Артём стоял на обочине шоссе и смотрел на проносящиеся мимо машины. Снова ночью выпал снег и снова утром растаял. Сохранился лишь на дне оврагов и канав. На откосах кое — где вяло зеленела жухлая поникшая трава — последний привет лета. Холодный северный ветер с сухим шорохом возил по асфальту истрёпанные листья, раскачивал телефонные провода, завывал в голых ветвях ольшаника.

Артём ждал попутную машину. Он бы и пешком дошёл — подумаешь, три версты с гаком, — но у его ног, завёрнутая в мешковину и перевязанная шпагатом, лежала тяжёлая рессора. Три дня назад сломал её Артём, пустившись в погоню за Татьяной Васильевной на своём «Москвиче» по смеховскому бездорожью.

Не доезжая речки Березайки, машина вздрогнула от тяжёлого удара, затем тяжко охнула и присела.

Артём свернул с просёлка на лесную просеку, бросил в кустарнике покалеченный «Москвич» и, остановив мотоциклиста, — на его счастье, тот ехал в Бологое, — продолжил свой путь.

И все — таки он опоздал: Тани на станции не было. Уехала в неизвестном направлении.

В Смехово Артём вернулся лишь к вечеру. Алексей и его пассажирки, так и не дождавшись его, уехали в Ленинград. В доме все прибрано, подметено, посуда вымыта, а на столе приготовлен для Артёма давно остывший обед. Ничего не скажешь, хозяйственная эта девушка Ира!..

На следующее утро Артём пригнал домой «Москвич», снял рессору и отвёз её на автобусе в Вышний Волочек, где была станция технического обслуживания. Там проторчал до вечера, пока не отремонтировали рессору. На автобусе доехал до повертки, а теперь вот нужно ждать оказии. Автобусы до утра не пойдут в Смехово.

Со стороны Ленинграда стал притормаживать ЗИЛ‑130. В кузова большие зеленые контейнеры. У висячего моста грузовик остановился. Из кабины выбралась на обочину дородная женщина в длинном в обтяжку пальто. Шофер подал мешок. Женщина поклонилась шоферу и, оглянувшись — нет ли близко машин, — перешла шоссе. ЗИЛ взревел и, набирая скорость, покатил под уклон в сторону Москвы. Женщина бросила взгляд на молчаливого Артёма и остановилась неподалёку. Видно, тоже в Смехово.

Быстро сгущались осенние сумерки. Низкие темно — дымчатые облака проносились над головой. Ветер порывами налетал на ольшаник, заставляя голые сучья стучать друг о дружку. На шоссе ярко вспыхнули и погасли автомобильные фары. Две большие молчаливые птицы, спланировав сверху, нырнули под нависший над путями железнодорожный мост.

Женщина неподвижно стояла в стороне, повернувшись к Артёму боком. Из — под шерстяного платка выглядывала черная прядь волос. Что — то в её грузной фигуре было знакомое. Внимательно присмотревшись, Артём узнал Степаниду Петрову. Он хотел было поздороваться, но Степанида не смотрела в его сторону.

Вдруг мешок у её ног зашевелился и закряхтел.

«Может, и мне порося завести? — подумал Артём. — В подполе на железных крюках будут висеть копчёные окорока. В яме картошка, морковь, свёкла. В деревянных кадках — квашеная капуста, огурцы, солёные грибы. И вьюжными зимними вечерами буду спускаться в подпол с керосиновой лампой и накладывать в глубокую тарелку скользкие, остро пахнущие приправой рыжики и волнушки…»

Он так живо представил на белой тарелке холодные рыжики, что даже слюну сглотнул. До порося, может быть, дело и не дойдёт, а вот грибов на будущий год уж точно кадку насолит.

Когда платок на голове Степаниды стал сливаться с черными волосами, а вдалеке заиграли всполохи света — водители включили дальний свет, — с шоссе в Смехово свернул «Москвич‑408». Артём поднял руку. Машина прошла немного вперёд и остановилась.

— Подкинете до Смехова? — попросил Артём. — У меня тут рессора…

Из машины вылез плотный парень в коричневой кожанке на «молниях». Потянулся, несколько раз присел. Артём улыбнулся: знакомое движение! Видно, издалека, устал за рулём. Взглянув на Артёма, парень тоже улыбнулся:

— Что — то в Смехове раньше не встречал я бородатых…

— Вот встретили.

Тут подскочила Степанида с мешком и затараторила:

— Довезёшь, родимый? Гляди — ко — уж темень, а дома мужик, поди, все глаза проглядел, дожидаючись… День — то нынче короче овечьего хвоста. Пока туды — сюды, ан уж и ночь.

Парень посмотрел на Степаниду, и улыбка исчезла с его лица. По тому, как он ничего не ответил, Степанида ещё пуще забеспокоилась: чего доброго, не возьмёт, а кому охота по тёмному избитому просёлку тащиться три версты с гаком?

— По делам к нам в Смехово, аль к родственникам? Коли ночевать негде, я тебе один хороший дом укажу. За полтинник переночуешь на чистой постели. И молочка можно купить, яичек…

— А к себе чего ж не хочешь пустить? — спросил парень.

— Домишко — то у меня маленький, старый, с тараканами, а потом мужик мой сильно храпит…

— Чего ж это твой дом вдруг похудел? Лучший был на всей Кооперативной улице…

— Чиво? — удивлённо раскрыла рот Степанида. — Никак тутошний?

— Садись, — сказал парень.

Степанида, озадаченно посмотрев на него, полезла в кабину.

— Мешок давай в багажник положу.

— Мешок — то одна видимость… Пущай лежит на коленках.

— Золото у тебя в нем, что ли? — усмехнулся парень.

— С базара еду, родимый… Кой — чего тут для домашнего хозяйства.

Артём сел рядом с водителем, и они поехали. Прыгающий свет фар освещал глубокие, с черной окаемкой лужи, в которых плавали грязные листья, отражались исхлёстанные бортами грузовиков голые кусты, покосившиеся, с вырванными клочьями древесины телеграфные столбы.

— Не узнаешь меня, тётка Степанида? — помолчав, спросил водитель.

— Чей же ты будешь — то, родимый? Будто и вправду личность твоя мне знакомая…

— Когда — то за твоей дочкой Любашей ухаживал…

— Господи, неужто Петька непутёвый?

— Что Петька — это верно, — сказал парень. — А насчёт «непутёвого» я с тобой, тётка Степанида, не согласен… Это в твоём бабьем представлении был я непутёвым.

— Батюшки, надо ж, Петька непутёвый! Откуда ж ты взялся — то, головушка твоя забубённая?

— Из Харькова. Отпуск у меня, вот и решил в родные края наведаться. Считай, с пятьдесят второго тут не был… С тех самых пор, как отдала ты Любашу за капитана — артиллериста. Где она сейчас?

— В Калуге… Муж — то ейный до подполковника дослужился и в этом году на пенсию вышел…

— Чего же ты за старого выдала?

— На пятнадцать годков всего и старше — то… Ох, и хватила моя Любушка горюшка с ним! Ты ж знаешь, весёлая она была, хохотушка, а он бирюк бирюком… Глядит исподлобья, не улыбнётся… Поругаются, так целый месяц, бывает, молчит. Ходит надутый, как индюк, и хоть бы слово! Вот уж пятый год к нам сюда глаз не кажет. Разобиделся на меня за чтой — то… Слова поперёк не скажи, сразу насупится, замолчит и глазами только зыркает, чисто сыч лесной… Она уж и разводиться с ним надумала, да ведь дочь у них. В этом году в институт поступила. Слава богу, хоть она не в батьку…

— А Люба приезжает?

— Кажинное лето гостит. За ягодами — грибами ходит. Бывает, по два месяца живёт. Она ведь учительница. И дочка с ней. А в этом году с подружкой приезжала, внучка — то… А ты, Петенька, шоферишь? Небось начальника толстопузого возишь?

— Я сам начальник, тётка Степанида… А машина эта моя.

— В энту… лотерею выиграл? — ахнула Степанида.

— В прошлом году купил… Черт, тут и рессоры поломать недолго! — раздражённо сказал парень.

— У меня на днях левая полетела, — заметил Артём.

— Черт бы побрал вашего председателя! — ругнулся водитель, когда «Москвич», будто паралитик, затрясся на частых и глубоких колдобинах. — В космос летаем, а дорожку, что осталась от царского режима, не можем отремонтировать…

— Так его, мазурика, Петенька! — засмеялась Степанида. — В председателях — то у нас уж который год ходит твой родной дядюшка…

— Я с ним поговорю… — пообещал Петя.

— Пустое дело, — усмехнулся Артём.

— Почём там у вас нынче в Харькове поросята?