Фингал выпрямился. Если отец не намерен переходить к делу, тогда действовать придется ему, Фингалу.

— Папа, — заговорил он, — я правда хочу, чтобы ты гордился мною. Но изучать естественные науки не желаю.

Мяч в ауте. Опять.

Отец откинулся на спинку кресла.

— А ты все такой же упрямец.

— Да, хоть это и не по мне.

Отец развел руками.

— Так последуй моему совету. Изучай естественные науки.

— Папа, я хочу стать врачом.

— Я твой отец, — поджал тот губы. — Мой долг — наставлять тебя, а если ты не хочешь следовать моим наставлениям, я обязан действовать так, как считаю нужным, ради будущего блага твоего брата и тебя.

— Но ты не возражал, когда Ларс решил изучать право.

— Речь сейчас не о Ларсе, а о тебе, — отец говорил невозмутимым тоном человека, в руках которого сосредоточена власть.

Фингала бросило в пот.

— Я мечтал стать врачом с тех пор, как мне исполнилось тринадцать, и доктор О’Малли в Холивуде вырезал мне аппендикс. Как только мне полегчало, он начал брать меня с собой к пациентам. Папа, ведь тебе это известно.

Голос отца зазвучал холодно:

— Я потратил кучу денег на твое образование. Немудрено, что на тринадцатилетнего мальчишку произвел впечатление деревенский лекарь, который носит бакенбарды котлетками, сюртук и разъезжает по округе в бричке, запряженной пони.

— Он был добрым. Он искренне заботился о пациентах. Был настоящим человеком, а не принцем из сказки Оскара Уайльда. Ты сам видел, как много он делал для жителей деревни. Папа, я благодарен тебе за мое образование, я понимаю, что ты желаешь мне только добра, но… — Фингал постарался вложить в следующие слова всю убедительность: — Я хочу изучать медицину.

— У тебя же светлая голова, Фингал. Не растрачивай свои способности попусту.

— Я и не собираюсь растрачивать их. — Фингал невольно стиснул кулаки. — И медики бывают профессорами.

— А сколько из них заняты научной работой?

— Не знаю.

«И знать не хочу». Фингал твердо поставил на пол обе ступни.

— Я хочу лечить людей, а не наблюдать за лабораторными мышами.

Отец покачал головой.

— Всю свою жизнь я занимался наукой. И такой же судьбы желал своим сыновьям. — Он нахмурился. — Ларс… думаю, он не готов к ней. — Улыбка сбежала с отцовского лица. — Но ты, Фингал, наделен всеми необходимыми качествами. — Он подался вперед и заглянул сыну в глаза. — Ты не такой, как все, Фингал О’Рейли. Профессора могут многое и не в крохотных деревушках вроде той, где работает доктор О’Малли. Им под силу изменить весь мир. Посмотри на Эйнштейна. Он удостоен Нобелевской премии. Кто знает, к чему приведут его открытия?

Фингал поднялся.

— Да что в ней ужасного, в медицине?

— Ничего, но ты способен на большее. — Отец тоже встал и скрестил руки на груди. — Долг каждого отца — наставлять, а в случае необходимости — заставлять детей выбрать тот путь, который им предназначен…

— …и для меня это путь в медицину, — подхватил Фингал, невольно повысив голос. — Как ты не понимаешь?

Судя по всему, его доводы на отца не подействовали. Он велел:

— Сядь.

— Нет.

— Я не могу заставить тебя сесть, Фингал…

— Да, не можешь.

— И уж конечно, не могу принудить тебя заниматься естественными науками.

— Вот и славно.

— Но финансировать твою медицинскую блажь я не стану, — спокойно продолжал отец. — Мы снова поднимем ту же тему после того, как ты хорошенько все обдумаешь. Абитуриенты вправе подавать документы в апреле и в октябре. Шесть месяцев особой роли не играют.

— Что? — Кулаки Фингала сами собой сжались и разжались. Дыхание стало неровным и частым. Внутренний голос отчетливо произнес: «Держи себя в руках. Уходи отсюда, пока не поздно. Он твой отец. Да, он ошибается, но, как говорит мама, чем меньше скажешь, тем меньше последствий».

— Спасибо, папа, — выговорил Фингал. — Уверен, я найду себе какое-нибудь полезное занятие на время.

«Полезное занятие…» В глубокой задумчивости О’Рейли выбрался из кабины «скорой» возле ярко освещенного подъезда приемного покоя больницы Королевы Виктории. Юный Фингал не стал сидеть без дела. И ударился в бега — точнее, ушел в море.

Но тогда, в 1927 году, после утреннего разговора с отцом Фингал О’Рейли считал свое положение безнадежным. Он вошел в гостиную, где ждали мама и Ларс, и остановился у двери.

— Ну что?.. — спросила мама, привстав навстречу ему.

Фингал покачал головой.

— Дорогой, мне так жаль! Я надеялась, что сумею убедить твоего отца… — Она вздохнула. — Расскажи Фингалу, о чем сейчас говорил мне, Ларс.

Ларс отодвинул свой стул от стола и пригладил усы.

— У меня есть предложение…

— Если ты предлагаешь мне подчиниться отцу, не трудись, — прервал его Фингал и сразу же пожалел о своих словах. — Извини, Ларс, продолжай. Я слушаю.

Ларс переглянулся к матерью.

— После объявления войны отцу жить Фингалу здесь нельзя. Ему придется найти себе работу и новое жилье. По-моему, лучшим выходом будет работа, к которой прилагается бесплатный стол и кров, а также полное отсутствие возможностей тратить деньги. Фингал был не в настроении строить воздушные замки.

— В тюрьме Маунтджой как раз подходящие условия.

Ларс склонил голову, глядя на Фингала из-под густых бровей. — Бросай острить, Фингал. Я же пытаюсь помочь тебе.

— Извини.

— Скажи, ты хотел бы отправиться в море?

— В море?..

Из задумчивости О’Рейли вывело похлопывание по плечу. Опомнившись, доктор обнаружил, что мешает открыть задние дверцы «скорой».

— Простите, док, вы не могли бы отойти?

— Виноват. — О’Рейли посторонился и мысленно вновь вернулся в 1927 год.

Совет Ларса и двадцать фунтов из суммы, прибереженной мамой на черный день, открыли юному Фингалу О'Рейли двери в новый мир. Три года он бороздил моря на судах торгового флота.

В 1930 году он завербовался в резерв Королевских военно-морских сил и провел в море еще год, но на этот раз на борту британского линкора «Тигр». За время службы Фингал сумел не только подзаработать, но и обзавестись близким другом — мичманом Томом Лаверти. Сын Тома Лаверти, молодой Барри, теперь работал у О'Рейли ассистентом.

В случае войны резервистов мобилизовывали в первую очередь, но О'Рейли такое развитие событий казалось маловероятным. В 1930 году великие державы не проявляли особой воинственности. Лидер итальянской фашистской партии Муссолини казался миролюбивым малым, движимым единственным желанием: чтобы поезда в стране ходили по расписанию. Адольфу Гитлеру не светило даже попасть в немецкий рейхстаг, поскольку он был австрийским подданным.

А Фингалу О'Рейли предстояло немало важных дел. В море он возмужал и утвердился в решимости стать врачом. Едва сумев накопить достаточную сумму, в 1931 году он, по флотскому выражению тех времен, встал на якорь в дублинском Тринити-колледже. Возможно, в отличие от однокашников, ему недоставало светского лоска, приобрести который в море было негде, но тем не менее он сумел учтиво поблагодарить санитаров, которые уже передали Донала больничному персоналу.

К Фингалу подошла Китти.

— Никаких ухудшений, — сообщила она. — Пульс и давление в норме.

Фингал взял ее за руку и последовал за санитарами, увозившими каталку с Доналом в приемный покой. Запахи здесь ничуть не изменились за тридцать с лишним лет, с тех пор как Фингал впервые учуял их в дублинской учебной больнице сэра Патрика Дана.

Донала завезли в ближайший свободный бокс приемного покоя, где медсестра до прихода врача записала пульс пациента, его давление, частоту дыхания и уровень сознания.

О'Рейли остановился у стойки регистратуры.

— Я доктор О'Рейли. Это я привез мужчину с сотрясением.

Регистраторша положила перед собой разлинованную карточку размерами четыре на восемь дюймов.

— Мне понадобятся некоторые сведения, доктор О'Рейли.