Фрау Менцель протянула руку так, что было ясно — она не ждет, чтобы он поцеловал ей руку; она выразила уверенность, что муж будет рад. Пётч уже почти держал ее руку в своей, как вдруг вспомнил, что надо сперва представить Эльку. Он сделал это со всей возможной неуклюжестью, и замороженная улыбка Эльки наконец оттаяла.
Она даже поговорила с фрау доктор: первую фразу сказала о погоде, вторую о розах и третью о своей огромной дорожной сумке, в которой не запрещенные подарки, а сапоги для дальней обратной дороги. Фрау Менцель вспомнила о плохих дорогах, о трясине, из которой их вызволил Пётч, и похвалила супругов за благоразумие, подсказавшее им оставить машину в гараже. Элька решила, что не стоит развеивать ее заблуждение.
В дверях дома стояла строгая и мрачная фрау Шписбрух и указывала пребывающим гостям дорогу. Ничто в ее лице не обнаружило, что она уже знакома с Пётчем. Молча взяла у обоих верхнюю одежду. Они были единственными, кому пришлось что-то сдать.
Первая комната почти полностью была освобождена от мебели. В нескольких оставленных креслах сидели пожилые люди; другие стояли группами, громко разговаривали и смеялись. Эльке казалось, будто ее включили в фильм; будь она невидимым зрителем, она бы, может быть, и наслаждалась им. Но как действующее лицо она не годилась. Если она не хотела играть роль комического деревенского персонажа, ей следовало сделаться по возможности невидимой. Вот она и забралась в угол и чувствовала себя там прескверно. Ей, правда, становилось легче от мысли, что все кругом мелют чепуху, что прекрасные одежды зачастую украшали убогие тела и что она здесь самая молодая, но уверенности это ей не придавало.
Она никогда не видела профессора, но легко узнала его по толпе поздравителей. Тот, чья очередь подходила, долго держал, что-то говоря, его руку и разражался хохотом в ответ на шутку, которой профессор одарял каждого. Дамы в заключение получали от него поцелуй. В общем гуле Элька слышала его голос, но не разбирала, что он говорил. Во всяком случае, что-то веселое. Весело было и то, как он после каждой поздравительной процедуры пытался разжечь трубку, и это ему никак не удавалось, потому что протягивал руку уже следующий гость. И он снова торопливо засовывал трубку в карман или оставлял ее во рту до тех пор, пока не наступал черед нового поцелуя.
Как и следовало ожидать, запрет на подарки многократно нарушался. Цветы уже заполнили все дорогие вазы на подоконниках. Фрау Менцель с отчаянием восклицала, что придется пустить в ход банки для консервирования. Профессор шутливо бранил каждого дарителя, но потом внимательно выслушивал его объяснения (если они были не слишком длинными). Ибо, естественно, здесь никто не дарил то, что дарят бабуле или братцу Фрицу: конфеты, галстуки или импортную водку. Даже маленьких антикварных вещей и редких книг лежало на отведенном для подарков угловом столике немного, причем все они заключали в себе особый смысл для Менцеля. Решающим для дарителей была не денежная ценность подарка, а эмоциональная, pretium affectionis, как сказал один из ученых гостей, тут же объяснив этот термин старой юриспруденции: предметы, обладающие малой или никакой ценностью, но много значащие для особы, ими владеющей. Так, например, кто-то нашел истрепанную детскую книгу с популярными аляповатыми картинками, но особенность ее состояла в том, что когда-то она больше других нравилась мальчику Винфриду. Кто-то принес газету 1950 года, в которой Менцель, взяв заглавием слова Гёте «Меня не беспокоит, что Германия будет единой», одобрительно комментировал высказывания Сталина по германскому вопросу. Но наибольший успех имела фотография из тех же времен, вставленная в золоченую рамку в стиле барокко. Оптимистическую улыбку, которую демонстрировал на фотографии член Союза свободной немецкой молодежи Менцель (на фоне развалин, транспаранта и знамени), иначе как идиотской не назовешь. Фотография была пущена по кругу, и профессор, в комическом ужасе закрыв глаза рукой, сказал: «Историческая улыбка победителя».
Дружный смех дал профессору шанс раскурить наконец трубку. Он уже сунул ее в зубы, достал зажигалку — и вдруг увидел Пётча, пробравшегося к Эльке в угол, и ринулся к ним сквозь толпу. Зажигалку и трубку он снова засунул в карман, чтобы обеими руками схватить руку Эльки. Не давая ей времени для поздравления, он потянул ее на середину комнаты и попросил тишины, которая быстро и наступила.
Известно, что он рад каждому, кто пришел его поздравить (начал он, кланяясь то в одну, то в другую сторону), и каждый гость знает, что особенно дорог ему. Но иной раз в этом особенном заключается еще и особо особенное, и таковым сегодня для него является визит этой молодой женщины, которую он хотел бы представить уважаемым присутствующим, поскольку она вместе со своим супругом, спрятавшимся там сзади, впервые в этом доме. Особенное в этой женщине не молодость и красота, как, наверное, сразу же подумали его старые друзья, — то и другое достаточно ярко представлено в этом кругу. И не потому он специально представляет супругов, что они олицетворяют собой новый для него жизненный круг, а именно молодую интеллигенцию нашей страны. Он делает это скорее потому, что как раз в тот год, когда он, после десяти лет работы над своей книгой о Максе Шведенове…
В этом месте один из гостей громко застонал в наигранном отчаянии, что вызвало всеобщий смех, но не сбило с толку юбиляра. Сперва он тоже засмеялся, но затем погрозил тому господину пальцем, как грозят детям, повторил прерванную фразу, потом сам себя перебил, чтобы крикнуть нарушителю тишины, которого назвал Фрицем: сегодня его день рождения, и он может каждому докучать Шведеновом столько, сколько захочет, что опять-таки вызвало веселья больше, чем, собственно, давала повод шутка.
Он делает это скорее потому, продолжил он, дружески положив руку на плечо Эльке, что эта молодая женщина не только прибыла из деревни Шведенов Беесков-Сторковского района, но и сама урожденная Шведенов. Короче говоря, он имеет удовольствие приветствовать в своем доме прапраправнучку историка и писателя, что он и делает.
Элька попробовала запротестовать, когда раздались аплодисменты, но Менцель с милой заговорщицкой гримасой положил ей палец на губы и снова потребовал внимания: он забыл назвать сегодняшнюю фамилию потомка писателя. Ибо, как ни трудно это представить себе, она пожертвовала своей выдающейся фамилией во имя любви. Он на ее месте не сумел бы это сделать, даже если бы появился такой мужчина, как он сам. Итак, теперь ее зовут фрау Пётч, а ее мужа он назвал бы, если бы мог — но это невозможно — отвлечься от себя, лучшим знатоком Шведенова в наши дни, о чем он здесь упоминает лишь для того, чтобы сказать: теперь мы знаем, что приводит к научным открытиям — любовь.
Новым взрывом аплодисментов Менцель уже не смог насладиться, ибо прибыли новые гости: знакомая по телеэкрану даже Эльке актриса, посылавшая во все стороны воздушные поцелуи, а потом так повисшая на шее Менцеля, что ее ножки оторвались от пола; затем пожилая ненакрашенная и неукрашенная женщина, судорожно пытавшаяся сохранить на лице улыбку, очень высокий бородатый юноша в джинсах и пуловере, так ловко уклонившийся от менцелевского поцелуя, что последний угодил в пустоту. «Первая жена с сыном», — услышала Элька чей-то шепот.
Господин, который недавно так забавно застонал, спросил у Эльки, был ли у ее родителей домашний алтарь для святого Шведенова, и долго смеялся, услышав, что Элька только от мужа узнала об этой знаменитости. Полная дама, представившаяся как фрау Такитакская из Москвы и источавшая захватывающий дух сладкий аромат, доверительно сообщила Эльке, что господин, с которым она, Элька, только что беседовала, — это сам министр. Глубоко декольтированная блондинка с девически стройным телом и лицом старухи с лукавой улыбкой советовала Эльке остерегаться профессора: «Поверьте мне, вы милы ему не только своим девичьим именем, уж я знаю нашего Винфрида!»
Элька очень страдала, не умея шутливо отвечать на шутливые слова, с которыми к ней обращались. Ей удавалось лишь немного варьировать одобрительный смех. Но поскольку одним этим смехом беседа поддерживаться не может, никто не оставался долго около нее, и она снова подалась в свой угол, где уже стоял ее муж, но не один. Высокий худой мужчина с согнутой спиной занимал его историями про профессора, все время называя того шефом или князем. Услышав имя Браттке, которое она знала по рассказам Пётча, Элька сразу же посмотрела на его ноги и с разочарованием увидела, что они обуты не в войлок. Не было также и цепи с очками. Лишь пуловер свисал на пядь длиннее пиджака, и разговор снова зашел о рабстве, которое муж Эльки хотел добровольно принять.
