– Ну, с чем-то же это связано?

– Баба Шура болеет. Артем уезжает. На столе непрочитанный томик Лермонтова. В секции я самая слабая. Продолжать?

Все-таки его манера разговаривать, глядя собеседнику неотрывно в глаза, сильно смущала. Но Стася стойко держалась, позволяя себе лишь на мгновение отвести взгляд в сторону.

– Только если тебе становится легче после озвучивания этой ерунды, – прямо сказал Егор. – Правда. Вся эта ерунда не стоит того, чтобы грустить. Баба Шура не умирает. Она проходит курс лечения, который поможет ей нормально себя чувствовать в дальнейшем. Ты же видела, она как в санатории там.

Впервые Стася услышала в его низком голосе подбадривающие нотки и, не сдерживаясь, благодарно улыбнулась.

– Немного успокоилась, моя сладкая заноза? – в ответ на ее улыбку уголки губ Аравина тоже дрогнули.

– Немного, – смущенно ответила она.

Протянув руку, мужчина легко коснулся основания торшера, и мягкий свет большим кругом осветил комнату. Затем он сел на край ковра боком к Стасе и осторожно взял из ее рук фотографию. Едва взглянув, весь переменился. Будто тень легла на лицо, и взгляд потускнел.

– Чья это собака? – попыталась отвлечь его.

– Это был Алисин пес. Клим, – голос сухой и холодный.

– Расскажешь мне о нем?

Егор поднял на нее рассеянный взгляд. Помолчал, размышляя. Она уже привыкла к подобным паузам. Поэтому терпеливо ждала. Знала, что сам заговорит, когда будет готов.

– Да нечего рассказывать, – голос практический ровный, без эмоций. – Алиса подобрала щенка с поломанной лапой где-то в переходах. Принесла домой. Выходила. Он стал жить с нами, – фразы рубленые, короткие, нарочно небрежным тоном, но непроницаемый стеклянный блеск глаз давал Стасе понять, насколько эти воспоминания для него болезненные. – Клим носился за нами по всей округе… У него была дурацкая привычка лаять по ночам, если мы забывали оставить свет в комнате. Но было… весело. Алиса очень его любила. Мы все любили.

Он снова замолчал, и она, не удержавшись, спросила:

– А что потом?

– Потом Клим заболел. Меланома, – он помолчал, всматриваясь в фото. – Алиса убивалась месяц. А мать, знаешь, что сказала?

– Что? – выдохнула Стася.

– Первым делом она порадовалась, что не будет больше шерсти в доме. – Второй раз за вечер на его лице скользнула улыбка. Только в этот раз до жути циничная. Мурашки пробежали по спине от этого оскала. Сердце сжалось, дыхание перехватило, и, даже если бы хотела что-то сказать, – не смогла бы.

– А потом ей, видимо, надоели рыдания Алисы, – снова заговорил Егор, – и она предложила взять новую собаку. Нашла точно такой же окрас кокер-спаниеля.

– Кошмар, – выдохнула девушка шокированно.

– Да, у тебя самой наверняка есть истории, от которых сердце дрогнет, жилы стынут, – сухо отмахнулся Аравин.

– Все не так ужасно, как ты думаешь.

– В смысле?

– Разница между нами в том, Егор, что я прощаю и отпускаю. А ты – нет.

Мужчина задумчиво посмотрел на сидящую сбоку от него девчонку.

Прощал ли он? Отпускал ли? Нет, никогда. Все в себе держал. Воспоминания скованы стальными цепями и спрятаны в самом дальнем уголке души.

Почему он должен что-то кому-то прощать, если его это задевало, каким бы то ни было образом? Прощать людей, которые настолько были зациклены на себе, что их совершенно не волновали собственные дети?

Алиса… Боль предательски выползла из тайных закромов и сдавила горло. В такие моменты ненавидел мать с отцом всей душой.

Нет. Не умел Аравин прощать. Может, и хотел бы, да не умел.

В этом плане у Стаси душа шире оказалась. Умела она фильтровать серость и резкость других людей и вырабатывать свою собственную, незнакомую Аравину теплоту.

Рядом с ней и ему дышалось по-другому – острее и глубже.

– У каждого – свой грех, – ответил он ей.

Пускай видит его таким, каков он есть. Если злопамятность и циничность – слабости, то он не будет их скрывать.

Если надо, то и дальше один. Незачем втягивать в свое болото еще и Стасю. Достаточно держать ее в поле зрения. Знать, что все нормально.

Раньше думал, что нет больше в сердце места свету. Что мрак и пустота там. Только бокс и спасал. А нет же! Оттепель пришла резко и неожиданно. Полтора года назад, увозя зареванную девчонку из Коломны, даже предположить не мог, что способен испытывать к ней что-то, кроме глухого раздражения и безразличия.

Сука-жизнь сначала выбила из-под ног табуретку. А дождавшись, когда петля затянулась до предела, резко срубила натянутый канат. И с тех пор будто в бездну летел, не чувствуя твердой поверхности под ногами. Не знал, чего ждать дальше.

– Оставайся такой всегда, – тихо попросил он, отбрасывая фотографию назад в коробку.

– Какой? – удивленно переспросила девушка.

– Слышишь? – сипло переспросил Егор, терзая ее настойчивым взглядом.

– Слышу, – послушно выдохнула Стася.

– Только меня не прощай. Никогда, – остерегал он ее надорванным шепотом.

– За что? – совсем растерялась она. Не понимала, к чему он ведет этот разговор.

– Не сейчас. Потом.

Мурашки пронеслись по коже на последнем слове Егора. В ответ ему только горестно вздохнула.

Не верила, что Аравин может по-настоящему обидеть ее. Его грубость задевала, конечно. Но сердцем ощущала, что на самом деле он волнуется за нее. Потому и срывается. Иначе бы его не волновали ее занятия боксом настолько сильно. Нельзя так настойчиво удерживать в стороне от потенциальной опасности безразличного тебе человека. Не верила. Как бы идеально он не носил свою равнодушную маску, иногда замечала в его глазах живые эмоции.

Его настойчивый призыв внушал Стасе другое опасение. Боялась, что он так и останется закрытым для нее, подавив в себе эти эмоции.

– Ты можешь намеренно причинить мне вред? – прямо спросила.

Аравин явно не ожидал такого вопроса, поэтому с ответом не торопился. Сверлил глазами и молчал, выдерживая паузу.

Неосознанно Стася сжалась под этим тяжелым взглядом. Но тут же заставила себя расправить плечи и выпрямиться. Лямка лимонного топа слетела с плеча от совершенного телодвижения, и девушка с неким облегчением опустила глаза, чтобы медленно поправить ее.

Аравин поднялся и, отступив к двери, наконец, сказал:

– Нет. Но иногда мы причиняем боль невольно, знаешь?

– Знаю, – тихо согласилась, устремляя на него взгляд. – Но ты не такой.

– Ошибаешься.

Поджимая губы, подмигнул ей. Но не было в этом жесте никакой игривости и веселости. Скорее, Стася назвала бы это подмигивание ободряющим. Так делают люди, когда все совсем плохо, призывая держаться.

На крыльце отчего дома Аравин остановился и на мгновение прикрыл глаза. Вечерняя прохлада резво скользнула под распахнутую кожаную куртку и, минуя тонкую ткань футболки, вмиг охладила разгоряченную кожу. Тепло в этом году задерживалось. Московская агломерация, уже несколько дней плененная холодным циклоном, дышала последождевой влагой.

Аравин любил такую погоду. Пока все сетовали на холод и ждали теплых деньков, он наслаждался одиночеством. В отличие от теплых дней, дождливые минимально наполнены толпой. На набережной, где Егор каждый день совершал пробежку, людей можно пересчитать по пальцам. В такие дни даже самые заядлые спортсмены предпочитают остаться дома.

Достав из кармана куртки пачку «Парламента» и зажигалку, Аравин поколебался. Несколько раз перекатил сигарету между пальцами и все же, чиркнув зажигалкой, закурил. Опираясь о металлические перила крыльца, с жадностью втянул в себя терпкий табачный дым.

Когда-то вот так же здесь стоял и курил. Как давно это было… Будто в прошлой жизни. Тогда еще даже не был профессионалом.

– Не думал, что боксерам позволительно курить, – заговорил со скамейки не замеченный Егором ранее Гриша. – Одышка, снижение выносливости, прощай, чемпионский титул, и все такое… – вяло перечислил он последствия никотиновой зависимости.