— А мне можно? — спросил Артём.

Гаврилыч взглянул на него, задумчиво почесал переносицу.

— Не стоит, я думаю… Это наше, смеховское дело. Степаниду Петрову судить будем. Ты человек далёкий пока от нашей жизни. Степаниду не знаешь, и потом тут дело не в курице паршивой… Лучше уж не встревай… Я тебе все как есть потом расскажу.

Гаврилыч вернулся часа через четыре. Трезвый и весёлый. Ещё от калитки стал пофыркивать, ухмыляться и качать головой. Будто побывал не на суде, а в цирке.

Усевшись на своё любимое бревно — Гаврилыч много уже брёвен обтесал и пустил в дело, а это, ядреное и крепкое пока не трогал, будто специально оставлял его, чтобы садиться, — стал рассказывать.

Произошла вот какая история.

В каждом селе есть свой юродивый или дурачок, свой добрый человек и злой. Доброго все любят и уважают, никогда плохого слова не скажут, а злого, недоброго сторонятся, стараются с ним не связываться. И длится это долгие годы. Таким недобрым человеком считалась в Смехове Степанида Петрова — рослая моложавая женщина с гладкими черными волосами. Говорят, смолоду была завидной красавицей. А замуж почему — то вышла за незаметного тихого мужика — Терентия Петрова. Человек он был хороший, и люди его уважали. Ни с кем не вступал в споры, сильно не напивался, никогда не шумел и не буянил. И вообще за всю свою жизнь ни разу никого не обидел. Правда, говорят, он ещё и смолоду трусоват был. Когда два кулацких сына подкараулили секретаря комсомольской организации Михаила Абрамова — дядю Артёма, — присутствовавший при этом Терентий, бросив приятеля, убежал. Абрамова подобрали на земле с одиннадцатью ножевыми ранами. Выжил Михаил Андреевич и, надо сказать, простил Терентия, хотя былой дружбы между ними уже не стало.

Степанида же, наоборот, была баба напористая, горластая. Ей ничего не стоило схватиться на улице с соседкой из — за любого пустяка. И тогда её высокий чистый голос вздымался над Смеховом, как клаксон «скорой помощи». Поговаривали, что Степанида иногда и Терентия поколачивает. А тот убегает от неё в баню, что на задах их большой усадьбы, и, запершись, страдает в одиночестве. Пережидает там бурю.

Неприязнь людская — она как капля: постепенно наполняет бочку, а потом приходит момент, когда эта самая бочка переполняется. Такой последней каплей и была история с курицей…

Степанида, несмотря на своё могучее здоровье и мужицкую силищу, не любила утруждать себя тяжёлой работой по дому. Эту работу у неё выполняла Настасья Селезнева, женщина безответная и услужливая. Мыла полы, стирала белье, чистила хлев. Причём денег Степанида ей не давала. То угостит обедом и вина на стол выставит, то отдаст какую — нибудь ненужную вещь, вроде кастрюли без крышки, старую шерстяную кофточку, прихваченную молью, или сунет десяток яиц. У Степаниды было штук сорок кур и два самых драчливых в посёлке петуха, которые, случалось, даже на людей наскакивали.

Настасья, вдова с военных лет, любила немного выпить. Выпивала она тихо, никому не досаждала. Выпьет вдова Настасья — и домой, в свою вдовью постель.

Так и в тот раз: вычистив хлев и вымыв полы у Степаниды, она отобедала и собралась домой. Было у неё с собой эмалированное ведро с крышкой. И тут Степанида вдруг расщедрилась: взяла да в ведро положила курицу. И крышкой прикрыла. Бери, мол, Настасья, за все труды свои и помни мою, Степанидину, доброту. А курицу нынче же зарежь, вроде бы она малость захворала.

Настасья растрогалась и даже всплакнула в платочек. Не часто баловала её прижимистая хозяйка такими подарками. Поблагодарив Степаниду, взяла ведро с курицей, и домой. По дороге то ли немного развезло вдову после красненького вина, которое выставила на стол хозяйка, то ли споткнулась, но случилось так, что ведро выскользнуло из рук и упало на дорогу. Курица с криком выскочила из ведра и припустила по улице. И тут эту чудом спасшуюся хохлатку опознала Татьяна Сидорова, которая разыскивала её с утра. С помощью доброхотов поймав курицу, Татьяна сразу же обнаружила на ней свою чернильную отметину.

Естественно, она и очевидцы этого факта заинтересовались, как Татьянина хохлатка попала в Настасьино ведро.

Бедная вдова стала клясться, что эту курицу ей только что дала Степанида за работу. Может быть, это пустяковое дело и не получило бы такой громкой огласки и тем более не дошло бы до товарищеского суда, но была суббота и народу на улице было много. Степаниду не любили, и кто — то предложил пойти к ней и выяснить, что это за мода дарить людям чужих кур.

Как говорится, чем дальше в лес, тем больше дров. Народ хлынул к дому Степаниды — кто любопытства ради, кто от нечего делать, а кто с тайным умыслом вывести наконец ненавистную Степаниду на чистую воду.

Суд был показательный, и судили Степаниду не за несчастную курицу, которая вместе со своими товарками, давно забыв эту пренеприятную историю, клевала всякую дрянь на дороге, — судили Степаниду за то, что она жадная, нечестная, мужика затыркала сплетничает, обливает всех грязью… Судили за зло. И судили зло. Никогда за всю свою жизнь Степанида не слышала столько горьких слов от односельчан. И главное, никогда Степанида не думала, что эти люди, с которыми она и разговаривала — то сквозь зубы, когда — то будут её судьями. Многое припомнили Степаниде, многое такое, что она и сама — то позабыла.

Председатель товарищеского суда пенсионер Логинов вынужден был напомнить односельчанам, что суд разбирает дело о курице, а не жизнь Степаниды Петровой. Когда вернулись к курице, дело пошло быстрее.

Заключительное слово обвиняемой было коротким и безапелляционным: «Я ничего не знаю, я ничего не ведаю… Курицу в глаза не видела и видеть не хочу. У меня своих сорок штук, можете пересчитать. А как она попала в ведро Настасьи, той лучше знать».

Приговор суда был ещё короче: оштрафовать Степаниду Петрову за неблаговидные дела на пятьдесят рублей.

И тут Степанида, известная своей скупостью на все село, не выдержала. Она вскочила со скамейки и, обернувшись к публике, с жаром произнесла:

— Люди добрые, где ж такое видано — слыхано? Татьяниной курице — то — поглядите, какая она тощая — в базарный день красная цена три рубля! Нету моего согласия на такое вопиющее безобразие, нету! Буду самому главному жаловаться!

После суда разбушевавшаяся Степанида вышла из клуба первой, с высоко поднятой головой. Но оценить её героизм мог лишь один муж Терентий, который весь процесс тихо просидел на задней скамье, свесив на грудь свою круглую лысую голову. Он шел вслед за своей так неожиданно прославившейся женой на почтительном расстоянии и с тоской думал, что сейчас ему придётся выслушать все то, что жена не высказала на этом интересном процессе.

Заканчивал работу Гаврилыч ровно в половине восьмого. И тут его не могла удержать на месте никакая сила. Получив деньги, он, как ракета, устремлялся в сельпо, которое закрывалось в восемь. Там его уже дожидались дружки — приятели. Гаврилыч один в общем — то пить не любил. Человек он был широкий, щедрый и охотно угощал всех, кто подворачивался под руку.

Рассказывая о злоключениях Степаниды, Гаврилыч рубанком строгал доску для двери. Солнечный луч запутался в ворохе стружек. Лицо Гаврилыча сосредоточенное, но глаза задумчивые. В седой щетине поблёскивают опилки. Брился плотник один раз в неделю — в пятницу, после бани. Надевал навыпуск синюю сатиновую косоворотку, новые хлопчатобумажные галифе и неизменные кирзовые сапоги с завёрнутыми голенищами.

— Люди рады, что Степаниду оштрафовали, даже в ладоши захлопали, когда приговор объявили, а мне жалко её, — сказал он. — Жила себе баба, как хотела, уж сколько ей? За пятьдесят. Жила и горя не знала. Нравилось ей вот так жить, ни во что других не ставя. Думала, шибко умная. А оно гляди — ка, как обернулось… Люди — то ничего не простили, все вспомнили. И высказали ей в глаза, что жила — то она нехорошо, неправильно. Это в двадцать лет услышать, ещё куда не шло. А в пятьдесят? Как же теперь ей жить — то на свете, а? Она привыкла по — своему и, ей — богу, думала, что живёт как надо. Мужик ейный, Терентий, как телок послушный, он Степаниде слова поперёк не скажет. Другие тоже с ней не хотели связываться — больно горластая. Жила себе баба и думала век так прожить. А теперь что ж ей делать? Как людям в глаза — то после этого всего глядеть?