в Небе”, предстающего в образе светового Вожатого. Стоит ли повторять, что описываемые здесь явления также относятся к физиологии ”сверхчувствительного”
Однажды, — пишет Наджм Кобра, — пребывая в Египте, в деревушке на берегу Нила, я воспылал страстной любовью к некой девушке. И столь беспощадно палило меня пламя страсти, что в течение многих дней я не мог ни пить, ни есть. Я вдыхал воздух, а выдыхал языки огня. И всякий раз, когда я выдыхал такой огонь, кто-то с высоты небесной дышал таким же пламенным жаром мне в лицо. И оба пламени смешивались между Небом и мною. И долго я не мог уразуметь, кто же находился там, где сходятся оба пламени. И наконец-то понял, что это был мой Свидетель в Небе ( 83). Этот подлинный опыт — наилучшая иллюстрация мотива совпадения ”подобного с подобным” (см. выше, IV, 4): всякий раз, когда из твоей груди вырывается пламя, другое пламя нисходит к тебе с Небес. (93)
В другом личном сообщении Наджма Кобра не менее отчётливым образом обрисована суть небесной любви посредством использования мотива soror spiritualis. ”Я изошёл из себя (94), — пишет он. И вот явились мне Небеса, схожие со свитком Корана. Он был покрыт точечными письменами, и точки эти составляли несколько стихов из суры ”Та ха” (20:39-41): ”Я устремил на тебя любовь мою; я хотел, чтобы ты была пред очами моими, и вот сестра твоя прошла передо мной”. (95) Уразумев эти стихи, я принялся повторять их вслух. И мне открылось, что их смысл был связан с одной моей знакомой по имени Банафша (96), тогда как в мире сверхчувствительном её звали Истафин ( 160). Бесполезно искать смысл последнего имени в арабских или персидских словарях; только сам Наджм Кобра может объяснить его значение. Возвращаясь к теме эзотерических имён, носимых некоторыми существами в сверхчувственном мире ( 176), он истолковывает его как ”Айеша своего времени”. Тот факт, что земная женщина носит ”эзотерическое” имя, то-есть владеет именем в Небе (в сверхчувственном мире Вожатого и личного наставника), — самый этот факт служит столь же сдержанным, сколь и красноречивым указанием на истинную суть небесной любви: это восприятие прекрасного существа в его небесном измерении, восприятие посредством чувств, превратившихся в органы света, органы ”световой личности”.
Вот почему учение о любви Наджма Кобра в основных чертах совпадает с учением Рузбехана, для которого любовь человеческая и любовь божественная не противополагаются одна другой на манер дилеммы, ставящей мистика перед необходимостью выбора. Это два вида одной и той же любви, это текст одной и той же книги, надо лишь научиться её читать (читать ”глазами света”). Переход от одного вида к другому не равнозначен переходу от одного объекта к другому, ибо Бог не является объектом; Бог есть абсолютный субъект. Переход от одной формы любви к другой состоит в метаморфозе субъекта, ашика. В этом заключается суть учения Рузбехана (97) и Наджма Кобра, который, в противоположность пустосвятам и благочестивым аскетам, не делает различия между любовью божественной и любовью человеческой. Ибо именно метаморфоза субъекта разрешает явные диссонансы в парадоксах, ”благочестивые богохульства” безумцев любви. Бывает, что обращаясь к земной красоте, к объекту своей любви влюбленный восклицает: Ты мой Господь! Нет у меня иного Господа кроме тебя! Быть может, речи мои богохульны, но они исходят из глубины взволнованной души, они порождены внутренней необходимостью, а не рассудком или прихотью. Эти речи произносит не любящий, а горящее в нём живое пламя любви, ибо огонь любви питается любимым, а любящий может только воскликнуть на языке, приличествующем моменту: Ты — моя утрата в мире вышнем и мире дольнем; ты - моё нечестие и моя вера; ты — это я (анта ана). Пронзительность этого лиризма умеряется пространной цитатой из Халладжа: ”Я не устану восхищаться тобой и собой, уничтожишь ли ты меня ради меня или приблизишься ко мне настолько, что я подумаю, будто ты и есть я” ( 81) (98).
