Как-то уже перед самым Покровом поехал Вареник ставить на другом берегу Днепра переметы. Время было самое что ни на есть соминое. Обмелевшая к осени река выгнала из-под берега сомов, и они шли теперь на глубину в поисках корма. Когда-то до войны лучшей наживкой считалось мыло. Теперь мыло было как бы на вес золота и наживку приходилось искать другую. Вареник ловил саранчу, потрескивающую при взлете крыльями, зеленовато-бурую, с длинными усами, с зазубренными, как пила, ножками и круглыми бессмысленными, твердыми на ощупь глазами. На саранчу брал сом, а иногда попадался короп.

«А не лучше ли у моста перемет высыпать?» — размышлял Вареник, плывя по вечерней реке в своей старой дубивке. Он поставил лодку против течения и один за другим стал сбрасывать в воду крючки. Наконец, он отпустил шнур, и пустая кубышка, заменявшая поплавок, заплясала на одном месте.

— Готово! — вздохнул Вареник. Он уже повернул было лодку, как вдруг внимание его привлек поблескивающий на воде круглый предмет.

«Ишь ты! Кто-то арбуз обронил», — решил Вареник.

Он вспомнил, как еще мальчишкой любил охотиться по осени за такими случайными арбузами. Тогда их возили на парусных дубках и очаковских шаландах… Хорошее было время!..

Нагнувшись над бортом и отложив в сторону весла, Вареник обеими руками подхватил находку. Но вместо арбуза что-то бесформенное и липкое потянулось из воды.

В трепетном вечернем освещении страшное человечье лицо, набухшее и позеленевшее, вдруг выставилось наружу.

Вареник успел разглядеть изъеденный волнами нос и всклокоченную бороду. Над приподнятой бровью чернела круглая дыра… Содрогнувшись от ужаса, он разжал пальцы. Так вот какие теперь арбузы! Несколько секунд он сидел как пришибленный. Алая трещина заката вверх и вниз качалась над берегами. Подхваченная течением лодка, медленно поворачиваясь, устремлялась к мосту.

— Ах ты! Ах ты! — несвязно бормотал Вареник, силясь унять колотившееся в груди сердце. — Вона какие нынче арбузы!

Почти машинально он ухватился за весла и яростно стал грести к берегу, все еще дрожа от только что пережитого ужаса.

— Арбузы… Ах ты, Боже мой!..

Он боялся повернуть назад голову: там, покачиваясь на волнах и стоя в воде, плыл страшный покойник.

«Их это дело, не иначе как их, — думал Вареник, поспешно налегая на весла. — Губят народ, архаровцы!»

Уже очутившись на берегу, он все еще не мог прийти в себя и только вздыхал, уставившись глазами в землю. Наконец он поднял голову. Прямо перед ним, вся розовая, стояла хата. По стене от вербы прыгали трепетные тени. Иногда в самой гуще их вспыхивало черное пламя — это ворочались в ветвях, усаживаясь на ночлег, грачи. Варенику вдруг показалось, что и грачи, и сам он, и его хата только случайно уцелели на свете, как бы забытые голодом и войной в страшные годы.

«Помирать пора, папаша», — отдалось у него в ушах. Вверху над головой глухо прошумела верба.

«Помирать… — думал Вареник, все еще стоя на месте. — Помирать… Может, и взаправду лишний он человек по нынешним временам…»

Но тут же он вспомнил зятя, и в душе его поднялась злость. «Душегубы они. Дармоеды!..»

Рот его, помимо воли, искривился в злую усмешку:

— Этакая тля!

Он напрямик шагнул к хате через низкий плетень. В горнице было темно, и одинокий сверчок в углу у печки тянул свою незатейливую песню. Не зажигая огня, Вареник присел на постели. Его охватило какое-то тупое и тягостное безразличие. Сначала он глядел в окно на звезды, мигающие в небе синими угольками, то разгорающимися, то опять погасавшими, как будто ветер раздувал их, потом опустил вниз голову и долго сидел так, почти ни о чем не думая. Незаметно он заснул, прислонясь спиной к взбитым подушкам. Диковинный сон приснился Варенику. Ему снилось, что он попал на небо и увидел Бога, сидящего в облаках и окруженного ангелами.

— Подойди ближе! — сказал ему Бог и поманил пальцем.

Нерешительно переступая, Вареник подошел к самому Божьему престолу.

— Старики мы с тобой, Вареник, — сказал ему Бог и ласково усмехнулся. И от этой усмешки все вокруг засияло, и Вареник почувствовал, как его оставляет робость.

— Главное — жить не дают, — сказал Вареник, немного путаясь в словах. — Ну, скажем, каюки отобрали… А то ведь и рыбой берут! Во как зажали!

И Вареник приложил к горлу ладонь.

— Знаю, знаю, — покачал головой Бог.

Но Вареник уже не мог остановиться. Ему надо было высказать все, что у него наболело в душе.

— Нитка на невода теперь, к примеру, двадцать рублей моток. А игде взять денег? Хозяйство поразоряли и людей вовсе ограбили.

Он посмотрел Богу в глаза. Прямо в душу ему пролился свет, и тихая радость переполнила его, как музыка. Сами собой подогнулись ноги, и он упал на колени. И все ангелы, стоявшие вокруг, вдруг засмеялись, прикрывая лица крыльями…

Вареник проснулся. Под окном гремели лягушки. На небосклоне, раскрыв широкую пасть, дышала огнем заря. Где-то за горой, в поле, глухо стучали выстрелы.

«Этакий сон», — подумал Вареник. В глазах его все еще стояло сияние, и окна в горнице голубели, как ангельские крылья.

Осень подходила неслышной поступью. Дни были безоблачные и ясные. В воздухе летели паутины, вспыхивая на солнце балалаечными струнами. Но тростники у берега уже порыжели, и изъеденные слизняками листья кувшинок черными полумесяцами свертывались в озерах. По обмелевшему ерику туго проходила дубивка, и надо было протаскивать ее волоком, входя в воду с закатанными выше колен штанами. Теперь Вареник ловил вьюнов, ставя на ночь в камышах узкие корзины.

«Поехать или не поехать? — думал он, вытряхивая в лодку добычу. — Вот уже и Покров близко».

Он старался представить себе лицо дочери таким, каким видел его в последний раз, когда, стоя в дверях с узелком, она улыбалась ему сквозь слезы. Тогда она уходила в город, в услужение. И с тех пор он ее не видел… Но лицо было расплывчатым и неясным, и другое, совсем детское, с розовыми щеками и заплетенными на голове косичками, спадающими на лоб, вставало пред очами Вареника…

— Тятька! Сказывай про ерша!

— Про ерша хотишь? — ухмылялся Вареник. Он приподымал дочку с пола и сажал ее к себе на колено. — Ну, слухай, — говорил он. — Жил-был на свете ерш. Колючая такая рыбина…

Держа над водой корзину, Вареник улыбался осеннему небу. Словно заметая прошлое, длительно и равнодушно шумел у берегов камыш.

И вот теперь внук. И дочка уже семь лет замужем…

Ему казалось, что время, как саранча, сделало огромный прыжок. Попискивая на дне дубивки, ворочались, умирая, вьюны. Солнце ломалось в их скользких спинах блестящей проволокой.

— Мне бы только внука поняньчить, — невнятно бормотал Вареник. — Дочку повидать.

Он боялся себе признаться, что это была его последняя надежда. В том странном и новом мире, куда бросила его война и революция, это был единственный уголок, где он мог еще найти покой и душевный отдых.

— Только вот зять… зять… — Вареник нахмурился. «Хоть вы и стоите за контрреволюцию, папаша»… Пустослов, — горько усмехнулся Вареник. Не о таком муже он думал для дочки. Не о таком зяте…

И все-таки после Покрова Вареник стал собираться к отъезду.

— Внука проведать? — спросила Соплячиха, зайдя к нему однажды вечером.

Вареник кивнул головой. Он возился в углу, связывая в узел кой-какое дорожное барахлишко. Наконец он покончил с узлом и, вытирая рукавом вспотевшую лысину, присел на табурете.

— Я тебя вот о чем буду просить, — сказал он, обращаясь к Соплячихе. — Побереги, Александра, хату, покеда я буду в отъезде. Может стать, что я не скоро вернусь. — И он улыбнулся, представив себе свидание с дочерью.

«Интересно, какая она теперь есть? Должно быть, на матку похожа, — подумал Вареник. — На Софью…» Все мысли его были там, у дочери, и он почти не слышал, что ему говорила Соплячиха. Он думал о том, как возьмет на руки внука и розовые кулачонки заскребут у него по лицу, как усмехнется ребенок беззубым ртом, и он ему в ответ причмокнет губами…