– Значит, ты сможешь, когда пойдешь в город за лауданумом, отправить телеграмму.

– Какую телеграмму?

Сморгнув с глаз пот, Де Квинси объяснил, куда и какое именно нужно отправить сообщение.

– К полудню мы должны получить ответ, – добавил он.

Эмили коснулась его шеи, и ее пальцы были так освежающе прохладны, что Де Квинси поначалу решил, будто дочь пытается облегчить его страдания. Но затем понял, что Эмили нащупывает его пульс.

– Отец, ты можешь медленно досчитать до шестидесяти? Примерно с такой скоростью: тысяча один, тысяча два и так далее.

– Да, могу.

– Тогда начинай.

Сосредоточившись на счете, Де Квинси ненадолго отвлекся от удушающих объятий простыней.

– Шестьдесят, – закончил он.

Эмили убрала руку с его шеи.

– Твое сердце бьется с частотой сто сорок ударов в минуту.

– Судя по твоему лицу, это не очень хорошее число.

Стучавший по крыше чердака дождь начал стихать. Доктор Мандт лежал на койке, надеясь все-таки уснуть в наступившей тишине.

«Думай о том, как сядешь в самый скорый поезд до Ливерпуля, – мысленно приказывал он себе. – Думай о том, как окажешься на самом быстроходном корабле, следующем в Америку, не на парусном судне, а на пароходе, способном всего за шестнадцать дней доплыть из Англии в Соединенные Штаты. Думай о деньгах, что дожидаются тебя в Нью-Йоркском банке. Думай…»

За дверью скрипнули деревянные ступени.

Русский добрался до верхней площадки узкой лестницы. Он поднимался медленно, осторожно заглядывая в дверь на каждом этаже, прислушиваясь и лишь затем продолжая подъем. Он старался шуметь как можно меньше, но, несмотря на все предосторожности, нестроганые доски скрипели под его тяжестью.

Русский приложил ухо к последней двери, но ничего не услышал. Затем аккуратно отодвинул запор и надавил на дверь, но она не поддалась. Он начал подбирать ключ к замку, и один из тех ключей, что он принес с собой, подошел. Русский попытался повернуть его и понял, что замок уже открыт. Это могло означать лишь одно: кто-то запер дверь изнутри.

Когда скрип шагов затих, обеспокоенный доктор Мандт поднялся с койки, сосредоточив все внимание на двери. Он не смог бы разглядеть ее в темноте, но сквозь щели пробивался свет фонаря.

Он нащупал корзину, в которой ему принесли ужин: хлеб, сыр и кусок вареного окорока, давно уже съеденные, и бутылки с напитком, который доктор Уэйнрайт называл тонизирующей водой, давно уже выпитым. Мандт взял одну из пустых бутылок на случай, если придется защищаться. Затем его дрожащие пальцы коснулись какого-то другого предмета, лежавшего на дне корзины, и перепуганный Мандт решил положиться именно на него.

Его сердце бешено застучало, когда кто-то поскреб по двери.

– Доктор Мандт, – прошептал по-немецки мужской голос. Однако в нем слышался русский акцент, очень хорошо запомнившийся Мандту за то время, что он провел в России, заботясь о здоровье царя. – Я знаю, что вы здесь.

Грудь Мандта словно бы сдавило невидимыми пальцами.

– Доктор. – Русский старался говорить как можно тише, так, чтобы его было едва слышно. – Не нужно ухудшать свое положение.

Он снова поскреб по двери. Очень тихо, так, чтобы звук мог уловить только тот, кто находился на чердаке.

– Не стоит все усложнять, – шептал русский. – Вы попытались сбежать, но мы нашли вас. Пора признать поражение.

Он помолчал, но не дождался ответа. Тогда он расстегнул пальто, чтобы еще плотнее прижаться к двери.

– Доктор, я обещаю, что вам не причинят вреда. Мы заинтересованы в том, чтобы оберегать вас. Мне приказано доставить вас в Россию, где вы расскажете всевозможным иностранным послам и газетным репортерам обо всех подробностях британского заговора против русского царя, в том числе и о деньгах, заплаченных вам правительством королевы Виктории за то, чтобы вы его отравили. Ничего плохого с вами не случится. В конце концов, кто поверит вашим признаниям, если возникнет хоть малейшее подозрение в том, что они сделаны по нашему принуждению? Вам предоставят отличное жилье, прекрасное питание, все, что вы только пожелаете. Когда вы убедите весь мир в том, что британцы совершили ужасное преступление против Бога и всего сущего, мы позволим вам жить дальше. Не в богатстве, которое вам, несомненно, было обещано, но в разумном достатке.

Он снова подождал ответа.

– Доктор, поверьте, не стоит все усложнять.

У Мандта закружилась голова, и он внезапно понял, что все это время задерживал дыхание. Он ухватился за ящик и глубоко вдохнул, стараясь успокоить сердцебиение.

«Он говорит серьезно?» – задумался Мандт.

– Доктор, недалеко от клиники ждет фургон, – шептал голос из-за двери. – К сожалению, три часа езды до Лондона будут не слишком удобными, но мы не можем ждать утреннего поезда. Когда мы доберемся до столицы, то сразу же сядем на поезд в Дувр, а оттуда отплывем во Францию еще до того, как британское правительство поймет, что вы исчезли. Хочу подчеркнуть, что с вами будут обращаться со всем возможным почтением. Вы очень нужны нам.

Мандт не сомневался, что нужен русским.

«Но позволят ли мне жить в разумном достатке, после того как я сделаю признание? – спрашивал он себя. – А британцы? Как отреагируют они на мое предательство? Позволят ли они мне жить в разумном достатке?»

Дрожа от страха, Мандт подошел к двери, из-под которой пробивался свет фонаря, и отодвинул защелку.

– Вы приняли мудрое решение, – похвалил его тот же голос.

За дверью стоял высокий широкоплечий усатый мужчина в расстегнутом пальто. Когда он, держа в левой руке фонарь, с улыбкой шагнул внутрь, Мандт заметил в его правой руке револьвер.

Тем предметом, который Мандт нашел на дне корзины, был нож.

Движимый паникой и отчаянием, он вонзил нож в живот русского.

Тот согнулся, словно от удара кулаком, а затем, судорожно хватая воздух ртом, попытался выпрямиться. Мандт отдернул руку, чувствуя теплую кровь на пальцах.

Револьвер с грохотом упал на пол. Русский прижал руку к животу, пытаясь остановить кровь, и повалился на спину. Падая, он выронил и фонарь.

Стеклянный колпак разбился, и горящий фитиль соприкоснулся с деревянной ступенькой.

– Ты весь горишь, – встревоженно сказала Эмили, убирая руку со лба Де Квинси. – Нужно раскрутить эти простыни.

– Точнее было бы сказать «раскрутить меня», – пробормотал он.

Она наклонилась над ограждением стола. Уходя, служители положили поверх простыней влажные полотенца. Эмили отбросила их и попыталась отыскать край первой простыни, но тщетно.

– Мне придется перевернуть тебя, отец.

Ее голос эхом отразился от сверкающих плиток, которыми был выложен кабинет.

Эмили с усилием перекатила отца на правый бок, а затем на живот. Наконец она нашла край мокрой простыни и потянула за него.

– Извини, отец, если доставляю тебе дискомфорт.

– Как раз то, что нужно, – ответил Де Квинси, лежа лицом вниз. – Толчки отвлекут меня от крыс, грызущих мой живот.

– Может быть, я сумею лучше отвлечь тебя, – возразила Эмили, дергая еще сильнее. – Как нам быть с заявлением Гарольда о том, что это он нанял Дэниела Харкурта? Он сказал правду или просто разгорячился и решил побольнее уколоть Кэролайн?

– Прошу тебя, Эмили, не упоминай сейчас о горячем.

Капли пота падали с лица Де Квинси на стол, пока Эмили переворачивала его на другой бок, а затем на спину.

– Если Гарольд решил оклеветать свою мачеху, то это вполне соответствует его ужасному характеру, – продолжил Де Квинси, охнув от толчка. – Готов допустить, что он действительно нанял адвоката. Как сказал сам Гарольд, он хотел доказать, что Стелла изменяет его отцу. Но мог ли страх перед изгнанием из дома стать достаточно серьезной причиной для Стеллы или даже для Кэролайн, отчаянно защищающей свою дочь, чтобы организовать убийство Харкурта?