Грузчики-тяжеловесы были чем-то вроде аристократического сообщества. Они никогда не брались за дело, не познакомившись с ним. Мы посадили их к нам в машины и привезли в посольство. Они тщательно изучили место действия, несколько раз толкнули сейф и решили, что его можно передвинуть. Но они не станут этим заниматься за копейки. Сколько мы им за это дадим?

Я назвал сумму в рублях.

— Рубли?! — они выматерились. — Почему? Мы думали, раз вы иностранцы, то расплатитесь валютой, с тем, чтобы мы могли делать покупки в специальном магазине для иностранцев.

Я предложил польские злотые.

— Какие такие злотые? Настоящие серебряные злотые?

— Да, — сказал я, и продемонстрировал большую серебряную монету размером с доллар. — По одной каждому из вас.

Они выхватили злотый и принялись его вертеть и щупать.

— Он настоящий?

Я ответил, что, полагаю, настоящий, хотя я знал, что на рынке было много фальшивок.

— Ну, хорошо! Поверим тебе на слово. Договорились.

С этими словами они размотали несколько кусков веревки, обмотанных вокруг их туловищ, пропустили их под сейфом и по своим плечам, сделали глубокий вдох и потянули. Сейф поднялся, как пушинка, и затем лишь покачивался в такт шагам грузчиков, когда его поднимали по лестнице и несли через бальный зал. Всего десять минут, и он уже стоял на своем месте. Чип Болен достал пять злотых, поставил пару бутылок пива за хорошую работу грузчикам-тяжеловесам, и они протопали через въездные ворота.

Мы были довольны собой и позвонили шефу протокола с просьбой больше не беспокоиться по поводу нашей проблемы. Мы решили ее сами к нашему полному удовлетворению.

Но, к несчастью, оно не было столь же удовлетворительным для грузчиков. На следующий день один из них — настоящий гигант с окладистой бородой — явился в посольство и потребовал Чипа. Его провели в кабинет, и он с угрожающим видом, словно огромный горилла, встал, чуть раскачиваясь из стороны в сторону, перед Чипом.

— Он нехороший. Он сломался, — выругался он.

— Что сломалось? — спросил озадаченный Чип.

— Деньги сломались.

— Деньги? Как могут сломаться деньги?

— Я ударил по ним кувалдой, и они сломались, — прорычал грузчик-тяжеловес.

— Но почему, Бога ради, понадобилось бить по монете кувалдой? Мне злотый показался совершенно нормальным. Вы всегда бьете по вашим деньгам кувалдой?

— Только иногда, когда мне кажется, что они фальшивые. И этот фальшивый. Смотри!

Он достал два расплющенных куска металла.

— Посмотри на них и скажи, разве настоящая серебряная монета ломается?

Чип поклялся, что никогда не пытался бить по монетам кувалдой и поэтому не может считаться знатоком вопроса, но признал, что расплющенные куски не похожи на серебро. Он достал из кармана еще один злотый и отдал его грузчику.

— Вот возьми это и испытай его своей кувалдой. Если злотый окажется неправильным, возвращайся и скажи об этом мне.

Тяжеловес, должно быть, наконец удовлетворился, поскольку мы его больше не видели.

Не уверен, был ли шеф протокола расстроен нашим очевидным самоудовлетворением от совершенного в эпизоде с грузчиками-тяжеловесами. Но независимо от этого он в большом волнении позвонил нам несколькими днями позже и спросил, чья спальня находится на втором этаже в северо-западном углу Спасо-хауса.

— Зачем вам это нужно знать? — в ответ обеспокоенно спросил я.

— Потому что, кто бы это ни был, но он только что выбросил из окна бутылку содовой и попал в милиционера и тяжело ранил его. Я только что получил срочный звонок из особого отдела милиции, и они требуют немедленного отчета.

Шеф протокола был, очевидно, до смерти напуган милицией и был настроен дать им ответ как можно быстрее.

— Я уверен, что не знаю ничего ни о каких бутылках, — ответил я. — Но в северо-восточном углу здания находится спальня посла, и последние полтора часа он там отдыхал. Я спрошу его о том, не бросал ли он бутылку в милиционера и позвоню вам.

Посол решительно отрицал, что швырял во время сна какие-либо бутылки. Допросили милиционера, и он предъявил и глубокую рану над левым глазом, и бутылку из-под содовой, которая, как он настаивал, была брошена со стороны посольства и попала ему в лоб. Даже в России бутылки не летают самостоятельно, и было очевидно, что милиционеру незачем было выдумывать эту историю. Тем не менее и рассказ посла тоже выглядел убедительно. Очень может быть, что в годы студенчества в Йеле он и швырял молочные бутылки по округе, но теперь настаивал, что последние тридцать лет не бросал не только молочных, но вообще никаких бутылок.

Отдел милиции оставался тверд в своем требовании и жаждал крови. Их девизом был «око за око». Шеф протокола, который прекрасно знал свою выгоду, был на стороне милиции. Но и посол был упрям тоже. Тверд, как сталь.

И тут на авансцену вышел мой шофер Гресия, человек талантливый и разносторонний.

— И что, все это из-за того, что посол бросил в полисмена пустой бутылкой? — спросил он меня, осклабившись.

— Это совсем не так весело, — хмуро ответил я. — Кто-то бросил бутылку, милиционер получил травму, и теперь они утверждают, что бутылка вылетела из окна спальни посла, когда тот спал.

— Все это вздор, — возразил Гресия. — Совсем не обязательно, что она вообще вылетела из спальни.

— Откуда ты знаешь? — спросил я.

— Потому что это я ее бросил, — ответил Гресия, ухмыляясь еще сильнее.

— Ты кинул бутылкой в милиционера? О чем ты, черт возьми, думал?

— А я и не бросал ее в милиционера. Я просто вышвырнул ее. Кто-то оставил бутылку на заднем дворе, я на нее наехал и чуть шину надвое не разрезал. Я так разозлился, что выбросил бутылку за стену. А милиционеру просто здорово не повезло.

Мы поставили об этом в известность протокол. Напуганного и израненного милиционера вылечили. Гресия принес свои формальные извинения. Посол был совершенно оправдан, и дело о пустой бутылке закрыли.

Но следующий раунд борьбы с протоколом был уже за нами — во всяком случае, если иметь в виду моральную победу. Реализация плана расширения и переустройства города Москвы потребовала взорвать городской квартал между канцелярией посольства и Кремлем[95]. (По поводу того, находится ли Кремль через дорогу от американского посольства или все выглядит ровно наоборот, мнения у нас постоянно расходились. И споры были жаркими.)

Однажды мы получили весьма вежливое уведомление от Народного комиссариата по иностранным делам[96], в котором сообщалось, что начиная с полудня, на протяжении недели прямо напротив нашего офиса будет взорвано довольно значительное количество динамита. И не возражаем ли мы в этой связи против того, чтобы держать окна здания открытыми, и тем сберечь стекла? Письмо, отправленное комиссариатом, расположенным на одной улице с нашей канцелярией, шло несколько дней, и все-таки нам хватило времени всех известить, чтобы держали окна открытыми, а глаза и уши закрытыми, когда придет полдень пятницы. Итак, окна были открыты, глаза сомкнуты, уши заткнуты, взрывом динамита было сметено полдюжины старых домов, и все вздохнули с облегчением.

Примерно через неделю вся процедура повторилась, с той только разницей, что шефу протокола понадобилась неделя для доставки уведомления, которое пришло лишь за десять минут до времени «Ч». Благодаря стремительной беготне посыльных, все-таки разнесших весть вовремя, к моменту, когда раздался взрыв, все окна уже были открыты. Мы вновь порадовались и поблагодарили протокол за вежливость и предусмотрительность.

Спустя еще неделю в полдень где-то через улицу раздался такой взрыв, что вся Московская область содрогнулась. Лишь несколько окон в канцелярии оказались открытыми, но остальные разлетелись на атомы — кроме тех, где запоры были неисправны и тогда окна вылетали вместе с рамами. Еще через три дня к нам пришло уведомление от шефа протокола о том, чтобы через три дня мы держали окна открытыми. С нашей стороны последовал уже далеко не такой вежливый ответ.