В скальный дом они вошли вместе, только ангел зашел сквозь камни.

— Ты пришел за мной?

— Да, — ответил ангел, управляемый любовью Господа. — Ты, Адам, прожил девятьсот тридцать лет и скоро отрешишься от своего тела. — Адам со светлым мужеством воспринял весть ангела, ибо святым ангелам несвойственно принимать участие в деле, несогласном с волей Господа. — Ты сам должен найти в земле место для своих останков. И место сие останется тайным, ибо кое-кто из твоих потомков попытается завладеть твоей могилой: одни, чтобы обожествить тебя — другие, чтобы надругаться над твоими останками.

Ева тяжело подняла веки, ибо они были налиты усталостью.

— С кем ты говоришь, Адам?

— Ангел пришел за мной и говорит, что я скоро отрекусь от своего тела.

— Я хочу пойти с тобой, Адам, и умереть на твоей могиле.

— Ты больна и не сможешь идти. Я зайду к Сифу, и он придет к тебе и позаботится о тебе.

— Адам, моя жизнь без тебя станет невыносимой. Спроси у ангела, долго ли мне мучиться здесь одной?

— Успокой ее, — сказал ангел, — она ненадолго переживет тебя. Ты, Адам, будешь копать две могилы. Одну — для кожаной одежды Евы. Ее похоронит Сиф.

— …тебя похоронит Сиф. И унесет в свою могилу тайну о месте нашего погребения.

— А на кого мы оставим дом?

Адам присел на край топчана, на котором лежала Ева.

— Ангел, Ева, говорит о другом.

— О чем он говорит, Адам?

— Вместе с последним ударом сердца материальное дыхание будет удалено от вас…

— …дыхание будет удалено от нас.

— Мне страшно, — сказала Ева.

— И мне страшно, — сказал Адам.

— Меня послали в защиту к тем, кто боится смерти, — сказал ангел. — Не стоит ее бояться: для вас это второе вступление в вечность. Но вечное блаженство наследуете не сразу. Здесь тайна!

— Мы не можем знать, что снова наследуем вечность, ибо однажды были отлучены от нее.

По словам Адама Ева догадалась, о чем заговорил ангел.

— Господь снимет с вас кожаные одежды, и вы снова станете тонкими, духовными, какими были когда-то в раю, ибо тот мир недоступен для грубых чувственных тел. Вы, какими были в раю…

— …мы, какими были в раю, никогда не исчезали… но были невидимы и недоступны для самих себя. И не надо бояться безжизненности оставленного тела. Скрытое в земле, оно сгниет, но потом Господь восстановит и его. Но в этом — тайна! Твои потомки, Адам, только гадательно…

— …наши дети, Ева, только гадательно будут предполагать, что делается с душой после выхода из тела, ибо сердце человека падшего мрачно. Мы же, Ева, имеем об этом опытное представление, можно сказать, что мы осязали вечность. Но мы не могли рассказать о ней детям, ибо сие — неизреченно, ибо невозможно описать цвета слепому от рождения.

— …ваш кратковременный путь на земле заканчивается, и не буду скрывать: рассечение человека на две части (материальную и духовную) — болезненно.

— …болезненно. Как будто руку отрывают, — пояснил Адам Еве. — А жить в тонких телах нам предстоит не в раю, но все же Господь присоединит нас к ангелам Света.

Ева улыбнулась.

— Я помню, Адам, ты разговаривал с ангелами как с подобными себе. Ты даже был выше многих из них. Но сейчас мне все равно страшно.

— ?

— Если мы там были вместе, если мы здесь были вместе, — почему Господь не забирает нас в один день?

— Скажи ей, что там вы будете вместе.

— Там мы будем вместе.

— Я буду молиться, Адам, и в молитве мы будем вместе. Я хочу всегда быть рядом с тобой, Адам!

— Иногда мне казалось, что ты устала от меня.

— Неполная тысяча лет — слишком маленький срок, чтобы устать от твоей близости.

Ангел повел Адама к его могиле.

Рука Адама устала благословлять домочадцев Сифа. Лицо гостя казалось мертвым, только ветер оживлял седые волосы. Как ни уговаривал Сиф Адама войти в дом, отец отказался. Он опустился на нагретый камень, опустился осторожно, будто боялся что-то разбить внутри себя, опустился как бы в два приема.

— Года моей жизни закончились, и я иду к своей могиле, — через надсадное дыхание, шамкая и шепелявя, сказал Адам.

— Ты уверен, отец, что это надо делать? — подозрительно спросил Сиф, сконфуженный словами отца.

— Ангел ведет меня… — Адам кряхтел при каждом движении. — Ангел сказал, что могила моя должна быть скрыта, ибо после моей смерти найдутся такие, что захотят обожествить меня. И такие, которые захотят надругаться над моими останками.

— Отец, ты часто болел в последнее время. Иногда мне казалось, что ты не встанешь с одра. Помнишь, я хотел отыскать потерянный рай и принести оттуда елей жизни и помазать тебя? Но приходило выздоровление, и ты становился — ну, если не молодым…

Адам поднятой дрожащей рукой попросил Сифа замолчать.

— Ангел ведет меня к могиле, — повторил Адам. — Он сказал, Сиф, что ты похоронишь Еву… где-то рядом со мной… — Адам тяжело поднялся — поднялся и Сиф.

— Отец, но кто же похоронит тебя?

— Меня похоронит Господь. Как — я не знаю. А ты навести мать. Ей очень тяжело. Она хотела пойти с нами, но ангел не позволил ей.

Сиф глядел вслед Адаму. Он шел спотыкающимся шагом. Сиф не узнавал походки отца. Дорога шла с заметным уклоном. Вдруг Адам смешался с высоким кустарником, как смешиваются с толпой, и исчез. Сиф взял топор у одного из правнуков и долго с жадностью рубил дрова, и по спине его было видно, что он чем-то смущен.

Все были в недоумении, почему Сиф отпустил немощного Адама. На вопрошающие взгляды Сиф тихо ответил:

— Ангел повел его умирать. — И, тяжело ступая по вырубленным в скале высоким ступеням, поднялся в свою пещерную комнату.

Лежа на топчане с закинутыми за голову руками (так легче дышалось), слушал, как его дети, внуки и правнуки вверху и внизу переговариваются друг с другом, обсуждая странный приход и еще более странный уход Адама. Сиф чувствовал: впереди бессонная ночь. Он сам учил: нет никакой бессонницы — Господь будит на молитву. Но сейчас предчувствовал: беспокойные мысли не дадут молиться. Сиф смотрел в окно, вырубленное в скале и увитое снаружи плющом. Луна ущербилась. Ушел умирать первый человек, который до своего падения созерцал ангелов… А, может, не было рядом с Адамом никакого ангела? Адам устал от всех нас! Он стар… Раньше стариков почитали. За их плечами был огромный жизненный опыт — они многое могли посоветовать. Сейчас жизнь изменилась. Старики мало что понимают в ней, и к их советам никто не прислушивается. И стариков перестали уважать. Они задают слишком много вопросов, как дети. — Сиф поймал себя на том, что, размышляя о стариках, с горечью думает о себе. — Почему я отпустил Адама? — Сиф ругал себя, что заставил себя уверовать, будто Адам, сопровождаемый ангелом, идет под Богом.

А утром Сиф проснулся с ощущением греха. Казалось, что накануне согрешил так, что никогда уже не очиститься от позорящей скверны.

Он успокоится только через несколько дней, когда придет к матери.

— …и я засомневался, был ли рядом с Адамом ангел.

Ева любила Сифа, как Авеля. Ева успокоила Сифа:

— Был! Адам говорил о вещах, которые никто не мог знать, только тот, кто бывал в раю.

— Мама, но отец был в раю, а ангела ты не видела.

— Адам говорил о вещах, о которых в раю мы не слышали, потому что там мы не думали, что станем смертными, что однажды наступит день, и наши тела умрут…

Теперь, когда предыстория уже известна читающему, я продолжу мое убогое слово с того момента, когда люди Еноса (и я с ними), расположились вокруг могилы праотца нашего праведного Сифа, чтобы воспрепятствовать мерзости каинитов. Жар от раскаленных камней, которыми был обложен костер, усыпил меня. И мне приснился оранжевый закат. Огромное (от одного края неба до другого края неба) оранжевое солнце садилось за огромный (от одного края земли до другого края земли) холм, лысый на макушке, а у подножья поросший мелким кустарником. Таилось в этом оранжевом закате нечто неземное, космическое. И вот из огромного солнца появились конные всадники. Солнце точно порождало их. Уже можно было увидеть свирепые лица вооруженных людей, уже гремело их оружие, ударяясь о седла, а оранжевое солнце все порождало и порождало воинов. Весь холм уже кишел людьми и конями. «Едут!» — крикнул дозорный, и всадники остановились на расстоянии бросания копьем. И я проснулся. «Едут!»— еще раз крикнул дозорный, и сифиты, расположившиеся вокруг могилы своего патриарха, тревожно подняли головы. Закат был не оранжевым, а скорее — фиолетовым. Облака с угрюмыми подбрюшьями ходили низко. А лысая вершина огромного холма (от одного края земли до другого края земли) пряталась в грозном бессолнечном небе. По дороге с холма спускалась одиноко громыхающая повозка с крытым верхом. Ветер, казалось, готов разорвать материю в клочья. Скованные тревогой лица сифитов стали оттаивать, многие заулыбались.