Вообще, по части жизнерадостного дуракаваляния Шварц был неутомимым и непревзойденным мастером. Он был организатором импровизированных спектаклей-миниатюр. В эти спектакли он втягивал и меня и Олейникова: расскажет нам приблизительную тему и слегка наметит мизансцену, а каждый из нас должен сам соображать, что ему говорить на сцене.

Помню, был один спектакль из времен французской революции. Я изображала аристократическую девушку, а Шварц — старого преданного слугу. Он прибегал в испуге и дрожащим голосом говорил: «Мадемуазель, там пришли какие-то люди, они все без штанов. Это, наверное, санкюлоты! (2)» Потом появлялся Олейников в роли санкюлота. Он совершенно не считался со стилем эпохи и говорил бездарно и абсолютно невпопад: «Богатые, денег много… Ну, не́чего, не́чего, собирай паяльники!» Тут не только зрители, но и артисты покатились со смеху. Шварц кричал на Олейникова, задыхаясь от смеха: «Тупица, гениальный тупица!» Потом во всех спектаклях, на какую бы тему они ни были, Олейников играл один и тот же образ — появлялся некстати и говорил одну и ту же фразу: «Богатые, денег много… Ну, нечего, нечего, собирай паяльники!» И спектакли от этого были безумно смешными.

Паперная Э. С., Розенберг А. Г., Финкель А. М. Парнас дыбом: Литературные пародии / Сост., подгот. текста и вступ. статья Л. Фризмана. М.: Худ. литература, 1990. 126 с.

У Шварца всегда слегка дрожали руки, и от этого у него был какой-то малограмотный почерк. К тому же по части знаков препинания Шварц был слабоват. Поэтому письма выглядели, как письма малограмотного человека. А когда Шварц валял дурака, то он нарочно писал с ошибками и невероятно вычурным стилем — это были великолепные образцы графоманских произведений. У меня была громадная пачка таких писем. Он писал их мне каждый день на длиннейших листах редакторской бумаги от имени братьев Эсякиных. Каждый из этих братьев ругал Олейникова и предостерегал меня, что он соблазнитель девушек и коварный обманщик. И каждый из них хвалил себя и предлагал свою любовь. А в конце каждого письма Эсякина-мама делала приписку: «Зачем вы губите моих сыновей?» Это были очаровательно смешные письма, и при всей их нелепости в каждом письме был виден характер пишущего — все шесть братьев имели свою индивидуальность. Как жаль, что письма братьев Эсякиных пропали в годы войны! Это были оригинальные, занятные литературные произведения.

Осенью Шварц уехал в Ленинград, а я в Харьков. Но мы договорились, что летом 1924 года снова приедем в Артемовск, в редакцию «Кочегарки». И сдержали свое слово. К этому времени очень окреп читательский и рабкоровский актив «Кочегарки», она стала настоящей любимой рабочей газетой. Родился литературный кружок, давший жизнь журналу «Забой», в котором Шварц принимал активное участие (3). Как он радовался каждому мало-мальски способному рабочему поэту, как носился с каждым стихотворением! Олейников тоже принимал горячее участие в журнале «Забой», главным образом, как организатор. Сам он тогда не писал и не думал, что станет писателем.

Втроем мы ходили по воскресеньям на рудник, где работал врачом отец Шварца — Лев Борисович. Эти прогулки за двенадцать километров по донецкой степи, пахнущей полынью и мятой, были очень веселыми и оживленными. Мы и беседовали на литературные темы, и вспоминали любимые стихи, которых знали великое множество, и пели песни, и спорили, и шутили. Шварц рассказывал очень смешные истории, изображал их в лицах или вдруг начинал медным голосом читать монолог председателя из «Пира во время чумы». Это у него получалось очень эффектно.

Осенью 1924 года я переехала из Харькова в Ленинград, а через год туда переехал Олейников. И снова Шварц и Олейников стали неразлучными друзьями. Деятельность их в детской литературе была интересной и богатой, она довольно широко известна, и мне незачем о ней рассказывать. Дружба Шварца и Олейникова позднее стала слабеть и под конец совсем прекратилась. Виноват в этом, вероятно, нелегкий характер Олейникова, о котором Самуил Яковлевич Маршак писал:

Связь с Донбассом и «Кочегаркой» мы поддерживали долго. Часто в Ленинград приезжали то Алексей Селивановский, то Борис Горбатов, то Михаил Тардов, то Лев Николаевич Марков. И всегда мы собирались вместе и были в курсе «Кочегаркинских» и «Забоевских» дел. Давно уже нет в живых никого из этих людей, и сколько всего страшного и грозного произошло за минувшие годы! И вспоминать об этих славных людях, о тех временах, когда мне посчастливилось знать их и работать с ними, для меня и радостно, и грустно…

23/VI — 66

Леонтий Раковский

Воспоминания и дела…

В начале зимы 1924/25 года «Ленинградская правда» пригласила М. Л. Слонимского редактировать вместе с А. Г. Лебеденко, издававшийся при газете журнал «Ленинград». М. Слонимский тотчас же предложил мне оставить репортерскую работу и перейти в журнал… Я с радостью принял предложение Михаила Леонидовича…

В журнале «Ленинград» я оказался «поддужным» у Евгения Львовича Шварца, которого М. Слонимский взял на должность секретаря журнала.

Шварца я впервые увидел зимой 1923 года. Кто-то из моих знакомых университетских поэтов сказал, что в квартире артистов Мгеброва и Виктории Чекан на Толмачева, 14, собираются молодые литераторы. В один из таких вечеров я отправился к Мгебровым.

Там уже было десятка два гостей. В центре оказалась литературная группа «ничевоков». Я запомнил одного из них — плотного черноволосого юношу в суконной гимназической блузе, на которой цветными нитками было вышито на груди ступеньками сбегающее слово

«Ничевоки» читали стихи. В качестве «ведущего» выступал на вечере худощавый, светлоглазый блондин с римским, с горбинкой носом и живыми, насмешливыми глазами. Вместо обычных френчей и гимнастерок на нем была визитка с галстучком. И не только по костюму, но и по свободной манере держаться в светлоглазом человеке угадывался артист.

«Ничевок» в гимназической блузе что-то говорил о своей поэме, читал стихи и наконец умолк. Настала минутная пауза. И тут в наступившей тишине раздался звучный баритон светлоглазого. Он как бы невзначай, ровным, без нарочитого подчеркивания голосом спросил:

— А вы кончили?

— Что кончил? Поэму? — переспросил «ничевок».

В уголках губ светлоглазого задрожала улыбка:

— Нет, не поэму… Гимназию. Гимназию кончили?

Все заулыбались…

Этот остроумный, иронически-веселый светлоглазый человек был Евгений Шварц.

В журнале Евгений Львович (или, как мы все большей частью звали его, Женя) Шварц оказался моим непосредственным «начальником» и первым учителем в незнакомом для меня полиграфическом деле. Он учил меня расклейке номера, верстке, учил править корректуру и прочее.

Кроме редакторов А. Г. Лебеденко и М. Слонимского и секретаря Е. Шварца, в журнале «Ленинград» работали Н. П. Полетика, художник Н. И. Дормидонтов и фотограф А. Поповский.