Я сходила на крыльцо за утренней порцией еды и принесла поднос на кухню. Сегодня дали совсем мало: горсть амаранта, пакетик семян подсолнуха — видимо, военные заметили, что урожай в саду начал поспевать. После скудного завтрака я вернула поднос обратно и пошла умываться. Вместо потока холодной воды вытекло лишь несколько капелек. Подождала немного, завернула и снова открыла кран. Сначала ничего, затем послышался низкий металлический звук, словно где-то повернулась труба, наконец из крана хлынула струя. Надо быстро привести себя в порядок, потому что подача воды с некоторых пор стала непостоянной. Я подумала об уровне воды в озерце и о белой отметке, видневшейся совсем близко, когда я последний раз ходила к источнику. От этого на сердце стало тяжело — нужно гнать такие мысли. Хорошо, что вода есть. Хотя для них я и преступница, мне не нужно ходить в грязной одежде или не мыться неделями, даже в заточении у меня больше воды, чем у многих других на свободе.

До сих пор мне это непонятно.

Я оделась и пошла подметать дорожку к чайному домику. Ночная роса на лужайке холодила ноги. Было пасмурно, но такие тучи не к дождю. Я сгребла опавшие листья, оставила для себя немного, чтобы разбросать по плитам дорожки, а остальное отнесла в кучу на задний двор, опасаясь случайно приблизиться к невидимой границе.

Крыжовник уже поспел, и я принялась собирать его крупные с красными прожилками ягоды с пригнувшихся к земле ветвей. Они кололи руки, но звук сыплющихся в пластиковую миску ягод успокаивал, словно дождь, сладкий сок наполнял рот, и косточки похрустывали на зубах. Вскоре я заметила, что к дому приближается солнцекар. Это выглядело странно, ведь солдат вокруг дома я видела и раньше, но они перемещались пешком, а солнцекар приезжал только при смене караула, которая проходила так незаметно, что иногда начинало казаться, будто жизнь пуста, — это пока я не нарушала обозначенную мне границу.

На этот раз солнцекар въехал под навес для гостей, и я в растерянности опустила миску на крыльцо. Из него вышел высокий мужчина, прошел через ворота в сад, остановился передо мной и поклонился.

Я не ответила на поклон.

— Командор Таро, позвольте поинтересоваться, чем же я заслужила столь большую честь?

Таро подошел ближе — настолько близко, что я могла сквозь москитную сетку разглядеть свое отражение в его темных глазах. Мне хотелось отступить назад, но я заставила себя не двигаться с места. Он измерил меня взглядом. Я не отводила от него глаз.

— Как я погляжу, девушка, вы ничуть не изменились с нашей последней встречи, — сказал Таро, и уголки его рта дрогнули в улыбке, которая напомнила мне о сверкающих саблях военных. — Что скажете насчет условий, которые мы для вас организовали?

С этими словами он махнул рукой, словно схватил дом и сад в свой кулак.

— Мне кажется, мы проявили чрезвычайное дружелюбие, если не сказать великодушие: тут достаточно пространства, вам регулярно приносят еду и включают воду. Знаете ли, редкому заключенному позволяются подобные роскошества.

— Признаться, я была чрезвычайно удивлена своими привилегиями, — ответила я. — Смею предположить, что вы здесь, чтобы пролить свет на ситуацию.

Я видела, что Таро забавляется, но это было тонкой игрой, маскарадом. В глазах командора ничто не дрогнуло.

— Было бы жаль не воспользоваться вашими особенными умениями, девушка, прошу прощения, мастер Кайтио, — произнес он. — Так что я хочу предложить вам продолжить нашу милую беседу за чашечкой вашего отменного чая. Не окажете ли вы любезность провести чайную церемонию в честь моего визита?

Несмотря на подчеркнутую вежливость, я знала, что это была не просьба.

— Дайте мне пятнадцать минут, командор Таро, на подготовку. К сожалению, сладостей нет, — сухо сказала я. — Уж извините.

— Как скажете, мастер Кайтио, — ответил он.

Я оставила Таро стоять на лужайке и ушла в дом. Убедившись, что шторы плотно задернуты, достала из шкафа церемониальную одежду. Она казалась гораздо мягче и приятней, чем в тот день праздника лунного года из другого времени и другой жизни, когда я впервые примерила ее. И все же в ней ощущалась чуждость, я словно примеряла у кого-то позаимствованную кожу. Сейчас облачаться в одежду мастера чайной церемонии казалось бессмысленным и ненужным, ведь Таро не этого ожидал от меня. Однако неизменный, основанный на непрерывности поколений ритуал чайной церемонии был единственным мостиком, который я могла позволить себе выстроить между своей ранимостью и неприкосновенностью мастера. Одежда оберегала меня, в ней я чувствовала себя в безопасности.

В чайном домике всегда хранится несколько комплектов утвари. Даже оказавшись в заточении, я подметала и проветривала его ежедневно и несколько раз мыла пол, так что мне требовалось только принести туда воды. Через десять минут я вышла из дома с бутылкой, наполненной водой из крана.

Я не сразу заметила Таро. Он стоял перед чайным домиком и брызгал на лужайку дождевой водой из каменной чаши, выполняя символический ритуал очищения чайного домика и пространства вокруг него. Такое разрешалось только чайным мастерам и их ученикам. Горечь унижения поднялась к горлу. Мягко шлепая сандалиями по плитам дорожки, я подошла к домику.

— Боюсь, вам придется в этот раз тоже войти через вход для гостей. Мы не изменили высоту прохода, ремонтируя домик, — с трудом сдерживаясь, сказала я.

Таро вытер мокрые руки о штаны, и уголки его рта чуть дрогнули. В почти черных глазах командора мелькнула тень, словно в зеркале в темной комнате.

— Я и не сомневался, — ответил он.

Ни один из нас не поклонился друг другу. Я обошла домик и вошла через вход для мастера.

Я развела огонь в очаге, налила воду в котелок и поставила утварь на поднос, затем приоткрыла вход для гостей. Через мгновение в домик вполз Таро уже без сетки на голове. Согласно ритуалу, я поклонилась ему, он улыбнулся и поклонился в ответ. Мне показалось, что он сделал это демонстративно, — но не уверена. Кровь прилила мне к лицу. Дыши глубоко, сказала я себе, дыши и думай о воде, что несет и сковывает меня, что отделяет нас от тлена, вода, что все еще не оставила меня. Пока не оставила.

На дне котелка появилось десять пузырьков.

Я приготовила чай и предложила чашку Таро. Он неторопливо принял ее, подул, но сразу пить не стал — чай был еще слишком горячим, — поставил на пол рядом с собой.

Командор смотрел на меня, как будто оценивая. Невыносимая тяжесть того, что он намеревался делать, вызывала у меня ужас, ведь Таро пришел ко мне не просто так. Я не могла знать, что кроется за его молчанием, но понимала, что ничто не может запретить ему сделать это или хотя бы помешать. Он не спешит, он ждет, он ищет мое слабое место и будет искать, пока не найдет.

Наконец он произнес:

— Ты не боишься меня, Нориа. Почему же?

Я заметила, что Таро перешел на «ты» и сделал это, сознательно нарушая этикет чайной церемонии и выказывая неуважение к мастеру. Я не ответила, а он продолжал смотреть на меня.

— Пожалуй, ты понимаешь, что я могу причинить тебе боль, если только захочу, — сказал он все так же невозмутимо. — Либо я могу приказать кому-нибудь другому сделать это, а сам буду наблюдать со стороны.

Конечно, я все понимала. Все знают о том, что происходит в темноте, о том, чего лучше не видеть. Я слишком много о них думала: о маме, о тюремных стенах вокруг нее, возможно, даже толще тех, что окружают меня, о металле, прижатом к ее тонкой коже. Я думала о Санье. Нет, надо гнать такие мысли, потому что у меня начинают дрожать руки, а я не могу сейчас допустить это.

— И ведь все равно ты говоришь с вызовом и не кланяешься мне, — продолжил Таро. — Почему?

И тогда я сказала одну-единственную фразу, которую могла сказать в той ситуации, а когда сказала, то поняла, что это было правдой.

— Вы не можете сделать со мной ничего такого, что имело бы для меня значение.

Таро поднял чашку, подул и отпил глоток: