Потом Евгений Львович часто вспоминал Фисановича, этот вечер, эти слова…

Через несколько месяцев Фисанович погиб в море. Погиб как герой, в бою… Как огорчился Евгений! Как будто потерял сына.

Шварц легко сходился с людьми. Был добр, ужасно смешлив. Ненавидел грубость, хамство.

Однажды мы стояли с ним в кабинете директора Управления по охране авторских прав. Я был очень беден, пьесы не шли. Просил аванс под будущие пьесы. Директор отказал, кипятился и ругал меня.

Шварц повернулся и вышел, громко хлопнув дверью.

— Ты знаешь, — потом говорил он мне. — Из-за этого разговора я решил как можно скорее возвратиться домой в Ленинград. Ведь он неплохой парень, этот директор. Он, наверное, добрый. Но этот стиль начальника над писателями, напускная грубость…

Он был деликатен, воспитан удивительно. Умел снисходить к недостаткам друзей. Грубость, небрежность, халтуру, двоедушие ненавидел откровенно. В театр ходить не любил. Только в крайнем случае… Прекрасно рассказывал эпизоды своей театральной юности, описывая Ленинград двадцатых годов, охотно делился замыслами.

Вот он уже у себя дома, в маленькой квартирке на канале Грибоедова, окруженный, как всегда, друзьями. С любимой женой. С пушистым котом Барсиком. Снова стал полнеть. Немного, не так, как перед войной, но округлился, что к нему шло. Писал… Я часто после войны приезжал в Ленинград, подолгу там жил. В «Астории» или неподалеку от него, в «Европейской». Был частым его гостем. Вечерами мы гуляли по городу, я ему рассказывал о цыганах (я тогда работал завлитом в «Ромэн»), об их нравах и истории, мы с ним играли импровизированные диалоги двух философов на Одесском бульваре или председателя комитета по делам искусств с Борисом Годуновым, много смеялись, вспоминали…

По предисловиям к изданиям Шварца у многих может создаться впечатление, что он был вроде ласковой старой няни, вяжущей чулки и рассказывающей разные разности.

Его называют «добрым сказочником», «ласковым волшебником», «фантазером»…

Ни дать ни взять, бабушка в чепце с немецкого надпостельного коврика.

Нет-с, он не был таким. Ошибка! Штамп! Он был молод, задирист, бесконечно изобретателен, весел. Он был легко подвижный и мгновенно зажигающийся лицедей. Умел видеть сущность людей и событий. Легко подмечал смешные стороны. Был вспыльчив. Умел любить и ненавидеть. Знал, что такое страдание и сострадание. Он был талантлив, воинствен, романтичен. Не старая добрая бабушка, и не Дед Мороз, и не волшебник с неподвижно улыбчивым ликом, в балахоне с широкими рукавами. Его произведения запрещали. Его ругали в газетах и в журналах. Его пьесы проваливали иногда нарочно, чтоб доказать, что он бездарен. Были и такие методы борьбы. А пьесы пробивались. Если сравнивать его с персонажами его произведений, он был Рыцарь, странствующий Рыцарь, живущий для блага людей.

Когда Ланцелот отрубил Дракону все его три головы, они, издыхая, бормочут последние слова:

— Меня утешает, что я оставляю тебе прожженные души, дырявые души, мертвые души…

Шварц любит людей нежно, пламенно. Ради них он пошел на бой с драконом, и с бургомистром, и с его сыном. В бой за души.

На мой взгляд, Евгений Шварц и его литературное наследство занимают в современной драматургии место не меньшее, чем Бертольт Брехт. Конечно, теперь пьесы Шварца идут во многих театрах и в кино, печатаются… Но не настала ли пора один из ленинградских или московских театров, близких ему по духу и мироощущению, по художественному восприятию искусства, сделать театром Евгения Шварца? Ставить там пьесы Шварца и, разумеется, не только его. Собрать актеров, которые любят и умеют играть Шварца. Может быть, тогда новую жизнь обретут и «Красная Шапочка», и «Снежная королева», и «Голый король», «Тень», «Золушка», «Сказка о потерянном времени», «Дракон», «Царь Водокрут», «Клад» «Повесть о молодых супругах», «Обыкновенное чудо», «Новые приключения Кота в сапогах». Смотрите, какое богатое наследство оставил нам этот такой непохожий на других писатель.

Как хотелось бы, чтоб это наследство было собрано в одном театре. И тут же открыть музей Шварца. Показать, как писатель был связан с жизнью, с героями этой жизни, с художниками, артистами, писателями, музыкантами, учеными, как живо интересовался не только литературой, но и наукой, ее новыми достижениями.

Много интересного и поучительного можно было бы показать юношам в музее Евгения Шварца…

…Через несколько дней после нашей последней встречи Шварца не стало. Он ушел от нас… Но работа странствующего рыцаря продолжается.

«— Работа предстоит мелкая, — предупреждает горожан, избавившихся от Дракона и Бургомистра, рыцарь Ланцелот. — В каждом из них придется убить дракона.

Мальчик. А нам будет больно?

Ланцелот. Тебе — нет.

1-й горожанин. А нам?

Ланцелот. С вами придется повозиться.

Садовник. Но будьте терпеливы, господин Ланцелот. Умоляю вас, будьте терпеливы. Прививайте. Разводите костры — тепло помогает росту. Сорную траву удаляйте осторожно, чтоб не повредить здоровые корни. Ведь если вдуматься, то люди, в сущности, тоже, может быть, пожалуй, со всеми оговорками, заслуживают тщательного ухода.

1-я подруга. И пусть сегодня свадьба все-таки состоится.

2-я подруга. Потому что от радости люди тоже хорошеют.

Ланцелот. Верно! Эй, музыка!

Гремит музыка.

Эльза, дай руку. Я люблю всех вас, друзья мои. Иначе чего бы ради я стал возиться с вами. А если уж люблю, то все будет прелестно. И все мы после долгих забот и мучений будем счастливы, очень счастливы наконец!»

…Так писал Евгений Шварц.

Когда мне бывает грустно, я перечитываю пьесы Шварца. И становится не так грустно.

Советую и вам это делать время от времени.

Ольга Берггольц

Встреча в «Астории»

…Делегация почти целиком состояла из коммунистов или близких к партии антифашистов. Среди них были: замечательная писательница Анна Зегерс, маститый Бернгард Келлерман с супругой, Стефан Хермлин, поэт, беллетрист, критик, в прошлом старый комсомолец, ныне — то есть уже тогда, в 1948 году, — коммунист; Вольфганг Лангхов, актер и режиссер, член партии со «спартаковских» времен, автор книги «Болотные солдаты», побывавший в гитлеровском лагере, а в те дни и посейчас руководитель театра имени Макса Рейнгардта. Был профессор Юрген Кучинский, известный экономист, автор многих капитальных трудов по политической экономии, старый член партии; Эдуард Клаудиус, прозаик, старый антифашист, сражавшийся в Испании, а во Вторую мировую вместе с партизанами Северной Италии сражавшийся против Гитлера; Гюнтер Вайзенборн, поэт и драматург, участник движения Сопротивления группы «Красная капелла», освобожденный из тюрьмы нашими войсками; Михаэль Чесно-Хелль, старый член партии, был в эмиграции в Швейцарии, тельмановец, один из авторов сценария о Тельмане. И другие.

И вот мы уселись за стол, ломившийся от пищи, от дорогих вин, в банкетном зале, в том зале, где во время блокады был морг.

И был поднят первый бокал, произнесен первый тост. Раздались шумные, но холодные аплодисменты. Мы сидели рядом с антифашистами, с коммунистами, и все-таки буквально каждый из нас (я говорю о ленинградских писателях) ощущал, что между нами и немцами стоит некая невидимая, но нерушимая стена, вроде как бы стена из особого стекла или льда, через которую мы видим друга, пытаемся объясниться, но друг друга не слышим. Они были немцы, они приехали из той страны, из того города, откуда ринулась на нас, на нашу Родину, несколько лет назад озверевшее, лязгающее железо, под рев людоедских фанфар, откуда пришли в наш город непроглядная тьма, ледовый холод, жажда и голодный мор и безвозвратно унесли тысячи и тысячи ленинградцев, среди которых были люди такой душевной чистоты и отваги, и беззаветности, как покойный мой муж Николай (1), как работник Радиокомитета Яков Бабушкин (2), как старая няня моя Авдотья и тетя Варя, как Николай Верховский и Николай Римский-Корсаков, умершие в этом здании.