Живут-поживают в нашем городе брат с сестрой: Коля да Сима. У Коли глаза серые, у Симы — тоже, но у нее веснух вокруг носа побольше. Зато у Коли на маковке вихор кисточкой, а у Симы такого вихра нет, у нее волосы золотистые, кудрявые. Брат школу начальную закончил, а сестрица только начала.

Бывало, похвалит отец Колю за хорошее ученье — Вихорек так весь и расцветет. Вихорьком-то его сам отец прозвал. А когда школьником был, учитель велит что-нибудь срисовать — цветок или пташицу, — тут уж Вихорек не уступит никому.

В поле, в лес ли пойдут — у Коли каждой птице свое имя, каждому цветку свое прозванье.

Когда отец-то еще дома был, часто тешил Колю всякими рассказами, но больше о фабрике, о своей работе.

Обнимет сына за плечи, к груди прижмет:

— К нам бы тебя, Николашка, на фабрику… ну, хоть бы в печатную ко мне. Эх, и чудеса там у нас! А если бы ты к Проклычу попал — кажется, никогда бы и не ушел из его терема.

Глаза у самого разгорятся, и начнет сказывать так-то складно, приманчиво:

— Есть у Астафия Проклыча кисть-самопись. Уж такая ли кисть, только за нее возьмись — среди зимы зацветут лазоревые цветы, защебечут щеглы, дрозды, малиновки, засвищут соловьи, зазвенят синицы — птички красноперые, сизокрылые, запорхают с ветки на ветку.

А стоит Проклычу не полениться — слетятся к нему даже заморские птицы.

Такая кисть волшебница: за стеной метелица поет, вдоль по улице снег пушистый стелется, а перед тобой весна красна. Сама пришла, охапку цветов принесла, выпустила из широкого рукава птиц вереницы, разбросала по небу. А цветы… Что только за цветы! Не вянут, не блекнут ни в жару, ни в стужу.

Золотые колокольцы, ромашки — белые рубашки, косоногий горох перевалится через порог, подсолнечник в широкой, как решето, шляпе, мак-чистяк в красной панамке. Много их!

Явится всяк лесной и полевой житель — над всеми Проклыч хозяин и первый их любезный друг. Мотыльки со всей округи — его верные помощнички.

Эх, и кисть-самопись! Только дотронься до нее — явятся чудеса, разбегутся глаза.

Когда отдыхает Проклыч, стережет ту кисточку сторож — невеличка девушка-черноглазка. Скромница. Разговаривает только с одним Проклычем. Много у них секретов разных. Живет она в веселом теремке — расписные стены, белые мраморные ступени.

Вот, Коленька, тебя бы туда сводить, показать бы тебе ту кисточку. Ежели бы ты подружился с ней, тоже стал бы над цветами и птицами повелителем. Расти скорей да за дело берись смелей!

Страсть как захотелось сыну побывать в том чудесном углу у Проклыча. Отец все обещал да обещал, а тут вскоре, всему народу на беду, пришла война к каждому под окно.

Так и не потешил отец своего вихрастого. Уходил на войну — наказывал давнему фабричному приятелю Проклычу:

— Коль не свидимся больше, не оставь моего мальчонка! Больно он большой охотник до красок. Вырастет — не лишним будет на нашей фабрике…

А сыну говорил:

— Мать слушай, не балуй без меня. Подрастешь, подучишься — ступай к дяде Проклычу. Слушайся его, как отца родного. Сестренку не обижай — она поменьше тебя. А главное, береги кафтан снову, а честь смолоду: ни в большом, ни в малом не покриви душой. Живи так, чтобы добрые люди за твою работу похвалили тебя.

Улыбался отец, прощаючись с семьей, а вышел за порог — смахнул варежкой слезу…

Ушел отец и не вернулся.

Нету отца. Горько горевали дети о своем родителе. У того родимый пришел, к другому вернулся, а им ждать некого. Как не взгрустнуть! Папа-то заботливый был, хороший. Придет, бывало, с работы, приласкает обоих, на ноге Симу покачает. Коля как вспомнит — украдкой слезу утрет. А вспоминал часто.

Осталась у сына дорогая память по отце: ножичек-складничок. Такой ножичек, ну прямо загляденье!

Проклыч при отце часто хаживал к ним в гости. Чего-чего только он не знал! Проклыч на порог — веселье в дом. И без отца не забывал. Навещал частенько. Хоть на минутку, да завернет, обязательно спросит, гладя Колькин вихор:

— Растешь, мужичок? Ну-ну, расти! Берегу я тебе кисть-самопись.

Но вот на какой улице Проклыч живет, Коля не ведал.

Отцов наказ Вихорек хранил в сердце. А ножичек-складничок завсегда при себе носил.

Еще вот что: в нашей стране хорошего человека, добрые его дела не забывают никогда. На радость двум маленьким смекальцам, Коле и сестре его Симе, их-то отцом, Артамоном Пахомовым, гордилась вся фабрика, вся фабричная улица за его беспримерный подвиг на фронте. Но больше всех, пожалуй, дорожил им, берег память о нем друг Артамона — старый фабричный мастер Проклыч. Портрет Артамона напечатали в газете. Проклыч вырезал из газеты портрет приятеля и при себе носил его в бумажнике.

Случалось, нападет на Проклыча раздумья час, вынет он из бумажника портрет друга своего, положит перед собой на конторку, очки — на нос, вот и глядит и глядит наедине в ясные очи Артамона, как бывало, будто с живым, поговорит с ним:

— Да, Артамонушка дорогой, не думал-то я, не гадал… Не зайдешь ты больше потолковать в мою мастерскую. Не заглянешь… Только вот что: хоть и нет тебя с нами, но помним мы тебя, не забыли и не забудем. А меня, старика, ты и сам знаешь: на дню много раз поговорю с тобой. Сколько же силы носил ты в своем сердце, коли хватило твоего сердца на такое дело геройское, бессмертное! Ну, а о детях твоих не одной матери забота. Сколь возможно, поведем мы их своей дорогой — правильной нашей, рабочей. Эх, сокол ты мой, сокол, вот придет весна — вспомню я тебя, Артамонушка, по-особому, по-своему…

Что-то сам с собой одумал Проклыч.

А дома-то у Пахомовых в красной шкатулке хранилась Золотая Звезда — боевая награда Артамона за геройский подвиг. Мать откроет шкатулку, постоит над ней и пойдет, склоня голову, молча в другую комнату, чтобы сын с дочерью в ту минуту не видели ее печали. Посидит там, выйдет снова спокойная, только другой раз заметит сын — в ресницах у матери заплуталась словно капелька утренней росы да глаза краснее стали. Хотела мать, чтобы и дети в горе не падали духом.

Однажды по лету побежали наши ребятки вверх да по речке — погулять, поваляться на траве-мураве. У лознякового куста сидит Проклыч, седые брови кустиками, рыбу удит.

— Дяденька Проклыч, дается ли рыба-то?

— Рыба-то невдалеке — в реке; тронет крючок, покажет светлый бочок да и уплывет. Вот она какая хитрая!

Откуда ни возьмись, сел на золотистый одуванчик мотылек, да такой большой, что цветок под ним закачался; с одуванчика — на голубой василек, с василька — на колокольчик, а с колокольчика — на огнецвет. Ну и мотылек! Крылья шелковые, голубые. По крыльям — коричневые узоры. Глаза круглые, навыкате, как из черного бархата.

Эх, вот это так артист! В каком одеянье-то…

Не успел Проклыч и проговорить да было хотел накрыть картузом ряженого красавца — Вихорек, такой шустряк, раз по лазоревому цветку прутом!

Правда, не задел. Улетел ряженый мотылек. Лазоревый цветок голову повесил. Подсек его Коля с маху-то.

А Проклыч насупился и говорит:

— Ой, парняга, ради чего мотылька обидел? Зачем цветок загубил? У меня вот внучка, румяные щеки, черные глаза, не любит этак-то. У нее что цветку в поле, что пташке в лесу, что мотыльку на лугу завсегда почет и уважение и всякое почтение. И цветок и пташка — человеку на радость, на утешенье. Без цветов да без птичьих песен что за весна, сам посуди!

Переглянулись брат с сестрой, неловко им стало.

— Да я так… — сконфузился Николка.

— Вот и плохо, что так. Всякий цветок люби, не губи без поры, безо времени. А в моем деле цветок да мотылек — мои первые помощники.

— Помощники? — удивительно стало и Вихорьку и Симе.

— Вот то-то и оно. Этот мотылек, может, летел ко мне с удачей, а вы его спугнули. Вот я завтра все расскажу ему, какие вы нелюбезные.

Бродили-бродили ребята по лугу, по лесу в тот день, ничто им не в радость, сами все думают: не покажет теперь Проклыч кисть-самопись.