О нахлобучке, которую Тик получил за эту затею и в учительской, и дома, — это другой рассказ…

А еще как-то он посреди белого дня на заполненными людьми улице остановил новенькую машину — Тик давно уже присматривался к ней, и она ему показалась наглой. Машина шла на бешенной скорости, но мальчугану удалось остановить ее — он просто окаменел, словно крест, посреди дороги. Шофер-любитель, юноша с черной острой бородкой, негодующе спросил его, что произошло.

— Вы, пожалуйста, не сердитесь, — быстро ответил малыш. — Я держал пари вон с теми малышами через дорогу, что остановлю машину и скажу вам, что остановил ее с помощью пари…

Две девушки, один парень и, конечно, шофер, то есть все пассажиры в машине пришли в невероятное изумление, услышав такие слова от малыша с живым серебром в глазах.

— И еще я поставил, — продолжал дальше Тик, — что вы будете от души смеяться, а шофер с бородкой побежит за мной…

Все было именно так, как и предусматривал Тик. Шофер с бородкой выскочил из машины и во весь дух бросился за оригинальным самоубийцей. Но малыш стартовал резво, он еще успел даже повернуть голову на бегу и докончить фразу:

— …и он меня не поймает!

И в самом деле, водитель не поймал его — перед двумя бегунами возник исполинский забор, может, самый высокий в городе. В заборе была единственная дырка с ладонь шириной, но Тик промелькнул в нее, словно молния. Шофер остался по ту сторону забора, от Тика его отделяли лишь несколько сантиметров, и это были, наверное, наиболее длинные сантиметры, которые ему когда-то приходилось встречать в жизни. Бессильный, он крутился перед дыркой, похожий на обозленного пса, от которого ушла добыча, которую он только что держал в лапах.

Покрутившись так перед забором, водитель, в конце концов, пошел к машине с таким видом, словно его вываляли в крапиве, но по дороге увидел сорванцов, с которыми поспорил Тик, — те даже ослепли от слез, вызванных неугомонным смехом. Затем парень с бородкой произвел короткое действие, что-то среднее между шлепком и пинком, — слезы теперь стали обильнее, но причина их, к сожалению для малышей, сменилась.

А Тик и это предусмотрел, и даже доказал несколькими минутами спустя, когда опасность отдалилась со скоростью ста двадцати километров в час. Он пошарил в кармане одного сорванца и нашел там кусок бумаги, где черным по белому было записано: «и если хоть один из вас не получит взбучки, то я проиграл пари. Тик». Он засунул бумажку в чужой карман именно тогда, когда заключал пари…

Ясное дело, затейник не имел ничего личного ни к машине, ни к ее пассажирам, он только поспорил с этими шалопаями, которые целыми днями не делали ничего, а лишь швыряли камни по машинам. Так вот и решил, что наилучшие для них лекарство — профессиональная порка. Так он и сказал об этом дома, когда пришлось извиняться в час изобличения и наказания. Даже наполовину помилованный — удостоверенный грех требовал искупления — мальчуган получил несколько звучных санкций, не вскрикнув и даже не моргнув. Итак, имеет ли кто-нибудь право приписывать ему страх?

А ему таки страшно было нажать ручку, переступить порог и попросить самого родного человека разрешить пойти в экспедицию вместе с черешарами. Согласие самих черешар его не интересовало… Наконец, они все могли пойти к бесу, так как ни один из них не проговорился ему об экспедиции… Лишь бы только отец разрешил, вот он бы им показал…

Мысль об этом сюрпризе-наказании, которую заслужили черешары, переполнила малыша отвагой. Он вмиг пришел в себя от того, что стучит в дверь, а может, то было биение его собственного сердца, однако потом, даже не понимая, ответили ли ему, он зашел в кабинет.

— Что произошло, господин начальник? — спросил его инженер. — Мне показалось, или ты и в самом деле какое-то время крутишься под дверью?

— Так! — ответил Тик.

— Итак, есть возможность ответить на первый вопрос…

— Папа, что означает «ч. у.»?

Инженер глянул на него, не понимая:

— О каком «ч. у.» ты говоришь? Какая-то новая ерунда?

— Нет, папочка… Что означает «пять ч. у.»?

— Вон оно что! — понял в конце концов инженер. — Пять ч. у.! Это пять часов утра.

Первого успеха Тик достиг легко. И он смело двинулся на штурм второго:

— Папочка… Я тоже хочу пойти в экспедицию с Марией…

— Нет! — ответил инженер, склоняясь к бумагам. Он ответил очень спокойно, и Тик понял, что все потеряно. Если бы хоть понять, где и когда он допустил ошибку. Может, еще раз попробовать? Напрасно! Он знал, что нет никакого смысла настаивать. Отец никогда не брал слов назад. А будь оно неладно! Итак, когда и где он ошибся?

Но малыш не ошибся. Хоть бы что он не сделал, хоть бы как проявлял себя перед отцом, хоть бы когда пришел, все равно он услышал бы один и тот же ответ. Однако малыш таки нашел силы оставить кабинет с равнодушным видом:

— Хорошо, папочка… Доброй ночи…

И когда вышел на крыльцо, из его глаз струйкой хлынули слезы.

Доброй ночи… Инженеру Флореску очень нужно было такое пожелание, так как он предчувствовал тяжелую ночь. Он ждал вопрос Тика, с тех пор как пришел домой, и был очень удивлен, что долго его не слышит. Он знал, что Тик будет страдать до слез, но хотел видеть его дома, пусть помучается здесь, чем думать о нем все время, как тот будет там, в неизвестных местах, где полно опасностей… Может, это жестоко?.. Но это уже не имеет значения.

Тик был печален, очень печален, он чуть сдерживался, чтобы не разреветься вслух. Но не имел зла на отца. Ум его все время усердно искал хоть какую-то лазейку, ждал ангелов-спасителей, припоминал сказки с чудом в последний миг, особенно сказку о младшей царевной, волшебную коробочку…

Если бы дед Тимофте вспомнил, где она запрятана!.. Но разве сейчас ему может пригодиться волшебная коробочка? Зачем огорчать деда Тимофте?.. Видимый или невидимый — теперь уже все равно. Ему запрещено идти…

Неожиданно малышу пришла одна идея, неслыханная мысль… Не тратя ни секунды времени, он метнулся назад, отворил дверь кабинета и спросил, притворившись равнодушным:

— Папочка, можно мне выйти в город на полчасика?

Инженер ответил ему таким же тоном:

— На полчаса можно…

Тик спокойно притворил за собою дверь, спокойно сделал три шага, а потом помчался стрелой.

Даже Цомби, невыразимо удивленный, не мог держаться его темпа в этой погоне за последней надеждой.

В парке черешары впервые ощутили — и начали умолять всех святых и нечистых, чтобы это было в последний раз — реальное содержание понятия: быть изможденным. Они были измождены…

— Так, друзья! — не утихал охотник. — Добреску, настоящий дьявол, честное слово! Возле нас — горелое бревно такое, словно оно была напихано жаром, и нас шестеро, веселых, господи, и мы слушали его, словно святого, у нас расплывались мозги в головах, но мы даже не шевелились на бревне, честное слово. И если бы сейчас уже перевалило за полночь, а мы были на Оленихе…

— Если бы вас звали Добреску… — сказал Дан уже из последних сил.

— Именно, друг мой! Это было бы точнее, честное слово!

— Сто сорок девять! — простонала Лучия голосом умирающего.

— Извиняюсь? Не сорок девять… Я уже вам сказал, честное слово! Ровно сорок лет тому назад, друзья мои!.. Как нам тогда рассказывал Добреску! Эге-ге! Все большие охотники должны уметь рассказывать, честное слово!

— Честное слово! — почти закричал Урсу. — Вы не хотите одолжить нам лодку на несколько дней?

Охотник посмотрел на них так, словно они лишь только что появились перед ним:

— Мою лодку? Какую лодку?

— Вашу надувную лодку! — взорвалась и Лучия. — Мы возвратим ее вам назад. Мы уже думали и об оплате… Или, если хотите, то купим ее у вас…

— Итак, вы все-таки идете… Господи ты мой!.. На Форельное озеро, так?.. Честное слово?..

Поняв, что молчанка подростков означает согласие, охотник попробовал вложить в свои слова всю силу убеждения: