Таковы были наши "вожди". Это по их вине смерть, страх и бесправие гуляли по земле. Все они подлежат суду за преступления против человечности.

Когда после XX съезда (1956 год) нависла угроза персональной ответственности за злодейства, совершенные против народа, в высших слоях карательных и партийных служб началась перебранка. Каратели из спецслужб говорили, что они были всего лишь исполнителями, выполняли прямые указания партийных паханов. В свою очередь партийные "вожди" утверждали, что все злодеяния — дело рук ВЧК, ОГПУ, НКВД, МГБ, КГБ.

Правы и те, и другие. Элита партии и элита службы безопасности — близнецы. Они вместе творили преступления. Если время от времени в общую мясорубку летели головы и членов Политбюро, и главарей спецслужб, шли на расстрел тысячи аппаратчиков из партии коммунистов и тысячи — из партии чекистов, то эта смертельная мельница говорит лишь о сложившемся в стране двоевластии.

Сталин не забывал "поправлять" тех и других — и партийных аппаратчиков, и чекистов. Когда волна репрессий в 1938 году чуть-чуть ослабла, а руководители некоторых партийных организаций начали информировать Кремль о том, что работники НКВД используют недозволенные методы следствия, именно Сталин направил 10 января 1939 года телеграмму на места, в которой говорилось: "ЦК ВКП(б) разъясняет, что применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с разрешения ЦК ВКП(б)…"

Формула Сталина — "применение физического воздействия" — лицемерно-кокетливое обозначение того, что было в действительности. Пытки, избиения, лишение сна, изнурительные ночные допросы с применением "конвейерной системы" (следователи менялись для отдыха), многочасовые "стойки", угрозы расправы с родными и близкими и многое другое. И не только угрозы. Нередко арестованный на допросе мог слышать крики своей жены и детей, которых истязали в соседней комнате.

Сталин лично дирижировал подготовкой многих судебных процессов. Известно, что 2 декабря 1934 года, прибыв в Ленинград после убийства Кирова, он отверг те версии, которые выдвинуло следствие, и приказал доказать, что убийство Кирова — дело рук зиновьевцев.

Опыт подобного рода уже был. Сохранилось его письмо Менжинскому — председателю ОГПУ — о "Промпартии". Сталин писал, что подследственные должны дать показания о своих связях с правительствами Западной Европы с целью подготовки вооруженной интервенции против Советского Союза. Письмо заканчивается вопросом Сталина, обращенным к Менжинскому: "Понятно?" Менжинский и его сотрудники "поняли". Показания на этот счет были выбиты.

Как это делалось, свидетельствуют многочисленные документы. Приведу несколько фраз из показаний бывшего начальника Лефортовской тюрьмы Зимина. Часто на допросы, рассказывает он, приезжали и наркомы НКВД — как Ежов, так и Берия. Причем и тот, и другой также избивали арестованных. Он лично видел, как Ежов избивал арестованных. Видел, как Берия избивал Блюхера. Блюхер кричал: "Сталин, слышишь ли ты, как меня истязают?" Берия же в свою очередь кричал: "Говори, как ты продал Восток!" Блюхер оговорил себя, заявив о своих связях с правотроцкистской организацией, которой вообще не существовало. Вскоре умер в "следственной камере.

В процессе реабилитации мне приходится сталкиваться с далеко не простыми проблемами. Известно, что во второй половине 30-х годов была репрессирована большая группа работников НКВД — более 40 тысяч человек. Возникает вопрос: подлежат ли прощению жертвы, бывшие до того палачами? Строго юридически — подлежат, ибо уничтожены они были на основе фальсификаций. А нравственно?

После ареста Ягоды новым народным комиссаром Ежовым была проведена "чистка" во всей системе наркомата внутренних дел. После Ежова Берия осуществил еще более широкую "чистку" аппарата НКВД как в центре, так и на местах.

Когда Ежов возглавлял НКВД, были казнены такие одиозные личности, как Агранов, Прокофьев, Молчанов, Гай, Слуцкий, Кедров, Ушаков. Со смещением Ежова полетела голова такого палача, как Фриновский. Но работники НКВД, сами попадая под машину фальсификаций, несли наказание не за свои личные действительно преступные деяния, а получали обычный по тем временам набор обвинений: измена Родине, шпионаж, вредительство, подготовка убийства Сталина. Понятно, что оснований для этих обвинений не было. Но машина работала исправно, арестованные признавались во всех преступлениях, которые сочинял очередной следователь.

Фальшивые обвинения были придуманы для них такими же "сценаристами", какими они сами были до ареста. Как тут быть? Реабилитировать по одним статьям и судить по другим?

В этом отношении характерна судьба Ежова. После 1937–1938 годов, когда Ежов возглавлял работу по организации массовых репрессий, он был арестован. Суду над ним предшествовало "следствие", во время которого к нему применялись те же методы физического и морального воздействия, которые он столь рьяно насаждал. Ежов подписал все обвинения, которые выдвинуло следствие. Но во время суда отказался от показаний и заявил о пытках и истязаниях, которым подвергался на допросах. Он сказал, что теперь, пройдя тот путь, на который сам обрек тысячи невинных людей, понимает, что совершал преступления, однако не те, которые ему предъявляют.

Ежов не просил сохранить ему жизнь — он хорошо понимал, что приговор уже вынесен. Но заявил (его слова остались в протоколе судебного заседания), что накануне его посетил Берия и уговаривал признать себя виновным, обещая в этом случае сохранить жизнь. Ежов ответил, что сам много раз таким образом уговаривал арестованных и никому не была сохранена жизнь за такое согласие. Поэтому, сказал Ежов, я и не принял предложения Берии.

Закончился XX век. Для России — самый страшный, самый кровавый, исполненный ненависти и нетерпимости. Кажется, пора бы одуматься и покаяться, попросить прощения у тех лагерников, кто еще остался в живых, преклонить колена перед миллионами расстрелянных, умерших от голода, разбудить уснувшую совесть и понять наконец, что мы помогали режиму порабощать нас — всех вместе и каждого в отдельности.

Лично мне стыдно перед новым поколением за то, что мы, люди старших поколений, утонули в страхе перед чудовищами, носящими клички Ленин и Сталин, доносили друг на друга, как последние твари, набили мозоли на ладошках, аплодируя "вождям", иными словами, оказались людьми без достоинства. И надо низко поклониться тем, кто, презирая лагеря и расстрелы, возвышал голос протеста, спасая наши души.

Я читал и слышал много различных сказок о том, как Михаил Сергеевич Горбачев избирался на пост генсека. Пишут о разногласиях, называют имена претендентов, которые якобы фигурировали на Политбюро, например Виктора Гришина, Григория Романова и других. Я расскажу только то, что знаю как один из участников этого незаурядного события истории!!

Начну с того, что на заседании Политбюро, определявшего нового лидера, не было никакой разноголосицы, хотя ближайшее окружение усопшего Черненко уже готовило речи и политическую программу для другого человека — Виктора Гришина. Особенно усердствовал в подготовке этих документов Косолапое — в прошлом любимец Андрея Кириленко и Константина Черненко. Однако жизнь потекла по другому руслу. Кандидатуру Горбачева на Политбюро, а потом и на пленуме 11 марта предложил Андрей Громыко. На заседании Политбюро его тут же поддержал Гришин — он понял, что вопрос предрешен. Выступили все члены и кандидаты в члены Политбюро — и все за Горбачева.

Позднее в своих записках Егор Лигачев выразил удивление, что первым предложение о Горбачеве внес Громыко. Он, Лигачев, этого не ожидал. Для меня же тут ничего неожиданного не было. Дело в том, что в те смутные дни ко мне в ИМЭМО, где я был директором, приехал Евгений Примаков и, сославшись на просьбу Анатолия Громыко — сына старшего Громыко, спросил, нельзя ли провести зондажные, ни к чему пока не обязывающие переговоры между Громыко и Горбачевым. "Роль посредника, как просит Андрей Андреевич, падает на тебя", — сказал Евгений Максимович. Видимо, потому, что у меня были хорошие отношения с обоими фигурантами.