— Не в курсе, тётка Степанида.
— Квартира — то у тебя хорошая?
— Не жалуюсь. Большая, со всеми удобствами.
— И телевизор есть?
— Есть, тётка Степанида, есть… Цветной даже.
— Сколько же ты, Петенька, получаешь? — помолчав, спросила Степанида.
— Много, тётка Степанида… Инженером — конструктором работаю я на большом заводе.
— И врёшь ты все, Петенька… И никакой ты не анжинер и машина вовсе не купленная, а казённая.
— Промахнулась ты, тётка Степанида… — усмехнулся Пётр. — Променяла такого зятя, как я, на старого и нелюбимого… Говоришь, бирюк бирюком? Был бы я женат на Любе — то, возил бы тебя бесплатно на машине по городам да курортам. И жила бы ты с дочкой и внуками в большом красивом городе…
— Мне и тут хорошо, — ввернула Степанида. — Я на жизню не пеняю.
— Растоптала ты нашу любовь, да, выходит, сама в дураках — то и осталась. Зять тебя не любит, говоришь, стороной объезжает, да и дочь вряд ли простила тебе…
Видно, Степанида в расстройстве заёрзала на заднем сиденье и придавила крутым боком задремавшего было поросёнка, так как раздался пронзительный визг. Пётр удивлённо оглянулся, но машина тут же провалилась в колдобину, и он, чертыхнувшись, остановился и дал задний ход.
— Вон какого ты пассажира везёшь, — усмехнулся он. — Чего ж не сказала?
— Так, Петенька, шоферы — то, сам знаешь, какой народ привередливый. С поросёнком — то не каждый в грузовик посадит, а уж в легковушку и подавно!
— Гляжу, все такая же ты, тётка Степанида! Людей — то все за дураков считаешь…
— Ох, Петенька, народ — то нынче пошёл хуже летошнего, — сказала она, утихомирив поросёнка. А немного помолчав, спросила: — Женатый ты?
— И жена есть, и двое ребятишек.
— Я думала, так и не оженился, — разочарованно протянула Степанида. — Женатые с семьями в отпуск ездиют. Поглядишь — целый коробок набитый! И собаками, и с кошками на машине катят куда — то.
— Ну вот и приехали, — сказал Пётр. — Плати за проезд, тётка Степанида!
— Неужто с меня возьмёшь? — удивилась она.
— С какой же это стати я тебя должен бесплатно возить? Да ещё с поросёнком?
— Ох, Петенька, жисть — то какая нынче? — запричитала Степанида. — Куды не повернись — плати. Денег — то на каждый случай не напасёшься! Откуда у меня, старой бабы, деньги — то? Всю жизнь не работала, пенсия не причитается…
Она долго копалась в кошельке, звеня мелочью. От кошелька вскидывала притворно — несчастные глаза на парня, рассчитывая, что он раздумает, но Пётр, не вылезая из кабины, ждал. И лицо у него было каменное. Вздыхая и охая, Степанида выложила ему медяками тридцать копеек.
— Рубль с тебя, — сказал Пётр.
Степанида так и взвилась на сиденье, поросёнок отчаянно завизжал.
— Да с меня в автобусе тридцать копеек берут, а ты рупь! Побойся бога, Петенька!
— Тридцать копеек с тебя, тридцать с поросёнка, да за то, что обманула, ещё сорок. Вот и получается рубль.
— Я ж его на коленках держала! В ем и весу — то вместе с мешком три килы.
— Не торгуйся, тётка Степанида… Сказано, рубль. А спорить будешь — не поленюсь, назад отвезу, на старое место… Ты ведь меня знаешь.
— Лучше бы я пешью дотопала… — запричитала Степанида. — Видано ли, рупь за такой конец? И с ево тоже возьмёшь рупь? — кивнула она на Артёма.
— Не будешь платить — порося твоего конфискую, — припугнул Пётр.
— Бери, бери! Разоряй! — Степанида сунула смятую бумажку и, бормоча под нос проклятия, вывалилась из машины злющая, как ведьма.
— Будешь писать дочке, от меня привет! — крикнул вслед Пётр.
— Был ты непутёвый и остался-а… — на всю тёмную улицу привычно запела разобиженная Степанида. — Ни стыда — то у тебя, Петенька-а, ни совести, хоть и анжи — нер… Подумать только — за один конец рупь содрал!
Артём — он за всю дорогу не проронил почти ни слова, — слушая этот интересный разговор, полез в карман и тоже протянул водителю рубль.
— Вы что? — удивился тот, отстраняя его руку. — Неужели подумали, и вправду беру деньги? У нас с ней, товарищ, старые счёты… Я ведь знаю её больное место! — И вдруг, откинувшись на спинку сиденья, весело и заразительно расхохотался. — Как… как она поглядела на меня… Ей — богу, думал — поросёнком запустит! — И, став серьёзным, прибавил: — А ведь она на самом деле мне и Любе жизнь поломала… Дело прошлое, а узнав, что Любаша замужем, я готов был в прорубь…
Он довёз Артёма до самого дома, сам достал из багажника рессору.
— Здесь ведь дедушка Андрей жил! — сказал Пётр, глядя на освещённый уличной лампочкой дом.
— Теперь вот я живу.
— Ну, сегодня мне весь вечер будет икаться — Степанида все косточки перемоет.
Пётр рассмеялся и, распугивая светом фар смеховских кошек, поехал по Кооперативной улице к дому Кирилла Евграфовича Носкова.
6
— Ну что ты ходишь как потерянный? — спросил Гаврилыч. — Уехала — и скатертью дорога… Любит — назад воротится, а не любит, так и жалеть нечего.
— Как у тебя все просто! — усмехнулся Артём.
— Вот бы моя баба сбежала, я бы только перекрестился…
— А если я люблю её?
— Тогда догоняй, — сказал Гаврилыч. — Ищи…
— Ищи ветра в поле…
До сих пор он не знал, куда уехала Таня. В школу из Бологого прислали другую учительницу, и она уже ведёт занятия в Танином классе. Три раза в неделю ходит теперь в Голыши и Артём. Он ведёт уроки рисования. Мальчишки и девчонки с увлечением рисуют карандашами круги, кубы и квадраты. Вместе со всеми рисует фигуры и Женя. Он у Артёма первый помощник. Собирает и раздаёт альбомы, стирает с доски, приносит из учительской наглядные пособия.
Частенько из школы они возвращаются вдвоём. Женя, жестикулируя, рассказывает разные забавные истории и первый разражается громким смехом. Артём его не слушает. Глядя на знакомые сосны, он вспоминает, как они целовались под ними с Таней… Лес совсем стал светлый.
На вершинах осин и берёз ещё держатся редкие листья. На рябинах ярко рдеют чуть сморщившиеся ягоды. Их с удовольствием склёвывают черные дрозды, которые почему — то не улетели на юг. Может быть, оттого, что в лесу все рябины красные от ягод?
Видя, что Артём почти его не слушает и думает о чем — то своём, Женя тоже умолкает. Иногда нагибается за еловой шишкой и, размахнувшись, запускает её вверх.
— Хотите — попаду в старое гнездо? — говорит он.
— Что ты говоришь? — спрашивает Артём.
Женя вздыхает и, наморщив лоб, задумывается.
Мальчишка привык к художнику — он по — настоящему учит его рисовать, — и ему грустно, что Артём уж который день переживает.
— Мне одна девчонка нравится, — после долгого молчания говорит он. — Из нашего класса…
— Я её сразу узнал, — отвечает Артём. — По твоим рисункам. И догадался, что она тебе нравится…
— Я ей записку написал, а она прямо на уроке отдала её учительнице… Я ведь ей написал, а она — учительнице!
— А что ты там написал?
— Ну, что она мне нравится…
— И сейчас нравится?
— Это же предательство! Я ей за это…
— Девчонке — то? — говорит Артём. — Вот уж это зря. Будь мужчиной.
— Она для меня теперь не существует… Такое не прощается, верно я говорю?
— Как тебе сказать, — говорит Артём. — Наверное, все — таки надо научиться прощать.
— Я не прощу, — твёрдо говорит Женя.
«Вот она, жизнь, — философски рассуждает про себя Артём. — Четырнадцать лет, а уже тоже… трагедия. Девчонка передала учительнице первую любовную записку… Конечно, это предательство. По глупости, наверное, она так сделала… А Таня считает предательством, что я ничего ей не рассказал о Нине. Но при чем тут Нина, если я люблю тебя, Таня!..»
После школы к нему стала забегать «на минуточку» Машенька Кошкина. Вместо минутки просиживала по полчаса, а то и больше. Она близко к сердцу принимала все беды Артёма, но тоже ничего нового не могла сообщить. Никто из учителей не знал, куда вдруг уехала Татьяна Васильевна. От кого — то Машенька слыхала, что на Урале есть у Татьяны Васильевны настоящая подруга, к которой она могла бы поехать.
