Моя чехословацкая эпопея закончилась. Я рад, что тогда удалось побывать в Чехословакии и самому судить о том, что там происходило, а не по рассказам, не по газетным статьям.

Но в Москве меня поджидала весьма курьезная история. Я получил указание от секретарей ЦК Демичева и Катушева подготовить перевод с чешского книги «Семь пражских дней». Пригласили знатоков из академических институтов. Издание закрытое, только для руководства. Перевели. Разослали этот сборник по узкому кругу лиц — членам Политбюро, секретарям ЦК, международным отделам, телерадиокомитету, КГБ, ТАСС, «Правде».

И вдруг на одном из Секретариатов ЦК в конце заседания Суслов говорит:

— Товарищ Яковлев, останьтесь. Тут есть вопрос.

И зачитывает документ «О самовольной рассылке зам. зав. Отделом пропаганды ЦК т. Яковлевым книги „Семь пражских дней. 21–27 августа 1968 года“, содержащей грубые антисоветские измышления».

Я оцепенел. Начали обсуждать, как это могло все произойти. Посмотрел на Демичева, на Катушева, хоть бы словечко вякнули, что это делалось по их указанию. Суслов спрашивает, кто придумал все это дело, а они молчат. В силу старой партийной выучки я не считал для себя этически возможным сказать, что мне было дано прямое указание на этот счет.

Но самое любопытное заключалось в том, что в ЦК была направлена записка моего же заведующего отделом Степакова: «В соответствии с поручением, представляем перевод книги „Семь пражских дней. 21–27 августа 1968 года“, изданной в Чехословакии. Книга содержит грубые, клеветнические, антисоветские, антисоциалистические измышления и, по сообщению иностранной печати, передана для издания в западных странах».

Я не знал об этой записке. За ней следовала справка Черненко, в которой он повторял записку Степакова, а потом добавил, ссылаясь на меня, что отдел разослал ее широкому кругу людей. Вот это «широкому кругу» и поставило в неловкое положение всех присутствующих. Я видел, что Суслов никак не мог понять, что же произошло. Спросил меня, кому разослана книга. Я перечислил. Тогда он обратился к представителю Общего отдела и попросил дать ему список людей, кому направили сборник. Зачитали. Совпало с моей информацией. Суслов спрашивает: «Слушайте, мы что, не доверяем этим людям? — Потом поднял голову и сказал мне: — А вы поаккуратней».

На этом все и закончилось. А предполагалось, как я думаю, нечто более серьезное. Меня эта возня удивила, особенно формула «самовольная рассылка книги, содержащей грубые антисоветские измышления». Откуда все это пошло? Может быть, искали повод, чтобы с работы снять.

Оказывается, инициатива исходила из секретариата Брежнева. Суть склоки заключалась в том, что в книге на чешском языке была одна листовка, содержащая оскорбительные слова в адрес Брежнева. Я не включил ее в книгу, но когда посылал экземпляр для Брежнева, этот листочек вложил отдельно. Голиков показал книгу генсеку, обратив особое внимание на злополучную страничку. Тот возмутился, решив, что листовка эта есть во всех экземплярах.

Как я об этом узнал? Суслов, ведя Секретариат, сказал: «Что-то я страничку о Леониде Ильиче не нахожу». Я ответил, что ее и нет, она направлена только Брежневу. Потом Суслов попросил прислать ему эту листовку.

Увы, таковы нравы аппарата. Никогда не знаешь, кто и по какому поводу тебя подставит. Вот так и держалась дисциплина, основанная не на чувстве личной ответственности, а на страхе, на подсиживаниях, на интригах.

В те же годы мне удалось еще раз побывать в США в составе официальной делегации журналистов. Возглавлял ее главный редактор «Известий» Лев Толкунов. Это была весьма интересная поездка. К журналистике и к средствам массовой информации в США интерес, как известно, очень большой. Государственные чиновники, как и везде, не любят журналистов. Не любят, но побаиваются.

Нас принимали хорошо. Правда, не везде, но в целом хорошо. Мы объехали всю Америку, встречались с разными людьми. Запомнилась встреча с Джейн Фондой. Она пригласила нас на свою виллу в горах, в Калифорнии. Туда же пришел весь цвет Голливуда — артисты, художники, режиссеры. Джейн в то время резко выступала против войны во Вьетнаме. Зная, что я из ЦК, она подошла ко мне. Я тогда еще не забыл английский язык. У нас завязался интересный разговор об американской внешней политике. Джейн назвала ее провокационной, критиковала Москву за то, что она недооценивает всю опасность американского милитаризма.

Сложилась странная ситуация. Я говорил Джейн, что она, вероятно, не во всем права, что международные отношения — материя сложная. Собеседница была неумолима, стояла на своем. Собравшиеся вокруг нас люди с интересом слушали этот спор, улыбались, но не вмешивались. Джейн Фонда была остра на язык и очень убедительна. Вечер прошел прекрасно.

Потом она вышла замуж за владельца Си-эн-эн Теда Тернера. Они посетили меня в Кремле. Пригласили на вечеринку, посвященную своему семейному союзу. Но я не смог там присутствовать, был в какой-то командировке. Жаль, конечно. Думаю, что они обиделись. Думаю так потому, что последующие две встречи с Тернером на Играх доброй воли в Ленинграде и в его штаб-квартире в Атланте были достаточно вежливыми, но суховатыми. Возникла идея о совместном телепроекте по истории «холодной войны», но идея так и не получила путевку в жизнь.

Вспоминается еще один эпизод из журналистской поездки, на этот раз смешной. Приехали мы в один из маленьких городков на юге Техаса. Обратили внимание на то, что в местной газете о нас не появилось ни единого слова. Вечером состоялся прием, организованный одним из богачей. Он занимался весьма своеобразным бизнесом — покупал человеческие скелеты в Индии, приводил их в надлежащий вид и продавал в школы и университеты в США. Заядлый охотник, путешествовал по Тибету, Монголии, по горам Киргизии, Казахстана. Рослый детина с грубоватыми манерами.

Беседуя с ним, упомянули, что, к сожалению, местная газета не сообщила о нашем приезде. «Как так?» — возмутился он. Оказывается, ему принадлежали и эта газета, и местная телерадиостанция. Он поманил пальчиком главного редактора газеты. Тот быстрехонько подбежал. Бизнесмен спросил его, почему так произошло. Тот начал говорить что-то невнятное. Хозяин сказал: «Предупреждаю тебя последний раз. Завтра должно быть не меньше полосы, посвященной этой делегации». И верно. Назавтра появились портреты всей нашей делегации и весьма благожелательная статья.

Кстати, накануне этот главный редактор принимал нашу делегацию, вел себя напыщенно. Надувался, как мог, уверял в своей независимости и в прочих доступных ему радостях жизни. После выволочки от хозяина он ходил как в воду опущенный.

Это я говорю о капризах свободы печати. О том, какие гримасы бывают с прессой и в такой стране, как США.

Нас приняли госсекретарь Роджерс, помощник президента по национальной безопасности Киссинджер и сенатор Фулбрайт. Беседы были весьма обстоятельными. Кстати, Роджерс извинился за то, что делегацию в некоторых местах пикетировали. «Но сделать я ничего не могу», — добавил он. Сказал нам, что американцы хотят уйти из Вьетнама в организованном порядке, но вьетнамцы не проявляют особого интереса к мирным переговорам.

Беседа с Киссинджером была посвящена в основном проблемам разоружения. Киссинджер рассуждал в том плане, что ни одна страна — ни США, ни СССР — не в состоянии достичь стратегического превосходства, которое обеспечивало бы победу в войне. Поэтому президент Никсон теперь говорит о концепции «достаточности». Киссинджер заверял нас, что будет делать все, для того чтобы в советско-американских отношениях произошли качественные сдвиги в лучшую сторону.

Весьма интересной была беседа и с сенатором Фулбрайтом. Он резко критиковал американскую внешнюю политику, особенно войну во Вьетнаме, сказал, что развертывание ракет «Сейфгард» является ошибкой. Обратил внимание на то, что в Америке очень сильно влияние военных на международные дела. Как и в своих книжках, Фулбрайт подчеркивал, что американская внешняя политика строится на мифах. В конце беседы сказал, что великим державам «необходимо уйти от заблуждения, будто они всегда правы и могут приписывать себе миссию всемирной добродетели».