Перед сном я вышла во двор привести в порядок сад камней. Тонкие бороздки на песке уже почти исчезли в темноте, когда я заканчивала работу. И тут мне показалось, что на дороге, идущей в сторону деревни, стоят две человеческие фигуры и наблюдают за домом. Я остановилась — сердце так и прыгало в груди. Грабли выпали из рук. Я наклонилась, чтобы поднять их, а когда выпрямилась, то возле леса никого не было. На следующее утро сходила туда поискать какие-нибудь следы, но затвердевшая земля и опавшая толстым ковром хвоя отказались раскрывать мне вчерашнюю тайну. Да, подумала я, деревья в полутьме могут казаться неподвижными фигурами людей.
Через два дня я получила от мамы сообщение: я как раз вошла в дом, когда на трансляторе замигал индикатор. От неожиданности я чуть было не выронила бутылки из рук, поставила их в угол и бросилась к транслятору. Засветился дисплей, и на нем появились слова, написанные кругловатым маминым почерком.
«Дорогая моя Нориа, — писала она. — Я очень извиняюсь, что никак не получается писать тебе чаще. Поверь, мне грустно без тебя, и надеюсь, что ты очень скоро сможешь приехать ко мне. Обещаю сделать все возможное для этого, а сейчас хочу тебя попросить прислать мне что-нибудь из своих вещей. Не нужно ничего особенного, но что-нибудь такое, чем тебе приходится часто пользоваться, скажем, ложку из чайного домика или чем ты ведешь записи в дневнике. Мне это нужно, просто чтобы у меня была вещь, которая напоминала бы мне о тебе, чтобы чувствовать себя ближе к тебе, особенно сейчас, когда мы не можем быть вместе. Только не утруждай себя, не мой и не начищай вещицу специально; оставь, как есть. Мой транслятор скоро разрядится, а зарядить получится только завтра при солнечном свете, так что вынуждена на этом закончить. Обнимаю, твоя мама Лиан».
У меня от радости прямо-таки подкосились ноги. Какое облегчение! Мама жива, ведь я не получала от нее вестей уже больше месяца. Я написала ответ: «Ты в порядке? Скучаю». Послала сообщение, но подтверждение о доставке не пришло.
Потом я еще раз перечитала мамино послание — что-то в нем меня озадачило, а потом еще и еще несколько раз, и всякий раз ее просьба казалась мне все более странной. Конечно, она любила меня, но ее никогда не интересовали вещи, и, даже переезжая в Синджинь, она не взяла с собой ни единой своей книги и потом ни разу о них не вспомнила. У нее вообще была привычка сдавать в утиль все ненужное, не задумываясь о его ценности. Например, я видела, как она отдавала другим детям мои игрушки, как шила из моих детских одежек чехлы для мебели или нарезала их на лоскутки для половиков. Вот так она преспокойно уничтожила мою коллекцию камней, которую я собрала специально для нее. Насколько мне было известно, она не сохранила ни одного моего детского рисунка, а платок, подаренный ею мне на выпускной, был единственным предметом одежды, не имевшим практической ценности.
Поэтому ее просьба о какой-нибудь вещи показалась мне совершенно неожиданной и непонятной. С какой стати? Еще удивило то, что она не рассказывала, как у нее дела. А вдруг мои сообщения до нее вообще не доходили? Или я не получала всего, что она посылала? Шла большая война, и, скорее всего, все линии связи контролировались, поэтому я старалась в письмах придерживаться нейтрального тона, насколько это было возможно, поскольку кто знает, что может взбрести в голову военным.
Я решила послать ей ложку, которой пользовалась сегодня утром и оставила на столе немытой. На металле виднелись коричневые следы засохших капель чая. Я завернула ложку в лоскут ткани, нашла в ящике мешочек для посылок и положила ее туда. Сходила за дневником, вырвала из него страницу и написала: «Мама, посылаю тебе это на память о себе. Надеюсь, что увидимся. Целую, твоя Н.». Затем сложила листок и положила его в посылку, завязав ее шнурком. В принципе уже завтра ее можно отправить, надо только сходить в деревню. Главное, чтобы она дошла до Синджиня.
В течение следующих двух недель дни стали заметно теплее, и весна начала тянуться к лету. Вода поднималась сквозь мрак земли, к нагретым солнцем камням и испарялась. Когда я не размышляла о книгах, или об экспедиции, или о родителях, то вспоминала о Санье. Мне хотелось поговорить, рассказать ей о том, как после смерти отца я стараюсь выбраться из тишины, но для этого никак не находилось подходящего момента. Последнее время Санья жаловалась на усталость и вообще была немногословна, так что мне казалось, будто она что-то недоговаривает. Мы перестали вместе ходить на свалку, а если я спрашивала, в чем дело, то она отвечала уклончиво.
Для начала мне следовало разобраться с записями Миро, расставить все в логическом порядке, хотя он все равно получится случайным, ведь дело осложнялось тем, что в то же время в доме жили два других чайных мастера. Вообще, ситуация выглядела так: Миро не обзавелся детьми, так что его учеником и последователем стал его двоюродный брат Нико Кайтио, который умер молодым всего за несколько месяцев до процедуры посвящения в чайные мастера. Тогда место Нико в учениках занял его сын Томио. Ни Нико, ни Томио не обладали полетом фантазии, оставив много пустых страниц в своих дневниках, отчего Миро, не особенно стесняясь, заполнил их своими записями.
В одном из дневников концовка была сделана рукой Миро, и я решила разобраться, в чем тут дело. Дата совпадала с последним годом Сумрачного века, он же был и годом смерти Миро, как я узнала из скупых записей Томио.
«Я знаю, что настает время последней церемонии, поэтому хочу успеть записать это еще до того, как остановится мое сердце. Нигде и никогда я не писал об этом, считая такое дело небезопасным, но с тех событий, о которых я скоро расскажу, прошло четыре десятилетия, так что вряд ли эти записи смогут кому-то навредить. Возможно, настанет время, и тогда еще кто-нибудь, кроме воды, будет помнить и знать, ибо слишком много историй исчезают бесследно и слишком редко оставшееся является правдой».
Тут я быстро отсчитала от указанной даты назад и получила год, указанный на серебристом диске, потом уселась поудобнее, скрестила ноги на подушке и продолжила чтение.
«К тому моменту я успел прослужить мастером чайной церемонии всего несколько лет, а мой отец скончался годом раньше. Одним темным вечером в дверь постучали. Я пошел открывать и увидел на крыльце двоих мужчин и одну женщину. Они назвались и сказали, что готовы за еду делать любую работу по дому и в саду. В те времена это было обычным делом, ведь шли войны, и многие лишились крова, порой ходить из деревни в деревню в поисках крыши над головой и куска хлеба оказывалось единственным способом выжить. Правда, пришедшие не выглядели бродягами: одежда на них была довольно новой, а вели они себя беспокойно, как те, кого преследуют. Один из мужчин был ранен, рука у него была замотана грязной окровавленной тряпкой, из-под края которой виднелась странная татуировка: морской дракон, держащий в лапах снежинку. То, как они представились — один слишком быстро и уверенно, а второй словно заикаясь, — заставило меня подумать, что имена их были выдуманными. Однако они выглядели утомленными, как если бы им пришлось идти несколько дней кряду без отдыха, к тому же у них с собой был всего лишь один маленький чемоданчик из какого-то непромокаемого материала. Я решил, что они не опасны, и предложил переночевать в чайном домике. Там не хранилось ничего ценного, так что грабить у меня было нечего, да и сплю я всегда чутко и точно услышал бы крадущегося человека. На двери у меня большой замок — его не откроешь, не загремев. Я угостил их чаем с хлебом, дал подушки, войлочные одеяла, фонарь и показал, как пройти через сад к домику. Потом приготовил очищающую мазь для ран, а когда пришел к ним, то увидел, что все спят без задних ног. Я оставил баночку с мазью на ступеньке.
На следующее утро они еще спали, когда курьер от пекаря принес хлеб и заодно самые последние новости: «Поговаривают, что прошлой ночью военные ходили по домам, будили спящих, разыскивая троих дезертиров». Скоро проснулись и ночные гости. Я приготовил им завтрак, а сам сел за стол и начал внимательно приглядываться. В их лицах угадать что-либо было сложно: держатся хорошо, даже несколько чопорно — похоже, образованные, а это значит, что воспитывались в привилегированных армейских кругах. И в то же время некоторые их замечания, мягко сказать, были несколько неподобающими для военных людей. В общем, я понял, что не сумею у них ровным счетом ничего выведать, если не задам вопрос в лоб. Рассказал, о чем слышал утром, и они тут же замолчали и словно застыли на месте — понятно, что искали именно их. Тогда я попросил назвать хотя бы одну причину, почему я не должен выдавать их.
