И вдруг все влюбились в эту цифру. Если бы был час ли два часа, то дилемма могла бы посеять распри между ними, может, даже усилила бы беспокойство. Но четыре — добрая приятельница: или начинается день, или день в зените… Через час там, снаружи, все будет оживать и просыпаться, по крайней мере люди смогут их услышать, когда на циферблате будет пять… Лишь бы только Ионелу удалось справиться с аппаратом! Во время этой неистовой погони через мрак и воду эта весьма трудная проблема походила на мольбу. Удастся ли Ионелу?..
Лодка прошла, не останавливаясь, через два огромных зала и через два голубых озера, переполненных разными чудесами из мрамора и известняка. Были там органы и светильники, миллионы красных, голубых, зеленоватых и белых кораллов, вкрапленных в аркады и купола, были странные статуи и насечки на поваленных плитах, но они не имели права тратить ни секунды, не надо было подвергать испытанию время.
Туннель словно не имел конца, словно хотел пронзить все горы мира. Сколько уже продолжалась эта их подземная погоня? Сколько градусов и меридиан они прошли? Выведет ли их когда-нибудь этот туннель к свету?.. И снова тяжелейший и наиболее частый вопрос: удастся ли Ионелу?
Фонари беспрерывно освещали неизвестность впереди них, трубу воды и мрака, куда после эпох молчания и смерти вернулись человеческие существа. Но отголосок словно нарастал, течение ускорялось, труба стала ровной, словно цилиндр, а капли воды редко появлялись на высоком своде.
— Погасите фонари… — послышался взволнованный голос Виктора.
Все фонарики вмиг потухли, и мрак сразу же бросился им в глаза — мягкий, злой, жгучий.
— Лишь бы не случилось что-то именно сейчас… — прошептала Мария с волнением.
— Лишь на несколько секунд… на несколько мгновений… Тьма… так! Тьма словно посветлела. Словно это была ночь, одна из многих ночей в обычном мире, ночь безлунная, ночь с большой, отважной звездой, которая хотела срисовать земные тени. Тьма где-то прорвана. Где?
— Только бы это не трещина вверху, в своде, но я не верю… Не может быть!
Это был скорее протест, чем надежда, бесшабашный жест тех, что испытали корабельную катастрофу, которые ощущают что-то прежде чем увидеть клочок суши на горизонте и уже не имеют силы сообщить об этом, не имеют ничего, кроме силы протеста против мучения: мучения сквозь надежду. И все-таки надежда росла в их душах: был какой-то проблеск, какая-то искорка, но все могло завершиться взрывом. Какие неизвестные силы бурлили в их груди!..
Виктор повернул голову к Ионелу:
— Лучше будет, если мы не будем зажигать фонари, пусть глаза привыкают к свету… Это настоящее счастье, что не стало сразу светло. Мы ослепли бы.
Ему никто не ответил. Страх еще не совсем оставил их. Они умоляли молча. Виктор искал Ионела, но мрак не давал возможности видеть очертания:
— Ионел… Как сделать, чтобы ты и дальше занимался аппаратом?.. Может, пусть Тик светит тебе прикрытым фонариком?
— Не нужно… — успокоил его Ионел. — Я выучил аппарат наощупь. Я уже знаю в нем каждый болтик, каждую пружинку, каждую проволочку. Мне не надо света… В самом деле, счастье, что нас не ослепило солнце…
После долгого времени, после темной вечности черешары снова говорили о свете и о солнце… И лишь сейчас, когда ощущали, что мир и свет приближаются, их начали мучить давление горы, усталость, жажда по отдыху и воздуху — теплому, сухому воздуху… Они думали, что увидят голубое небо и белые, словно перламутр, тучи, и зеленые просторы, и серые гребни гор… Как далеко были цвета, ежедневные домашние цвета, тот цвет, когда ты закрываешь глаза и говоришь: «Ух-х-х! Какая жара сегодня!»
Лодка несла вперед к дневному свету четырех людей, преисполненных надеждой. Ночь переходила в вечер, вечер превращался в густой туман, в утреннюю кисею… И после одного поворота где-то далеко проступил маленьким пятнышком свет. Настоящий свет! Это было белое, точнее голубоватое пятнышко, белая далекая крапинка. Но там, на этом малюсеньком, словно ноготь, диске, мелком, словно горошина, словно жемчужина, были все богатства и счастье мира: родители, друзья, люди, жизнь, свет. Все было там, в этой горошине света, которая становился уже словно пуговица, потом — как ладонь, а дальше — словно тарелка, а потом…
Воздух делался теплее, суше, свет приближался. Это не был простой пролом, круглый и голубой, словно знак далекой надежды. Виднелось небо с беловатыми тучами, уже можно было различить цвета.
Черешары даже не ощутили, когда закончилась пещера, и они вплыли в мир. Над ними висело небо. Лодка оказалась в какой-то пропасти. Солнца не было видно, и кто сомневался в тот миг, что поток света, который накатывался на них, не подарен теми, кто вышел из тирании мрака!
Но пропасть была безжалостная, жестокая, злая, с каменным сердцем. Стены, словно обрубленные мечом и отшлифованные дождями и снегами в течение миллионов лет, не оставили ни лишая, ни кораллов, чтобы можно было подняться или спуститься по их невероятной глади. Никто не смог бы выбраться по ним к свету.
Увидев голубую полосу над головой и поняв, как высоко небо, пассажиры в лодке снова задрожали, их снова охватила дрожь, которую они испытали под землей, дрожь мрака и тюрьмы. Открытый и глубокий туннель встретил их стонущей, приглушенной мелодией, которую играл невидимый оркестр, словно закрытый сферическим, толстым, душным занавесом. Та песня с ее отголосками словно поднималась где-то из глубины земли…
Но, может, есть еще одно дно земли? Гул был трудный, иногда доносились отголоски тревоги, пронзительных трембит или звуки гигантских бубнов. Это была песня, которая несла в себе беспокойство, и мелодия напоминала мучительную похоронную прелюдию…
Черешары молча переглядывались. Они предчувствовали, что ждет их в конце дороги. И лишь вдалеке горы пригибали свои спины к земле. Может, там…
Когда зловещая песня превратилась в злой шум, а потом в оглушительный рев, черешары покинули лодку и пошли пешком по правому берегу потока. Природа была жестокая. Она забыла, что они измучены мраком и страхами, или может, разозлилась, что они видели, что прикоснулись к красоте в глубинах, и приготовила им массу трудностей: тюрьму на выходе в мир, обескровив их перед тем невероятными мучениями надежды. Водопад был в нескольких шагах. Выбрав место, куда не долетали брызги воды и пены. Виктор глянул вниз… Вода на десять метров срывалась вниз. Озеро, которое она образовывала, было усеянное не только гладенькими каменными плитами, словно балльные залы паркетом, а и толстыми пиками с хищными остряками, которые торчали в небо, словно ожидая жертвы. Исходя из озера, поток круто поворачивал за выступ горы, и дальше уже его не было видно.
Виктор отступил от края водопада, шаги его были медлительны, он ничего не хотел скрывать, в этом и не было потребности. Все взгляды были обращены к нему, а его глаза умоляющее искали какой-то знак на отшлифованных стенах, но нигде — ни ниши, ни каменного выступа. Стены были жестокими и совершенно гладкими.
Только Ионел не участвовал в немой драме возле водопада. Он не знал, что произошло, но вот он сказал слова, переполненные надеждой:
— Готово… — и вздохнул. — Я его добил. Господи, как просто!
Никто его не понял. Они не могли вмиг перепрыгнуть от одного конца мира в другой.
— Чего вы так смотрите?.. Готово! Я уже сказал вам… аппарат работает…
— Мы спасены! — сразу подскочил бывший владелец волшебной коробочки.
Мария и Виктор склонились возле Ионела. Аппарат жужжал. С каких пор он уже ждал нажима пальца!
— Нас может услышать мир… — прошептала Мария. — Ух-х!
— Да! Безусловно… — сказал малыш. — Моя коробочка! Вы видели?
— Твоя коробочка. Тик… — ответил ему Ионел. — А сейчас видишь. Тик! Как ты думаешь, могут ли существовать именно сейчас чары большие, чем чары твоей коробочки?..
Черешары сели на сухом каменном языке и начали посылать через пальцы Ионела свое сообщение миру. Точки и тире, тире и точки, но прежде всего: три точки, три тире, три точки…
