— Возьмите ваш фант, — неожиданно пискнула Леночка, протягивая шляпу.

Кравцов покорно взял свернутый в трубочку билетик. Он развернулся его и прочитал: «Нарцисс».

— Вы Нарцисс, а я Орхидея, — сказала Леночка, смеясь и заглядывая к нему через плечо.

«Ну вот, они уже как будто забыли, — все более успокаивался Кравцов. — Но все же позорно… — Он держал в руке фант, бессознательно повторяя про себя: — Нарцисс… Нарцисс Осипович, — всплыло из памяти. — Да, да, ведь был такой… инспектор военного училища. Нарцисс Осипович Лещинский. Как странно — имя Нарцисс, а отчество Осипович… Нарцисс и Осип. И Осип тоже странно… Осип, например, охрип, а Архип осип…»

— Орхидея! — выкликнули из угла. — Господа! Вызывается Орхидея!

Леночка проплыла розовым облаком и скрылась за дверью. Через минуту она возвратилась назад, сияющая и довольная, рядом с прилизанным молодым человеком. Глаза ее блестели.

— Нарцисс! — выкликнули снова.

«Да, да, Нарцисс», — думал Кравцов, комкая в руке свой фант.

— Вызывается Нарцисс. Кто Нарцисс, господа? Чайная Роза вызывает Нарцисса.

— Идите же! Это вы! — удивленно воскликнула Леночка. — Вот так кавалер. Его вызывает дама, а он сидит.

«Нарцисс — это я, — сообразил вдруг Кравцов. — Ведь на самом же деле это я… Но Чайная Роза? — Он взглянул перед собой и не увидел Наденьку. Горячая волна захлестнула ему горло, и он побледнел, неловко подымаясь с места. — Нарцисс — это я… а Чайная Роза — Наденька».

Он пошел к двери, как вызванный к расстрелу, пошатываясь и задевая локтями обстановку. Почти бессознательно он раскрыл дверь и очутился в темном чулане, где пахло огуречным рассолом и зацветавшими хлебными корками. Теперь он стоял в абсолютной темноте. Снаружи чуть долетали крики и смех гостей. И не видя, он чувствовал вблизи себя Наденьку, как слепой чувствует солнце.

— Это вы? — спросила она шепотом и так близко от него, что ощутил ее дыхание. Но он продолжал стоять молча. Неожиданно голову его зажали маленькие и теплые ладони. Лепестки Чайной Розы прильнула к его губам.

— Вы странный и милый, — шепнула Наденька. — А теперь уходите.

И она сама подтолкнула его к двери.

Мир стал совсем иным — миром завладели ангелы. Их крылья проступали на закате небесным оперением, их голоса звучали в вечернем шуме деревьев, и над жизнью Кравцова прозвенели серебряные трубы.

«Все прекрасно, — думал он, глядя на запыленный дворик, по которому бродили куры. — Все прекрасно… И эта квочка разве не восхитительна? А как чудесна коза! Правда, вымя ее несколько неприлично… новее же она чудесна. Чудесна!.. Чудесна!.. И квочка, и коза, обе они прелестны, — снисходительно думал Кравцов. Ему казалось, что из рога изобилия кто-то излил на него доброту всей Вселенной. — Милая квочка, — думал он. — Милая коза! — И сейчас же вслед за этим: — Милая, милая Наденька!» Но вдруг смущался: нельзя о Наденьке и о козе вместе. Это нехорошо. Это грешно.

— Это подло, подло, подло, — говорил он теперь вслух, расхаживая по своей комнате. — Это подло, подло, подло… и я сам себя потяну сейчас за волосы…

Он действительно потянул себя за волосы. И тут он вспомнил об одном цветочке, росшем во дворе на мусорной куче. Он искупит свой грех. Он пересадит этот жалкий цветочек в вазон и будет о нем старательно заботиться. Пусть даже это и не цветок вовсе, а просто обыкновенная колючка, все равно он возьмет ее под свое покровительство. И колючка расцветет у него в комнате… Думая так, он ходил из угла в угол. Теперь он прощал художнику бездарную картину, висевшую над диваном и изображавшую старательно вылизанный пейзаж. Раньше эта картина очень его раздражала. Но теперь он ее прощал. «Может быть, художник не виноват, — примирительно думал Кравцов. — Может быть, художник был наследственным алкоголиком. И, в сущности, картина вовсе не так плоха. Конечно, люди на ней кривобокие. Но это, вероятно, происходит от неправильного освещения. Достаточно, например, перевесить картину в другой угол…» Душу его переполняла благожелательность. Он подошел к окну и увидел черное небо, и в лицо ему незримо дышала Наденька ночною свежестью и жасминами. Одинокая звезда пылала на горизонте зеленым трепещущим пламенем. «Чудесная звезда, — подумал Кравцов. — Великолепная звезда. Она светила еще фараонам в Египте… Я сам видел ее когда-то мальчиком и, может быть, увижу в глубокой старости…» Между тем край горизонта уже заливало призрачное сияние: вставала луна, облака медленно уходили на север колченогими и неуклюжими великанами. Они устремлялись на самый край неба в темную бездну, где творились еще подвиги и чудеса. Кравцов лег в постель, но долго лежал с открытыми глазами. Мысли его неизменно возвращались к Наденьке. Утром события пошли в уровень с веком, хотя из-за крыш неторопливо выкатилось ленивое солнце. Оно было подобно олуху Царя Небесного, розовощекому олуху, которому только что выдрали уши. Уже одетый и причесанный, Кравцов поспешно пил чай, складывая бантом губы и дуя на чашку, успевавшую все же по-гадючьи его укусить. «Сегодня об Иване Калите, — торопливо думал Кравцов. — Следовало бы все-таки просмотреть по книге…» Но сердце вместе с воробьями радостно прыгало на подоконнике. Калита превращался в калитку, и у калитки стояла Наденька.

— Вы странный и милый, — шептала она. — Странный и милый…

«К черту Калиту», — беззаботно решил Кравцов, отдаваясь всецело сладким воспоминаниям. И вдруг он произнес:

— Я вас люблю, Наденька! — Он повторил это громче, преодолевая собственное смущение. — Я вас люблю, я вас люблю, Наденька!

Раскрытый наполовину шкаф ответил ему одобрительным гудением. Старый пиджак с разбросанными на стороны рукавами благословлял с вешалки невиданное легкомыслие…

— Я вас… — запнулся Кравцов и внезапно умолк.

Он вспомнил о своем лице и воспоминание это было, как укол иглы, неожиданно и неприятно. Как мог он предполагать с таким лицом… надеяться с таким лицом?.. Ему не нужно зеркала, чтоб увидеть себя во всей неприглядности: этот нос, эти глаза и рыжеватые волосы, прямые, как солома, похожие на кровлю негритянской хижины. «Мерзостная физиономия, — впадая в отчаяние, подумал он. — Физиономия, в которую можно плюнуть… — Но, подойдя к зеркалу, он увидел свое лицо в несколько смягченном выражении. — Что же… не так противно, — успокоительно промелькнуло в уме. — Конечно, не красавец. Но и не так противно… «И все-таки ты не жених, — издевался рассудок. — Женихи не такие. Женихи совсем иные…» Да, женихи иные», — грустно подумал Кравцов, вспоминая те случаи, когда он видел женихов, кинематографически нарядных и красивых.

«Женихи иные», — нагло и беззвучно смеялся теперь пиджак, распластывая вдоль стены пустые рукава и вывернутые наизнанку карманы. Снаружи свистнул скворец: «Иные!» Нелепые фантазии рождались в мозгу, почти видения, и он видел себя самого изумительно преображенным, сказочным принцем, проходящим через толпу. Он входит в церковь и вместе с Наденькой идет к алтарю… Архиерей и четыре священника служат свадебную мессу… поет хор, гремят колокола, золоченым куполом сияет архиерейская шапка, платье Наденьки струится ладаном, и свечи освещают ее подбородок… «И ты, как Сарра! — восклицает священник, обращаясь к ней. — И ты, как Авраам!» — обращается он к нему…

— Ишь ты! Застал-таки дома, — говорит вдруг странно знакомый человек, стоящий на пороге. Он одет как жених, он держит в руке светлые перчатки. — А я вчерась еще к вам забегал, — смеется он в рыжую бороду, любовно поглядывая на Кравцова.

— Да вы кто? — воскликнул Кравцов, узнавая и не узнавая незнакомца.

— Чай забыли Топоркова? — удивился рыжебородый. — Мы же с вами здоровкались. Или уж впрямь запамятовали?

Кравцов окончательно очнулся, он поспешно отошел от зеркала, перед которым все еще стоял в момент появления неожиданного гостя, и теперь остановился посреди комнаты, растерянный и смущенный.

— Вижу, что признали, — еще шире ухмыльнулся Топорков и тяжело опустился на стул, выставляя напоказ щегольские ботинки.