Часа три бродили они по осеннему бору. Попили холодной и прозрачной воды из Светлого ручья. На опушке берёзовой рощи наткнулись на целую россыпь крепких головастых подберёзовиков. Просто удивительно, как это они вывернулись из — под земли после заморозков. Алексей накинулся на грибы и стал их срезать один за другим. Подберёзовики оказались почти без червоточин.

— Какая красотища! — шумно восторгался Алексей, разглядывая и обнюхивая каждый гриб. Он стащил рубаху и стал туда складывать подберёзовики. — Эх, сейчас нажарим громадную сковородку! С картошечкой и постным маслом! Это дело я никому не доверю — буду сам жарить.

Артём наблюдал за приятелем. Алексей ползал на коленях возле толстых берёз и осин, собирая грибы. На лице — широченная счастливая улыбка. Знал бы он, что Артём всего две недели назад собирал в соседнем бору за несколько часов по шестьдесят — восемьдесят боровиков. На подосиновики и подберёзовики и не смотрел. А какие волнушки и грузди были в этом самом березняке…

Когда бор отступил и они вышли на дорогу, которая вела в посёлок, Артём спросил:

— Ну как наше Смехово?

— Не для меня это, Артём, — сказал Алексей. — Бор, грибы, роща, ручей — все это, конечно, прекрасно, но я предпочитаю Ленинград и дачу под Павловском. А к тебе буду в гости приезжать, разумеется, когда дорога будет отремонтирована.

— Я здесь себя впервые художником почувствовал, — сказал Артём.

— Может быть, ты и прав… Каждый по — своему с ума сходит… Покажи, что ты тут написал.

— Неужели тебя не взволновало все, что ты сейчас увидел? — спросил Артём.

— Как не взволновало? А грибы? Даже рубашку не пожалел…

— Мне жалко тебя, — сказал Артём. — А ведь совсем недавно и я был таким же бесчувственным к истинно прекрасному, как и ты… Родина! Миллионы раз слышим мы это слово, и только когда я приехал сюда, это не стало для меня пустым звуком… Подожди, как это у Лермонтова?..

— Ура! — сказал Алексей. — Из твоей трубы дым идёт! Девочки печку затопили, сейчас грибы будем жарить…

Артём взглянул на него и улыбнулся:

— Мой отец часто говорил: «Я не разбирок — мне что хлеб, то и пирог, а пирог ещё и лучше…» В этом отношении ты очень похож на моего отца.

После завтрака Нина и Ира пошли знакомиться с окрестностями, а художники забрались в мастерскую. Алексей долго и внимательно перебирал эскизы, наброски, готовые картины. Артём молча наблюдал за ним. Для него было очень важно услышать мнение Алексея. Особенно пристально приятель изучал эскизы к портрету Гаврилыча.

— Я полагаю, это тот самый плотник, который такую замечательную скамейку сделал? — спросил он.

— Он почти весь мой дом срубил… Я был у него подмастерьем.

— Мне вдруг почему — то вспомнился Франс Гальс… Помнишь его пьяниц, оборванцев, гуляк — офицеров, кухарок? О нем хорошо сказал Ванг — Гог: «Никогда не писал он Христа, благовещания с пастухами, ангелов или распятий….»

— При чем тут Франс Гальс?

— Это я так, к слову… Если я скажу, что это шаг вперёд, значит, я ничего не скажу… Это скачок, прыжок, старик! Дай я обниму тебя, черта бородатого!.. Если бы я знал, что смогу достичь такого же, завтра бы бросил все, поселился в любой глуши, хоть в полутёмной баньке, и начал бы зверски вкалывать!

Алексей вскочил со стула и заходил по комнате. Светлые волосы топорщились на его продолговатой голове.

— Я тебе завидую, Артемка, честное слово! По — хорошему завидую. Черт с тобой, сиди в своём Хохо… пардон, Смехове и пиши плотников, старух, мальчишек, пейзажи… Я и подумать не мог, что ты сможешь так чувствовать природу… Да, чтобы не забыть! Меня включили в комитет по организации Всероссийской выставки советских художников, приказываю представить к марту «Светлый ручей», «Берёзовую рощу», «Земляничный остров», «Шапку Мономаха» и «Гаврилыча», если к этому сроку закончишь.

— А ты что представишь? — спросил Артём. — «Фронтовиков»?

— Не твоё дело, — оборвал Алексей. — Значит, договорились? Я вношу эти картины в каталог выставки. Срочно сделай репродукции и пришли мне.

— Посмотри ещё эти альбомы, — предложил Артём. Женины рисунки произвели на Алексея точно такое же впечатление, как в своё время и на Артёма.

— Покажи мне поскорее этого вундеркинда! — потребовал он. — Я в этом году веду курс в институте, честное слово, у меня нет ни одного студента, который мог бы сравниться с этим твоим мальчишкой… Сколько ему лет?

— Тринадцать.

— Я бы его без экзаменов принял в академию… Где же он?

— Ещё увидишь.

— Да тут у вас в Смехове, я гляжу, пропасть талантов, — сказал Алексей. — Гаврилыч, теперь Женя… А этот графин с петухом у тебя на буфете? Тоже скажешь — в Смехове сделали?

— В Смехове, — сказал Артём. — Кстати, вон Женя идёт… Ты поговори с ним, а я тут схожу в одно место…

С тяжёлым предчувствием шел Артём к дому старухи. Он вспоминал Танин взгляд, когда она сидела на кровати, сжав одеяло рукой у горла, её слова: «Ты мне противен!» Он уже немного узнал девушку и понимал, что она очень на него обиделась. Но за что, спрашивается? Откуда он мог знать, что они приедут? И потом ему и в голову не приходило, что он должен был рассказать Тане о своих отношениях с Ниной. С тех пор как он увидел Таню, Нина перестала существовать для него.

Тугая на ухо старуха с запавшим ртом, хозяйка дома, увидев его, затрясла седой головой, заохала:

— Ушла Танюшка — то с квартиры, родимый. Утром собрала вещички, а у ней и добра — то всего один шалгун да чемоданчик, и ушла. Обидел кто её, что ль? Иль в школе неладно… Лица на ней не было, а вот молчит, гордая… Я говорю, куда ты, посиди, я сейчас самовар вздую, чайку попьём, а она пихнула деньги за комнату и бегом, бегом…

— Куда?!

Старуха покачала головой и вздохнула.

— Хорошая жиличка была, грех жаловаться. И деньги аккуратно платила. Не задерживала, а вот до неё жила у меня продавщица…

Артём наклонился и заорал старухе в ухо:

— Куда ушла, спрашиваю?

— Может, к Лизке… Не сказала, родимый. А может, и сказала, да я не расслышала. Скоро восемь десятков, глухая стала, батюшка.

Артём выбежал из дома, не затворив за собой дверь.

На дороге блестели лужи, отражая небо. Он обогнал Гаврилыча, направляющегося к его дому. Плотник что — то сказал, но Артём только рукой махнул: мол, сейчас недосуг!

На крыльце лежал небольшой пёс. Приоткрыв один глаз, взглянул на Артёма, повозил хвостом, но так и не поднялся. Артём перешагнул через него. Дверь в Лизину квартиру была заперта. Артём стал стучать, сначала тихонько, потом загрохотал кулаком изо всей силы. Сердце его гулко колотилось, словно он только что взбежал на крутую гору. С ненавистью глядя на обшарпанную дверь, бил по ней кулаками…

Дверь отворилась, и на пороге появилась рослая Лиза. Поджав полные, как у сестры, губы, неприветливо смотрела на Артёма.

— Где Таня? — спросил он, даже не поздоровавшись.

— Я к ней сторожем не приставлена, — резко ответила она и захлопнула дверь перед самым его носом. С той стороны щелкнула задвижка.

Артём ошеломлённо стоял в полутёмном коридорчике, пропахшем квашеной капустой и кошками.

— Откройте! — снова забарабанил он в дверь.

Дверь приоткрылась, только не эта, а соседняя. Пожилая багроволицая женщина, с накрученным на мокрую голову наподобие тюрбана полотенцем, с любопытством посмотрела на него и, хихикнув, исчезла.

Предчувствие, что произошло непоправимое, терзало Артёма. Почему эта женщина не открывает? Почему? Он должен увидеть Таню, немедленно, сейчас! Если бы Лиза не открыла, он, наверное, выломал бы дверь.

— Прекратите грохотать, я… я сейчас в поселковый заявлю! — с возмущением сказала она. — Говорю вам — не караулю я её. А она мне о своих делах не докладывает… Уж вы — то, слава богу, должны Таньку знать!