Судьба «Кукольного города» иная. Эта пьеса написана специально для марионеток (кукол, управляемых системой ниток). Она появилась на свет в результате настойчивого стремления Театра иметь в репертуаре пьесу, которая могла бы заменить очень важную по теме, но написанную без учета специфических особенностей кукольного театра пьесу Д. Немковского «Зеленая фуражка».

Тема пьесы «Зеленая фуражка» — защита родных рубежей — казалась театру в те годы особенно важной, но решения ее с показом в куклах пограничников и других бытовых действующих лиц было признано Театром ошибочным.

Евгений Львович принял пожелание театра, и в результате довольно долгой совместной работы появился «Кукольный город».

Я не могу сказать, что эта работа шла, как говорится, «без сучка и задоринки». Евгений Львович был очень настойчив в своих взглядах на решение и отдельных образов, и целых сцен спектакля. Это мне нравилось. Я не люблю авторов, которые безоговорочно принимают любые рекомендации театра, не пытаясь отстаивать свои позиции.

Мне кажется интересным спор, который завязывается у Театра с автором, и если в этих случаях взаимно не задевать самолюбие — дело выигрывает.

Евгений Львович, писатель большого ума и таланта, умел спорить, умел остроумно отстаивать свои взгляды, и тем интереснее было переубеждать его.

В «Кукольном городе» он внял некоторым советам Театра, а через двадцать с лишним лет при возобновлении этой пьесы в новой сценической редакции нашел в себе силы буквально за несколько дней до кончины еще раз проредактировать тексты (3).

Мне кажется, что пока в мире существуют войны, пока вопросы необходимости защиты достояния своей страны не сняты, «Кукольному городу» должна быть обеспечена сценическая жизнь, и боязнь показывать детям различные военные эпизоды, к тому же сделанные с таким тактом и юмором, как это сумел сделать Евгений Львович, не обоснована.

Недаром этот спектакль пользовался у нас особым успехом в дни блокады, вызывая, несмотря на всю свою «кукольность» (воюют игрушки и крысы), большие патриотические чувства.

Я не был близок с Евгением Львовичем в обывательском смысле слова, хотя знал его более тридцати лет.

Наша дружба с ним, а вернее его с Театром, зиждилась на большом уважении к его замечательному дарованию, безупречной честности в искусстве, чудесной способности быть искренним и добрым к людям, подлинным гуманистом наших дней.

22.1.66

Борис Чирков

Из книги «Азорские острова»

В ТЮЗе я познакомился и с Евгением Шварцем — мастером удивительной выдумки и тончайшего юмора. Бывший артист ростовского театра, он тогда начинал свою литературную деятельность.

Память становится у меня все хуже, хотя прежде была как бы специально приспособлена для работы в кино. Запоминать нашему брату актеру приходится помногу и быстро. Иногда прямо на съемке нужно выучить целую страницу, а то и больше нового текста. Но как только режиссер и оператор сказали: «Все! Съемка кадра закончена…» — тут же можно выкидывать из головы все монологи, диалоги, реплики отснятого эпизода. Они теперь запечатлены на пленке, и я могу освободить от них свою память.

За десятки лет работы утвердилось во мне это своеобразие памяти, потому и не могу я припомнить, где и как произошла моя первая встреча со Шварцем, хотя знакомы были долго и, пока я жил в Ленинграде, виделись с удовольствием.

Он, детский писатель, часто бывал у нас в Театре юных зрителей и на спектаклях, и на еженедельных беседах. У нас же была поставлена первая его пьеса — «Ундервуд». И если бы не наш театр, кто знает, как сложилась бы судьба этого чудесного писателя.

Встречались мы с Евгением Львовичем и дома. И даже затеял он с актрисой Уваровой и со мною литературную игру — должны мы были сообща вести что-то вроде дневника или журнала, записывать в него все, что видели, пережили, передумали и что выдумывали. Единственное, но строжайшее требование было — не врать, не сочинять, а писать одну правду.

Затеял это дело Евгений Львович не потому, что хотел вырастить из нас литераторов, а затем, что в нем самом созрело нестерпимое желание писать, он по-всякому пробовал, испытывал себя, и ему нужны были непосредственные ценители его опытов.

Журнал прожил недолго. И хотя хранился он у Уваровой, но писал в нем почти только один Шварц.

Тетрадь эта терялась, но теперь отыскалась, и, стало быть, в нашей литературе прибавилось несколько страничек сочинений этого тонкого, жизнерадостного и нежного писателя.

Я надеюсь, что когда-нибудь эти странички будут напечатаны, к удовольствию взрослых и юных читателей (1). И так как убежден, что все большие и малые сочинения Шварца могут доставить радость людям, то и решил сообщить здесь три стихотворные шутки Евгения Львовича. Все это экспромты, и сочинены они были на лету, без всякой подготовки.

Проходя по Невскому мимо Казанского собора, всякий раз подымался я на третий этаж бывшего зингеровского дома, в те комнаты, где становилась на ноги, училась говорить, как вундеркинд, поражала своей одаренностью, серьезно думала и весело шалила совсем еще юная наша литература для детей. Здесь озорные и задумчивые таланты сидели на подоконниках, бродили по коридору. Шумно радовались новым сочинениям и литературным открытиям друг друга и свирепо и беспощадно критиковали один другого.

Здесь делались замечательные детские журналы «Еж» и «Чиж».

Но, кроме авторов и сотрудников, в этих комнатах всякий раз можно было встретить и их друзей, и взрослых читателей и поклонников этих журналов — художников, музыкантов, актеров.

В отдельной комнатке, блистая толстыми стеклами очков, обитал всеведающий бог Саваоф сих небесных сфер — Самуил Яковлевич Маршак. За тонкой перегородкой кабинета то и дело взрывался его глуховатый голос. Здесь он учил, воспитывал, вдохновлял и сам вдохновлялся, огорчался неудачами, а чаще восторгался дарованиями своих учеников и соратников.

Кланяясь полуоткрытой двери, пробираясь между Олейниковым, Хармсом, Введенским, Житковым, Лебедевым, Чарушиным, постояв за спиной у компании, окружающей Андроникова, обменявшись дружескими тумаками с Львом Канторовичем, я подбирался к небольшому столу, за которым, не обращая внимания на сутолоку вокруг него, трудился Женя Шварц, хитро и ласково улыбаясь тому, что появлялось из-под его пера на бумаге.

В один из моих заходов он вытащил из ящика свою небольшую книжицу в синей обложке — «Приключения Мухи» — и, не задумываясь, написал на ней вот это посвящение:

Он поставил точку и, улыбнувшись, подписался: Б. Пастернак.

А ниже добавил: «от автора».

Я действительно тогда частенько напевал под гитару старые песни, которых много наслушался у себя в Нолинске. Ленинградским моим знакомым они нравились своим особым вятским колоритом.

А вот эту шутку он сочинил на одном из тюзовских собраний. Пока кто-то из работников педагогической части настойчиво, но скучно убеждал труппу, что главное в театре назидательность, а не увлекательность представления, Евгений Львович на крошечных листочках малюсенького блокнота писал короткие эпиграммы и рассовывал их соседям.