После учебы в Колумбийском университете я не был в США более десяти лет. Тогда мы, группа студентов и аспирантов, тридцать дней путешествовали по США. Жили в семьях американцев в разных городах по три-четыре дня. В Вермонте я жил в семье протестантского священника, в Чикаго — в семье профессора университета, в Айове — в семье фермера.

Однажды во дворе играл с его детишками. Заметил, как хозяйка нет-нет да и выглянет в окошко. Затем вышла во двор и, смущаясь, заговорила:

— Я вижу, вы любите детей.

— Да, у меня двое в Москве остались, скучаю.

— Но у вас ведь в стране общие дети и общие жены.

— Кто вам сказал подобную глупость?

— Священник.

— Это полная чушь.

Хозяйка была в растерянности. Не знаю, поверила она мне или нет.

На юге, в Нью-Орлеане, мы жили в общежитии негритянского университета. Там посчастливилось побывать на концерте гениального Луи Армстронга. Но там же мы увидели и школы для черных и белых, и трамваи — для черных и белых, и туалеты — для черных и белых. Присутствовали на обеде белого плантатора, который заявил, что его негры всегда будут его рабами.

Поездка по стране дала нам многое. Это не город Нью-Йорк, а настоящая, всамделишняя Америка, разнообразная, многоцветная, разнохарактерная.

Казалось бы, многое должно измениться за прошедшие годы, но я не увидел каких-то новых красок в жизни людей, в их психологии. Конечно, с сегрегацией за это время покончено. Но Америка как бы застыла, законсервировалась. Лицо ее довольное, часто улыбчивое, а еще чаще — искусственно улыбчивое. Американцы продолжали демонстрировать уверенность, а иногда и самоуверенность. Самоуверенность силы, как написал однажды Фулбрайт.

Конечно, мы беседовали с разными людьми и в разных обстоятельствах. Одной краской Соединенные Штаты не изобразишь. Страна мозаична, многообразна. Можно говорить только об отдельных общих чертах.

Потом я много раз бывал в США. Страна менялась как бы на моих глазах. Она с каждым годом становилась более взбудораженной, более нервной и озабоченной — и своими внутренними делами, и международными. Вырос и настороженный интерес к окружающему миру, к жизни в других странах. Появились разного рода опасения, страхи, сомнения. Впрочем, эти впечатления могут быть и неточными — ведь я и сам менялся.

Моя политическая деятельность при Брежневе распадается на две части. С 1964 по 1973 год — аппарат ЦК, а с 1973 по 1983 год — посол в Канаде. Я уже не раз упоминал о моей канадской жизни. Поэтому ограничусь, пожалуй, лишь несколькими эпизодами и своими размышлениями об этой стране.

Еще перед приездом в Канаду в западной печати, особенно в американской и канадской, появилось множество статей, интерпретирующих мое назначение или пытающихся понять, почему я оказался за рубежом. Американский журналист из «Нью-Йорк тайме» Хендрик Смит писал, что «перемещение Яковлева отражает длительный закулисный идеологический спор по важному, хотя и тщательно скрываемому, вопросу о русском национализме… Хотя официальное руководство КПСС и симпатизирует националистам, — продолжал Смит, — но подспудно чувствует, что они представляют опасность для строя, для системы, для коммунистической идеологии, что их точка зрения вовсе не совпадает с ортодоксальным интернационализмом, с идеями мировой революции и многонационального устройства Советского Союза».

Роберт Кайзер из «Вашингтон пост» в пространной статье писал о том, что Яковлев «лишился своего поста, так как был слишком либеральным». Он также отметил, «что в стране, состоящей из десятков национальностей, где русский национализм всегда был больным местом, это открывало бы тревожную перспективу». Будучи тонкими наблюдателями, Смит и Кайзер многое угадали и предугадали.

Конечно, самая активная пресса обо мне была в самой Канаде. Практически все газеты, включая и провинциальные, откликнулись на мое назначение. Перед самым приездом «Оттава ситизен» опубликовала статью под заголовком «Либерал прибудет сюда в качестве следующего советского посла». И что Яковлев «снят потому, что слишком мягок по отношению к идеологическим противникам». Несколько статей напечатала «Торонто стар». Она назвала мое увольнение из ЦК «интригующим признаком идеологических разногласий в партии». Он, Яковлев, обвиняется в том, что «занял слишком либеральную позицию, с точки зрения своих начальников. И за этот грех ему приказали отправиться в канадские джунгли — в Оттаву».

Были конечно, в этих статьях и надуманные вещи. Например, утверждалось, что моя статья, перед тем как быть опубликованной в «Литературной газете», несколько месяцев обсуждалась на Политбюро и вызвала там острые споры. Я уже говорил, что никаких предварительных споров и обсуждений не было.

Я оказался на какое-то время в центре внимания, и сразу же по приезде на меня обрушился поток просьб об интервью, о встречах с журналистами. Мне пришлось отказываться с учетом специфики причин моего назначения. Меня предупредили, что работники спецслужб в посольстве получили указание сообщать о всех моих шагах и действиях, особенно о контактах с прессой.

Мы с Ниной Ивановной очень волновались перед отъездом в Канаду. Как-то нас встретят, как это все будет? Впереди густой туман со всех точек зрения — и страна, и правительство, и посольство, и дом, в котором придется жить.

На аэродроме нас встретили работники советского посольства и все послы «социалистического содружества» вместе с женами. Поздравили с назначением, выразили желание сотрудничать, предлагали помощь. Но я мало что замечал. Смотрел на всех растерянными глазами. Все было внове. Никто меня дипломатическому ремеслу не учил. Я все делал на ощупь, на свой страх и риск. Может быть, это и хорошо. Именно это и создало мне репутацию специфического свойства. Как писала одна газета, «не дипломат, но необычный посол».

На другой же день после приезда собрал аппарат, чтобы представиться. Как меня встретили? Трудно сказать. Для них я тоже был загадкой. Опальный работник ЦК. Что от него ждать? Как вести себя? Все прошло нормально. Привыкать было просто некогда. С первого же дня пошли телеграммы из Москвы, разные запросы, требующие ответов.

Начали готовиться к официальной встрече с генерал-губернатором Канады — представителем английской королевы. Процедуры я тоже не знал, но меня просветили в МИДе Канады заранее. Объяснили, где должен стоять, сколько сделать шагов при вручении верительной грамоты. Все это — рутинные вещи.

Но еще до этой официальной церемонии министр северных территорий Жан Кретьен пригласил меня и сказал следующее: «Канадское правительство приняло решение сделать подарок советскому правительству. Мы знаем, что в Москве возникла идея о заселении северных территорий, в частности Таймыра, овцебыками. Мы дарим вам сбалансированное стадо из 14 овцебыков».

Удивительные создания. Шерсть настолько теплая, что все канадские пограничники на Севере одеваются в свитера, связанные из этой шерсти. Но не только пограничники, а и те, кто живет на Севере, спасаются от холода именно в свитерах из шерсти овцебыков.

Но вот здесь и началась «бычья эпопея». Я посылал в Москву телеграмму за телеграммой, но, видимо, в Центре все это уперлось опять же в корыстные интересы. Как потом узнал, были отпущены деньги на закупку овцебыков в США. А закупки, как я уже отмечал раньше, были, как правило, связаны с коррупцией. Бесплатно же никому не имело смысла брать этих достаточно дорогих животных.

Канадцы не один раз спрашивали: «Когда же возьмете ваших быков?» К стыду нашему, все это затянулось до самого моего отъезда в Москву. Мое ведомство не желало заниматься какими-то овцебыками. Решил позвонить министру сельского хозяйства Полянскому. Он отреагировал очень хорошо. На другой же день разыскал меня по телефону. Сообщил, что договорился о посылке транспортного самолета в Виннипег, и попросил помочь получить разрешение на посадку нашего самолета в этом городе. Я позвонил в канадское посольство. Вопрос был решен сразу же. Овцебыки полетели на Таймыр. Мне рассказывали, что они там прижились. Дали потомство, хорошо развиваются, чему я очень рад. Каждый год собираюсь слетать на Таймыр, посмотреть, что получилось из этого заповедника овцебыков, но никак не соберусь. Все дела да случаи.