В Тегеране мне здорово повезло, и я нашел одного молодого американца Боба Аллена, который свободно говорил по-персидски и имел представление о работе Государственного департамента. Он согласился отправиться со мной в качестве секретаря миссии. Боб вырос в Персии, был сыном миссионера и знал не только язык, но и людей. Кроме того, у него присутствовало чувство юмора, необходимое при назначении вроде того, которое мы получили. В дополнение к Аллену мой штат включал моего китайского повара Янга, с которым мы вместе уже объехали полмира, и овчарку Миджет, которая была со мной уже восемь лет.
Вашингтон обещал доставить все оборудование, форму, пишущие машинки и атрибуты, необходимые для открытия миссии, но в тот момент я был готов отправляться с одним только портфелем секретных шифров, присланным мне в Тегеран. Однако Дрейфус, наш посланник, был так добр, что разрешил мне перерыть его собственный офис на предмет самого необходимого — всего, кроме пишущих машинок, которые даже тогда во всем мире были самым большим дефицитом.
Мы сняли в нашем «шевроле» все скамейки, купили пару бывших в употреблении мягких кресел для меня и Билла и привинтили их к полу. Наш багаж и оборудование мы разместили в конце автобуса, а сверху на него прикрепили несколько сотен галлонов бензина и теперь были готовы к старту.
Примерно в это время в Тегеран прикатил джип из Индии с майором Гордоном Эндерсом[198], объявившим, что он — новый военный атташе кабульской миссии. Он сказал мне также, что все мосты между Кабулом и Тегераном разрушены и что племена в восточной части Персии бунтуют. Но у него, сообщил он вдобавок, есть пулемет, и он будет только рад сопровождать нас в этом путешествии. Гордон большую часть своей жизни провел в невероятных приключениях, начиная с участия в эскадрилье «Лафайет»[199] в годы Первой мировой войны. Потом он стал пилотом Чан-Кайши, принял участие в нескольких экспедициях в Тибет и наконец, стал радиокомментатором в Университете Пердью. Более того, у него был ординарец-пуштун с дико горящими глазами, который мог помочь Янгу сделать наше путешествие возможно более комфортабельным.
Гордон со своим пуштуном оказались как раз тем, что было нам необходимо для успеха путешествия, и мы тронулись уже на следующий день. В последний момент отъезд задержался из-за того, что польская колония, которой я помог, когда они только приехали в Тегеран, настояла на небольшой пирушке «на посошок». Было выпито нескольких ящиков шампанского, произнесено множество тостов и добрых напутствий. В итоге вместо того, чтобы выехать в полдень, мы вырвались из города в пустыню лишь около пяти часов дня.
Вначале Гордон на своем джипе старался держаться миль на десять впереди нас, что, с моей точки зрения, минимизировало для нас полезность его пулемета. Мы едва проехали семьдесят миль от Тегерана, как пара валунов посреди дороги заставила водителя моего автобуса замедлить ход и начать их объезжать. Как только мы приступили к этому маневру, мимо нас противно просвистела ружейная пуля, наглядно продемонстрировав, что двигаться ночью по дорогам Персии во время войны — не самое полезное для здоровья занятие. Когда мы в следующей деревне догнали Гордона, то обнаружили, что пуля проделала в бензобаке две аккуратных дырочки. Однако, пока мы устраивались на ночь в местной чайхане, наш шофер, немного нервный перс, сумел залепить эти дырки чем-то вроде жвачки.
В течение двух дней мы медленно прокладывали себе дорогу через восточную пустыню и, наконец, приехали в Мешхед, где расположились в местной американской миссии. Я совершил визиты вежливости к советскому и британскому консулам, посетил могилу девятого имама[200], и мы двинулись дальше к границе. После эпизода с винтовочной пулей мы передвигались только днем, но мои визиты вежливости в Мешхеде выбили нас из графика, и поэтому мы решили двинуться через границу к Герату, несмотря на темноту. Было около одиннадцати часов вечера, когда наш автобус достиг последнего персидского поста. К этому времени Гордон Эндерс, его пулемет и джип уже давно проехали границу. Лейтенант, начальник поста, с изрядной долей язвительности сообщил нам, что кочевые племена находятся в беспокойном состоянии. Это, как мы поняли, означало, что они чаще обычного спускают курки. Их любимые охотничьи угодья, продолжил лейтенант, это девятимильный участок от его поста и до первого афганского гарнизона на той стороне границы. По его мнению, было бы глупо пытаться пересечь границу ночью. Я согласился с ним и сказал, что мы с радостью примем его любезное приглашение остаться с ним до утра. Со всей восточной учтивостью он ответил, что не приглашает нас провести здесь ночь, потому что племена, без сомнения, знают об автобусе с богатыми американцами, появившемся в их области, а у него всего шесть солдат и нет никакого намерения всю ночь отбиваться от полусотни неутомимых кочевников. В этом случае, предположил я, будет, вероятно, лучше вернуться назад, в ближайший город с гарнизоном. Тот объяснил мне, что и это глупо, потому что до города тридцать пять миль и на нас точно нападут, когда мы и половины пути не проедем.
Я заметил ему, что все, что он говорит, не очень-то нам помогает. Перед нами — рыскающие по округе племена, позади — точно такая же опасность, и вдобавок мы не можем оставаться там, где сейчас находимся. Может, у него найдутся какие-нибудь конструктивные предложения? Единственное, что мог нам предложить лейтенант, так это принять «все необходимые предосторожности» и убраться с его поста как можно быстрее, пока мы не привлекли внимание местных племен. В отсутствие Гордона и его пулемета, наши «необходимые предосторожности» были крайне ограниченными, но мы сделали все возможное. Я зарядил револьвер и передал его Бобу Аллену с инструкцией сидеть рядом с водителем и быть готовым застрелить того, если только он остановится. Я снарядил и свой дробовик и отдал его Янгу, сказав, чтобы он не стрелял, пока я не подам знак. Для себя достал свое охотничье ружье. Между ног я поставил портфель с шифрами вместе с маленькой бутылкой бензина и коробком спичек. Я подумал, что самое меньшее, что я могу сделать, так это сжечь их в случае опасности. Затем мы погасили огни и двинулись к афганской границе.
Дорога через границу очень быстро превратилась в простую колею, но вскоре и она пропала, а путь обозначали лишь пирамидки из камней, расставленные с неправильными интервалами. Почти час мы пробирались по скалистой пустыне, двигаясь на самой низкой передаче. Часто нам казалось, что мы слышим выстрелы в пустыне, окружавшей нас, и пару раз вдали показывались огоньки. Янг стоял на коленях у открытого окна автобуса, направив ствол своего дробовика в темноту. И то и дело принимался возбужденно шептать:
— Смотрите, хозяин, смотрите! Лазбойники идут, лазбойники!
Но ничего конкретного так и не встретилось за то время, что мы добирались до границы между Персией и Афганистаном. Мы сделали довольно долгую остановку, чтобы прочитать надпись на большой каменной колонне, отмечавшей границу, и поехали дальше. До первого афганского поста оставалось четыре или пять миль, и мы думали, что уже проехали половину этого расстояния, как вдруг раздались вопли и крики, и отряд диких всадников вылетел из темноты. Когда они попали в свет фар автобуса, мы смогли различить их свирепые бородатые лица, выглядывавшие из-под плотно скрученных тюрбанов. Спины их низкорослых лошадей покрывали вышитые попоны. Короткие стволы кавалерийских карабинов в руках всадников были угрожающе направлены в нашу сторону. Янг задергался и взволнованно посмотрел на меня:
— Стереляти, хозяин? Должен я стереляти?
Но что-то в этом отряде меня смущало. Их шапки и тюрбаны, их грозные карабины как-то не подходили для неорганизованной банды и мародеров-кочевников. Я спросил Аллена, о чем они кричат.
