Вторая — какие исторические и психологические факторы сделали возможным переход страны к демократии через Перестройку?

Уверен, что без осмысления духовного, экономического и политического наследия, определившего столь тяжкую судьбу России, ее боль и жертвенность, ее грехи и великие прозрения, невозможно понять ни истоки социальной болезни России, ни сегодняшние причуды жизни, связанные с демократическим выбором страны.

На беду нашу, нас еще не озарило понимание, что без избавления от идеологии и практики большевизма Россия не может рассчитывать на сегодняшнее и грядущее исцеление.

Но что поделаешь, времена не выбирают, в них живут и умирают. И то правда — не выбирают. Но если бы у меня появилась возможность такого выбора, я никогда бы не поменял великое время свободы в России ни на какое другое.

Моя религия — свобода. Другим быть не могу. И не буду.

Земной мой путь завершается, а потому лукавые игры с историей и зигзагами собственной жизни мне ни к чему.

Родился я в маленькой деревне Королево под Ярославлем. И все мое детство — деревенское. Солнечное и снежное, дождливое и морозное, горькое и сладкое. Ручьи да леса, малина да грибы, ржание лошадей да картофельные поля, школа, учителя и одноклассники — вот и все. Как у всех парнишек того времени. А там и юность, оборванная войной.

Люди и нелюди, самые разные человеки приходят из детства. Окружающий мир людей и вещей оставляет в сознании свои отметины, свои галочки, да и собственное поведение, собственные поступки нанизывают памятные бусинки на нить очень короткой жизни человека.

Слышал я разные рассказы о том, как попали в эту деревню мои предки: наш помещик, мол, проиграл две семьи — семью Якова и семью косаря без имени. Проиграл в карты. Выигравший помещик поселил их там, где сейчас находится деревня. Отсюда и пошли две фамилии — Яковлевы и Косаревы. Но это всего лишь легенда. В деревнях любят всякие байки, живут ими.

На самом деле все было не так. Мои ярославские друзья помогли мне отыскать в областном архиве документы, рассказывающие о происхождении моих предков. По линии отца документы говорят, что «Яковлевы происходили из крепостных крестьян ярославских помещиков Молчановых». Первое упоминание — начало XVIII века. Это «Ревизская сказка вотчины Никиты Афанасьева господина Молчанова Ярославского наместничества Ярославской округи, Закоторосльного стану сельца Королева». Семья значится в следующем составе: Семен сын Никитин (постоянных фамилий тогда не было), по предыдущей ревизии — 54 года, умер в 1770 году.

По этим же записям, дед мой Алексей Потапович родился в 1865 году, а бабушка Марья Александровна — в 1866-м. Сохранилась запись о бракосочетании: «23 октября 1883 г. Жених — Еремеевской волости деревни Королево, крестьянский сын Алексей Потапов, православного вероисповедания, 18 лет, первым браком. Невеста — Крестобогородской волости деревни Семеновское, крестьянская девица Марья Александровна, 17 лет». Родилось 11 детей, в том числе и мой отец. Пятеро умерли в детстве.

По материнской линии первое упоминание о предке семьи Ляпушкиных Иване Иванове восходит также к началу XVIII века. Из крепостных крестьян ярославских помещиков Майковых. Жили в деревне Заморино Ярославского уезда. Мой дед Михаил Артемьевич Ляпушкин был женат на Екатерине Васильевне Заварухиной. Родилось шестеро детей — все дочери, две умерли в детстве, а еще одна — позднее. Бабушка ушла из жизни в 34 года, когда моей маме было еще только четыре годика.

У мамы осталось две сестры — Евдокия и Ираида. Евдокия, моя крестная мать, вышла замуж за Федора Шилова, а Ираида — за Василия Егорычева. Тетя Рая и дядя Вася умерли от чахотки. Два их сына — Николай и Виктор — жили с нами в Красных Ткачах. Один погиб на фронте, другой просто пропал во время войны.

С душевным волнением вспоминаю своего деда по отцу Алексея Потаповича. Он был своеобразным человеком, не очень типичным для деревни. Не пил, не курил, в церковь не ходил, не матерился, его постоянно избирали в деревне как бы негласным мировым судьей, поскольку считали справедливым человеком. Хмур, суров, скуп на слова. Бабушка Марья Александровна была набожная женщина. Умерла рано, я ее плохо помню. Дед умер в 1937 году 72 лет от роду. В последние годы жизни сказал сыновьям, что будет жить у каждого по месяцу, как в гостях. Так и было. Его прихода в нашу семью я всегда ждал с волнением.

Отца моего звали Николай Алексеевич. Он мой учитель, самый близкий друг по жизни, непоколебимый для меня авторитет. Мое отношение к отцу как бы повторил в отношении меня самого мой внук Сергей. Он сказал как-то: «Мой дед — самый лучший друг и даже товарищ!» Ему было шесть лет.

Тогда в деревне не было ни радио, ни газет, если только случайно не приносили из сельсовета газетные обрывки для курева, а заодно — и для чтения. За ближайшими деревнями — уже другой мир, для нас, мальчишек, невообразимо таинственный и загадочный. Отец для меня был единственным источником информации, если не считать собственную фантазию и разные выдумки таких же пацанов, как и я. Выдумки о леших, домовых, разбойниках да еще о героических подвигах своих отцов. Нам очень хотелось, чтобы такие подвиги были. И мы верили, что они были на самом деле.

Мой отец был добрым человеком, никогда не бил меня, брал все время с собой в поле или в лес, приучал к труду. Мы вместе косили траву, вместе заготавливали дрова. Я донимал его бесконечными вопросами, он отвечал степенно, обстоятельно, никогда не отмахивался от разных «почему». Я помню все мои игрушки — а их и всего-то было три — пробковое ружье, оловянный револьвер да еще резиновая собака.

В сущности, отец заложил в мою голову великую идею о том, что каждый человек имеет право на выбор, право самому решать свои проблемы. Откуда это у него, не знаю. Принесла как-то мама бутылку «святой воды» из церкви, налила в деревянную ложку и велела мне выпить. Я отказался, заявив, сославшись на учительницу, что все это ерунда. Тогда она выплеснула воду и треснула ложкой мне по лбу. Вмешался отец: «Не тронь его. Ему жить, ему и решать. Пусть выбирает сам». Это «пусть выбирает сам» осталось на всю жизнь.

Матушка моя — Агафья Михайловна — неграмотная крестьянка, безгранично совестливая, ласковая и трудолюбивая. С утра до ночи — с коровой, поросятами, овцами, курами. Какое же тяжкое бремя легло на ее плечи! Пережить три пожара, потерять и жилье, и скарб домашний, и скотину-кормилицу. Особенно трудно было в войну. Отец и я на фронте, а дома три малышки-сестренки. Связки сена носить на горбу, а если дорога подсохла, то на тачке. На ней же возить с винзавода бочку с бардой для коровы. Случись что с коровой — всей семье погибель. Мать, бывало, умается за день, ноги не ходят, спина не разгибается, сядет на кровать и зарыдает, приговаривая: «Что же это за жизнь такая? За что же такое наказание? Смертушка, а не жизнь».

Вот они, а не мы, их сыновья, одержали победу в 1945 году.

Проклятая власть, жестокая. Вернулся с фронта и узнал, что еще в 1942 году мать потянули в суд за то, что овца, выдернув колышек, к которому была привязана, обгрызла кочан капусты в совхозном поле. Мама и вещички с собой взяла, когда пошла в суд, была уверена, что посадят в тюрьму. И посадили бы, да кто-то вспомнил, что в семье еще три маленьких дитенка, а муж и сын на фронте. Ограничились штрафом и предупреждением. В ноги бы человеку поклониться, а власть в суд потащила.

Ох, как намаялась мать за свою жизнь. Но, будучи глубоко набожной, верила в милосердие. «На все воля Божья». Не раз выговаривала своим уже взрослым дочерям, когда они поругивали то Хрущева, то Брежнева: «Нельзя так о царях, девки, нельзя». Папа посмеивался. У него было свое отношение к «царям». Он то снимал со стены портреты «вождей», то обратно вешал. Это было его поощрением или наказанием за те или иные поступки или проступки. Так он лишил своего уважения Хрущева и Брежнева, а еще раньше Сталина, отправив их портреты на чердак.