Тувалкаин погасил свое раздражение.

— Твоя гордыня, Иавал, здесь совершенно неуместна! Я найду для тебя очень богатого человека, очень богатого. И человек этот получит налоговую льготу за то, что будет помогать тебе. Заметь, он сам будет злоупотреблять твоим терпением и предлагать деньги! — Тувалкаин улыбнулся в предвкушении удовольствия от произнесения любимого словосочетания и с удовольствием произнес: — Экономика любви! Над твоим капищем, Иавал, будет красивый храм с золотыми куполами. На золотые своды надо не так уж много. Но я хочу облагородить и земли, на которых ты живешь. Пока и скотоводство, и землепашество на них — примитивно, а люди бедны, почти нищие, а нищета развращает. Осел, который полежал в тени кипариса, никогда не будет возить мешки. Мы подселим к тебе скотоводов-сифитов и дадим им лучший скот, но самое главное: наладим сбыт мяса и шерсти. И совсем скоро на этих землях будет — ну, если не рай… Заодно мы позаботимся о твоем имени. Тебя будут боготворить не только каиниты, но и сифиты.

— А сифиты за что?

— Многие сифиты не выдерживают жестких условий жизни, которые мы предлагаем, и спиваются. Редко, но кое-кто из них бросает винопитие. С обоссанными ширинками под заборами валяются, но все равно бросают! Их ставят в пример другим сифитам… Сейчас все города знают, что Иавал-скотовод, каинит, спился. Скоро все города узнают, что Иавал-скотовод поднялся из тины нечестия и…

— Понятно… Ты только забыл, Ту, что говоришь не с простолюдином, а со своим братом… Кто этот богатый человек, которому ты дашь налоговую льготу? И как он разбогател? Как он скупил земли с золотом и углем? Или он украл земли сифитов, которые ему не принадлежали? И ты хочешь, Ту, сделать этого ворюгу еще богаче?

Тувалкаин рассмеялся и увидел себя как бы со стороны.

— Тебя, Ту, нельзя назвать наивным человеком! Твоей экономики любви на всех не хватит! Те, кто будет жить не очень сыто, недолго будут считать себя туповатыми.

— Это уже наша забота, чтобы у неудачников всегда была чечевичная похлебка.

— Это неплохо, Ту! Это неплохо — плохо то, что ты хочешь, чтобы я создал человека.

— Почему бы и нет? И что в этом плохого? Или ты все еще боишься подпасть под власть Денницы?

— Что мне его бояться? Он давно уже всех нас обхитрил. Иногда мне кажется, что власть Денницы и его духов уже давным-давно отразилась на нашем облике, на нашей речи, на нашей походке — на всем! Нас уже невозможно отделить от тех духов, которые в нас! Мы удивительно совпадаем с ними. — Без видимой причины голос Иавала поменялся. Тувалкаин вздрогнул, ибо ему показалось, что покойный Каин вселился в брата и говорит его губами. И лицо Иавала стало походить на лицо Каина: оно будто состояло из темных и светлых треугольников. Сполох огня отделился от очага и как бы встал над головой Иавала. — Иногда мне кажется, будто я помню, что было до сотворения Адама. Так, промельком. А когда я разговариваю с самим собой, по сути я говорю с духом, который внутри меня. Он и вкладывает в меня иллюзию благополучного бессмертия. И в людях, которых ты, Ту, называешь простыми, тоже обитают духи, но попроще, чем в нас. Но они тоже вкладывают в людей иллюзию благополучного бессмертия. Ты спрашиваешь, Ту, боюсь ли я Денницу? Иногда мне кажется, что он не видит во мне противника. Если он и ведет с кем-то брань, то с сифитским Богом. И борьба идет не только за сердца людей, но и за каждую клеточку человеческого мозга! И что-то подсказывает мне, что борьба Денницы ограничена временем. Но вот нюанс: мне не хочется, подобно Еноху, очищаться от чего-то, что помогает умному духу вселиться в меня. Без этого духа мне станет скучно жить! И в то же самое время я хочу спросить тебя, Ту: может, остановимся и не будем как бы из ничего создавать человека? — Тувалкаин заметил, что рот брата набит сочным мясом, и он с трудом пережевывает его. Рот Иавала не мог порождать слов. — Ты молчишь, Ту? А я жду от тебя ответа, — сказал Иавал с набитым ртом.

— Уже поздно! — сказал Тувалкаин не своим голосом и сам испугался его. Иавал поперхнулся от испуга. Взгляд жреца Иагу еще долго оставался испуганным.

У коновязи Тувалкаин спросил своего жреца:

— Иагу, вы помните голос Каина?

— Да, господин!

— Иногда мне кажется, что Иавал говорит голосом Каина. Он будто поселился в теле Иавала и с того света говорит его губами.

— Да простит меня господин, но иногда и ваш голос напоминает голос покойного Каина. Я надеюсь, что покойный Каин не вселяется в вас в это время и не говорит вашими устами.

Ветром в шатер занесло клопов, и после отъезда Тувалкаина и Иагу Иавал-скотовод долго не мог заснуть. В полусне Иавал мысленно продолжал разговаривать с братом, и возможные братнины вопросы вскоре измучили не меньше паразитов. Иавал вышел из шатра по малой нужде и вдруг услышал шорох чьих-то шагов и обернулся на него.

— Кто здесь? — спросил Иавал, покашливанием прочищая шершавое горло. Рядом с ним по колено в недвижном тумане стоял человек.

— Ты вернулся, Ту?

— Я не Ту, Иавал, я — твой брат Иавул.

— Да ба! — пропел изумленный Иавал. — Что привело тебя в такой поздний час?

— Я приехал вечером, но мне почему-то не хотелось встречаться с Тувалкаином.

Иавал разбудил свою громадную служанку и велел ей собрать трапезу и накормить осла нежданного гостя. Шатер освещался сальной плошкой. Иавул отказался от трапезы и, изнемогший в долгом пути, сразу прилег на ковер. Иавал не мог унять удивления приездом брата, все пытался сосчитать, сколько сотен лет они не виделись и путался.

— Твоя человекокобылица разгуливает свободно, — ты не боишься, что она убежит?

— Я — в ее сердцах, и в лошадином, и в человеческом, — со спокойным удовлетворением ответил Иавал-скотовод. — И что-то подсказывает мне, брат, что ты догадываешься об этом. Как ты узнал о моем создании?

— Каждый предмет в нашем мире порождает свою мелодию, и мое сердце, Иавал, слышит их. Конечно, на это слышание надо уметь настраиваться. Свою мелодию имеет и твоя человекокобылица. Музыка чудовищ для меня не новость! Ты не первый, кто сотворил чудовище. И я думаю, ты знаешь об этом.

Иавал-скотовод кивнул, продолжая с уважением поглядывать на флейту из бивня выравнивателя, висящую на вые брата.

— Неподалеку от старого города есть гора, у подножья которой — апельсиновая роща. Уже несколько десятков лет жрецы Тувалкаина проводят там опыты над людьми и животными. Музыка, идущая от сатиров, ужасна! Но в ней как бы заложено затухание чувственной жизни. И ты знаешь, что чудовища, созданные жрецами апельсиновой горы, долго не живут. Это обстоятельство радовало меня. Когда я впервые услышал музыку твоей человекокобылицы, то подумал, что жрецы продвинулись в своих исследованиях и научились поддерживать в чудовищах жизнь. И, понятно, я испугался. Ибо мелодии затухания чувственной жизни в этой музыке не было. Но однажды я уловил в ней тихую мелодию: едва заметный промельк среди страшных хаотических звуков. Эта короткая мелодия показалась мне знакомой. И я понял, что человекокобылицу сотворили не жрецы Тувалкаина, а ты, Иавал! Это была твоя мелодия, родом из прошлого. Она была в тебе сильна в те времена, когда ты порывал с нами, когда ты уходил из города после убийства Каина. Ее невозможно было не запомнить. Потому что она звучала во мне как укор совести. На протяжении нескольких лет твоя мелодия мучила меня как тихий тиран. Когда ты вызвал к жизни человекокобылицу, я узнал эту мелодию, хотя, повторяю, она едва пробивалась сквозь звуковой ужас. Еще тогда, когда ты уходил из города, я назвал эту мелодию мелодией совести. Она очистительна! Но в человекокобылице она слаба. Иногда она будет мучить чудовище, но на жизнь его не повлияет. Мне захотелось поговорить с тобой, Иавал. Ты, ведь, страшишься того, что ты сотворил! Ты не хочешь творить зло.

— Ты, Иавул, должен представлять, какие мощные духовные силы задействованы в ином мире! И эти силы не очень интересуются мнением человеков. Что им могу противопоставить я? Лишить себя жизни? Они найдут других! Правда, на это потребуется время. Но что такое время, если посмотреть на него из вечности? И что им можешь противопоставить ты?