Общее экспоненциальное расширение вкладываемых в науку средств, по-видимому, должно на каком-то этапе замедлиться. Напомним уже приводившиеся в главе об информации юмористические иллюстрации незатухающей геометрической прогрессии в производстве. Если говорить о науке, то к таким иллюстрациям можно прибавить прогнозы о числе ученых, превышающем число людей на Земле, и о тираже научных журналов, покрывающем всю поверхность планеты толстым и все растущим слоем. Будут найдены какие-то более емкие способы хранения и передачи информации, которые вызовут дальнейшее ускорение научного прогресса при уменьшающихся затратах. Но пока что этот фундаментальный перелом может быть приближен во времени при условии расширения вложений в науку. Разумеется, не максимально мыслимого расширения. Мы знаем, что существует пропорциональность между вложениями в этажи науки и объем каждого этажа должен подчиняться общему архитектурному замыслу, включающему оптимальное распределение объема.
Но аналогичная пропорциональность определяет и объем науки в целом. Наука как целесообразная деятельность является частью труда — целесообразного воздействия человека на природу и на самого себя. Архитектоника такого воздействия определяет и цели науки, и тот оптимальный объем вложений в науку, который является частью рационального распределения сил, рациональной структуры трудовых усилий общества.
Понятия структуры и оптимального объема — фундаментальные понятия теории планирования. Они необходимы, чтобы перейти от теории прогноза к теории планирования и чтобы сообщить понятию оптимизма его современный, и в частности метрический, смысл, рассматривать оптимизм как меру корреляции сущего и должного, констатации и цели, прогноза и плана.
Метрическому смыслу оптимизма будет посвящен специальный очерк в этой книге («Эконометрия оптимизма»), здесь же можно ограничиться только одним замечанием. Оптимизму соответствует в качестве метрического эквивалента мера корреляции прогноза и плана — некоторая наибольшая величина (или наименьшая обратная величина), аналогичная, например, интегралу действия в механике. Она характеризует в общем случае некоторую систему, состоящую из измеримых элементов, и наибольшее значение интеграла получается при оптимальной структуре системы, оптимальных значениях измеряющих ее элементы величин. В первой части этой книги уже говорилось, что начиная с Галилея оптимизм стал динамичным, надежды человека охватывают не только и не столько уровни, сколько производные, скорости изменения и идеал неподвижного, устойчивого существования перестал быть оптимистической перспективой. Соответственно мы рассматриваем динамические структуры, где оптимальные характеристики элементов и их результирующий максимальный итог относятся не только к уровням, но и к производным по времени.
В природе (в природе без человека!) определение оптимального размера и оптимального изменения элементов может происходить статистически, post factum. В растительном мире соответствие между условиями среды и размерами популяции устанавливается в результате гибели большей части последней. В механике существование и движение системы гарантируется ante factum связями, ограничивающими число степеней свободы. Для человека характерно определение ante factum своего вклада в эволюцию мира через заранее появившееся представление о результате изменений, вносимых им в процессы природы. Такое представление фигурирует в качестве цели, а деятельность человека становится целесообразной деятельностью, трудом. Подобное представление основано на наблюдении явлений природы и их обобщении, т. е. на научном изучении природы. Если деятельность человека подчинена не цели, а какому-то аналогу механических связей, если оптимальное направление и границы его деятельности соответствуют статическому или динамическому равновесию общественного производства только post factum, если макроскопические процессы достигают интегрального результата через статистическое игнорирование индивидуальных судеб, то перед нами труд, лишенный своего наиболее важного, подлинно человеческого содержания, — отчужденный труд.
Мы подошли к понятию, игравшему существенную роль в генезисе экономической концепции Маркса, но не вошедшему в ее окончательную формулировку. По-видимому, судьба этого понятия позволяет несколько ближе проникнуть в его смысл.
Исчезновение «отчуждения» было не уходом от проблемы, а решением проблемы. Решением в смысле «снятия», т. е. модификации и сохранения в радикально модифицированном виде. Решением в смысле нового более высокого витка отирали познания. Проблема, которую считали чисто философской, оказалась и экономической. Экономическая проблема не потеряла своего философского характера. В экономике, в производстве, в труде решаются кардинальные проблемы философии, прежде всего проблема аутентичности познания, а затем — и в связи с ней — проблемы бытия человека. Путь Гегеля от политической экономии (критика Адама Смита и другие ранние политико-экономические интересы) к философии был отказом от конкретного решения конкретных нроблем. Путь Маркса был конкретным решением проблем, которые казались абстрактными, но, по существу, были сгустком тех проклятых вопросов, которые в течение столетий терзали разум и совесть человечества. Гегель, начиная с «Феноменологии духа», уходит от общественных проблем, от экономических противоречий, которые так ^занимали его несколько раньше. Он уходит от них в башню из слоновой кости, в башню чистого мышления, к развивающемуся абсолютному духу, который воплощен в неподвижной природе.
Киркегор, считавший путь Гегеля призрачным, не видел действительного пути к примирению человека с природой. Он объявил о фатальной безысходности. В природе нет ничего близкого человеку. Она бессмертна и бесконечна, а человек смертен и ограничен в пространстве. Киркегор не увидел в науке XIX в. ничего, кроме абсолютных законов, исключающих индивидуальную автономию конечных элементов природы и поэтому чуждых и враждебных смертному человеку, который обладает лишь локальным бытием. В наши дни подчас повторяют эту пессимистическую оценку. Но ее перепевы отличаются от воистину трагического одинокого стона датского мыслителя прежде всего кокетливой и крайне самодовольной демонстрацией наигранного пессимизма (как не вспомнить «Феноменологию духа», где Гегель отличает «больное сознание» от «современной мировой скорби, представители которой слишком носятся со своим несчастьем и щеголяют им, чтобы быть действительно несчастными»). Современные эпигоны Киркегора отличаются от него еще и тем, что они не видят в природе ее близости человеку как раз в тот момент, когда некласси-ческая наука демонстрирует эту близость особенно явно.
Концепция отчуждения у Маркса противостоит и пути Гегеля, и пути, вернее, отрицанию пути у Киркегора. Сама эволюция концепции отчуждения у Маркса была в известном смысле обратной по отношению к эволюции Гегеля. Маркс открыл реальную основу проходящей через всю историю общественной мысли и общественной психологии струи пессимистической мысли о смертности и одиночестве индивидуального разума перед бесконечной природой. Объективация человека, преобразование природы делает последнюю человеческой. В экономически-философских рукописях 1844 г. Маркс говорит, что промышленность очеловечивает природу и раскрывает истинную связь человека с природой, природную сущность человека:
«Промышленность является действительным историческим отношением природы, а следовательно и естествознания, к человеку, поэтому, если ее рассматривать как экзотерическое раскрытие человеческих сущностных сил, то понятнее станет и человеческая сущность природы или природная сущность человека»[96].
Эта очень глубокая и логически тесно связанная с последующими экономическими идеями Маркса концепция очеловечивания природы и раскрытия природной сущности человека постоянно вспоминается при анализе исторической эволюции промышленности и естествознания. Указанная эволюция действительно разбивает иллюзию неподвижной и бесконечной природы, чуждой конечному и смертному человеку. В труде человек экстериоризуется, выходит за рамки чисто локального бытия. Он компонует стихийные силы природы, он повышает уровень ее негэн-тропии, и природа предстает перед человеком как совокупность человеческих сущностей, объектов человеческой (подлинно человеческой!) рационализирующей деятельности, а сама эта деятельность, т, е. подлинно человеческая деятельность, «сущностная», как говорит Маркс, сила человека, раскрывает свою связь с природой, оказывается «природной сущностью человека».
