Полетели в неизвестность. Будучи у Демичева перед самым отъездом, сказал ему: чтобы пропагандистски обеспечивать формирование нового правительства, нужны какие-то материалы, листовки и т. д.

— Все это давно на месте, военные все уже сделали, — ответил он. — Там и разберетесь.

Мне показалось, что он и сам был не в курсе событий. Обычная советская неразбериха.

Посадка в Польше, там переночевали и полетели в Прагу, сели на аэродроме в Миловицах, вышли из самолета, и первое, что меня ударило, словно дубинкой по голове, — это виселицы с повешенными муляжами наших солдат. Сели в машину. Поехали на автобусе в здание аэропорта. Там небольшая изгородь, стоят чехословацкие солдаты, а на въезде лозунг «Ваньки, убирайтесь к своим Манькам».

Приехали в посольство, ночевать там негде, в посольстве жили большинство членов Политбюро чехословацкой компартии. Спали они в кабинете советника-посланника Удальцова. Зашел к Мазурову, к послу Червоненко. Делать нечего, сидим ждем. На второй день зовет Кирилл Трофимович и говорит: «Ты знаешь, дело сорвалось. Президент Свобода отказался утвердить временное правительство во главе с Индрой».

Спрашиваю: «Что будем делать?» — «Военные собираются разбрасывать листовки», — сказал Мазуров. — «Посмотри их». Посмотрел. Оказались, как говорится, ни в цвет, ни в дугу. На третий или четвертый день после оккупации во дворе посольства военные жгли костер из этих листовок.

Возникла идея возобновить издание партийной газеты «Руде право», главным редактором которой был Швестка, он же секретарь ЦК. Подошел к нему в коридоре посольства. Он, обливаясь потом, ходил по этажу, без конца звонил кому-то по телефону. Говорю ему, что надо бы возобновить издание «Руде право». Он отвечает, что ни в редакцию, ни в типографию не пойдет, потому что его там «не примут».

Опять пошел к Мазурову, рассказал ему о разговоре. Он посмеялся и посоветовал поискать какой-то другой выход. Карлу Непомнящему из АПН пришла в голову мысль позвонить в Дрезден и спросить, нет ли там шрифтов и наборщиков с чешским языком. Оказалось, есть, остались со времен войны. Непомнящий и еще работник из ГРУ полетели в Дрезден и выпустили «Руде право». К сожалению, на обратном пути вертолет, на котором летели наши коллеги, был сбит. До сих пор неизвестно, кто это сделал. В то время ходила версия, что его сбили немцы. Может быть, и наши. Скорее всего так. Оба товарища вместе с пилотом погибли.

На том выпуск «Руде право» и закончился.

Странное впечатление производили те руководители партии, которые жили в посольстве — Павловский, Швестка и другие. Единственный, кто не обливался от страха потом, — это Василь Биляк. Он спокойно ездил по городу, разговаривал с людьми. Регулярно ходил в здание ЦК, что-то там делал, встречался с Дубчеком, со Смрковским и с другими новыми деятелями. Правда, однажды на дверях его квартиры написали: «Убирайся, а то будет плохо». Наши военные отправили его семью в Москву, как и семьи других членов чехословацкого руководства.

Делать нам действительно было нечего. Газетчики сочинили две-три листовки, военные сбросили их с вертолетов. Но все это было как мертвому припарка. Буквально через неделю я сел в самолет и улетел в Москву, сказав Мазурову, что моя миссия, как говорится, закончилась, не начавшись. Он согласился.

Прилетел домой, доложился. В то время я был руководителем рабочей группы по составлению новой Конституции, поэтому сразу же уехал на дачу, в Волынское. В составе группы были виднейшие юристы страны, в том числе Лукьянов. Должен сказать, что в то время Анатолий Иванович играл положительную роль в составлении Конституции. Ее проект лежит в архиве. У меня осталось впечатление, что для того времени он был достаточно прогрессивным. Ну, скажем, в ней предусматривалось создание в Верховном Совете сената из виднейших деятелей страны. Нечто сносное было и по правам человека, о самоуправлении и что-то там еще, я уже запамятовал.

…Раздается телефонный звонок Подгорного. Просит прислать ему последний вариант проекта Конституции. Подгорный претендовал на то, чтобы возглавить всю эту работу — в то время он был председателем Президиума Верховного Совета. Но я знал, что «небожители» «наверху» очень ревностно относятся друг к другу, следят за каждым шагом своих коллег. Поэтому я тут же позвонил Черненко. Константин Устинович сказал, чтобы я ни в коем случае не передавал никаких текстов кому бы то ни было: докладывал только Брежневу.

Поскольку у меня с Черненко были довольно приличные отношения, я ему напомнил, что только что вернулся из Чехословакии.

— Ну и что ты там увидел?

Я рассказал. Он заявил, что немедленно доложит Брежневу. Жди звонка. И верно.

— Слушай, немедленно к Леониду Ильичу.

Брежнев принял сразу же.

— Ну, рассказывай. Тут мне Костя кое-что сообщил любопытное.

Я все повторил, сказав при этом, что, исходя из реальной обстановки и накала страстей, надо поддержать Дубчека, альтернативы, чтобы утихомирить ситуацию, нет. Критиковать Дубчека, что он окружил себя не теми людьми, бессмысленно. Он и сам не волен решать многие вопросы, ему надо дать возможность проявить себя «хозяином». Иначе в Чехословакии будет и дальше расти неприязнь к СССР. Рассказал ему о лозунгах, плакатах, радиопередачах. Поделился своими впечатлениями от митинга на центральной площади, на котором я присутствовал, подчеркнув, что конфликт не утихает, а обостряется. Защитников прежней власти очень мало. Когда говорят, что рабочие хотят пройтись по улицам, чтобы дать отпор «контрреволюции», это вранье.

Брежнев слушал внимательно, ни разу не перебил. Поблагодарил.

— Вот Дубчек, когда закончил партийную школу в Москве, просил оставить его секретарем райкома партии в Горьковской области, где родился. А теперь одни хлопоты, — посетовал Брежнев. Потом долго молчал, о чем-то думал. И совершенно неожиданно произнес озадачившую меня фразу:

— Знаешь, я прошу тебя не рассказывать все это Косыгину.

— Хорошо, Леонид Ильич.

Кто его знает, возможно, были какие-то разногласия в подходах. Мне говорили, хотя я не уверен в достоверности этой версии, что поначалу Косыгин был против этой интервенции, а когда она уже началась, выступал за жесткие меры.

Спустя некоторое время меня пригласил Суслов и тоже попросил рассказать о Чехословакии. Он знал о моей встрече с Брежневым. В конце беседы сказал: «А не кажется ли вам, что Удальцов перегибает палку, уж очень он агрессивно настроен против Дубчека. Его рекомендации в отношении Индры тоже не оправдали себя».

Суслов был прав по существу, но мы с Удальцовым — давние друзья, и потому я отделался общими фразами о сложной обстановке, в которой столкнулись разные интересы — как внутренние, так и международные.

Я продолжал работать над проектом Конституции. После того как отказался посылать Подгорному очередные варианты, он почти на каждом Политбюро стал критиковать отдел пропаганды то за одно, то за другое, все не так, все не этак. Мне, по крайней мере, было понятно, почему он так делает. Переговорил об этом и с Черненко, но тот ответил, что ничего не поделаешь, такой у Подгорного характер.

Проходит месяца два. Опять вызывает Демичев и говорит: «Леонид Ильич просит тебя полететь в Прагу и связаться там с работниками ЦК, поспрашивать у них, на какое возможное сотрудничество могут пойти две партии в настоящий момент».

На сей раз остановился не на чердаке посольства, а в нормальной гостинице. Утром иду в ресторан. Подошел официант. Я на русском языке заказал завтрак. Он записал и ушел. Жду 15 минут, жду полчаса. Ни официанта, ни завтрака. Пересел за другой стол, подальше от первого. Снова официант, но другой. Я обратился к нему на английском. Он быстро побежал на кухню. И буквально через 2–3 минуты к моему столу прибежали два официанта. Один нес закуску, другой — основное блюдо.

Через посольство попросился на встречу в ЦК КПЧ. Принял меня заведующий отделом, занимавшийся информацией и пропагандой (фамилия его была Черник — однофамилец «большого» Черника). Собеседник был хмур, даже головы не поднял. Я что-то там говорил. Выслушав, он ответил, что пока возможностей для конкретного сотрудничества между партиями нет. Не созрели условия. Я, конечно, спросил, является ли это. официальной точкой зрения, он ответил: «Да. Мне поручено вам об этом сказать». Вернулся в Москву, как говорят, несолоно хлебавши. Доложил Демичеву. Он попросил рассказать об этом в отделе ЦК, занимавшемся соцстранами.