Известен пример графа Балдуина II Гинского (1169–1206 гг.). Этот князь, по словам Ламберта Ардрского, «окружал себя клириками и учеными, непрерывно расспрашивал их и внимательно выслушивал. Но так как он хотел все знать и не мог всего запомнить наизусть, то он приказал ученому Ландри де Вабену перевести с латинского языка на романский "Песнь песней", с ее мистическими комментариями, и заставлял часто читать ее себе. Таким же образом он изучил Евангелия, особенно воскресные, с приложением соответствующих проповедей, которые перевел, равно как и жизнь аббата св. Антония, некий Альфред. Он получил также от ученого Готфрида перевод с латинского языка на романский значительной части "Физики". Как известно, достопочтенный отец Симон Булонский перевел для него с латинского языка на романский книгу Солина по естественной истории, которую он, желая получить награду за свой труд, посвятил ему публично и прочел ему»[667].
Балдуин Гинский не был, конечно, одиноким в этом отношении, и можно было бы привести множество фактов, убедительно свидетельствующих о том, что при нидерландских феодальных дворах питали такую же страсть к знанию. Мы уже отметили любовь Балдуина V Генегауского к дидактической литературе. Напомним еще, что древнейший имеющийся прозаический французский перевод, — это, если исключить чисто религиозную литературу, сделанный в 1240 г. генегаусцем Иоанном Тюенским, перевод Фарсалий.
Из различных отраслей серьезной литературы ни одна не была в большем почете, чем история. Здесь тоже начали с переводов. Первый труд этого рода на французском языке был написан Николаем Санлисским для Иоланты, графини Сен-Поль, сестры Балдуина V Генегауского, завещавшего ей рукопись латинского текста хроники Турпина[668] до 1198 г. С тех пор число исторических трудов, написанных на народном языке, стало быстро расти. В 1225 г. один ученый, находившийся под покровительством лилльского кастеляна Рожера, написал по-французски в прозе книгу «Livre des Histoires» (Книга историй), в которой он изложил почерпнутые из самых различных источников исторические рассказы, начиная с сотворения мира и вплоть до своего времени[669]. Если верить Якову Гизу, то Балдуин VI Генегауский приказал составить подобное же произведение. Но местная история вызывала больший интерес, чем всеобщая. Во второй половине XIII века была переведена «Genealogia comitum Flandriae» (Генеалогия графов Фландрии), и вскоре народным языком стали пользоваться не только для популяризации латинских сочинений, но и для составления самостоятельных повествований. Один артуасский рыцарь, служивший у Бетюнского сеньора, написал в 1217 г. хронику войн между Францией, Фландрией и Англией, которая благодаря искреннему тону изложения и художественности повествования может быть отнесена к лучшим произведениям той эпохи, а несколько лет спустя Балдуин д'Авен приказал составить историю Генегау. Впрочем, в это время интерес к истории не ограничивался уже одним дворянством; она нашла благосклонных читателей среди городского населения, и именно для турнэских горожан Филипп Мускэ составил в 1240 г. свою рифмованную хронику.
Хотя горожане и разделяли вкусы аристократии к серьезной литературе, тем не менее они имели все же и свою поэзию, резко отличавшуюся от придворной поэзии, которой наслаждались знатные дамы и сеньоры. Действительно, в городах «эпос о животных» занимал такое же место, какое занимал в замках феодальный эпос. Достаточно хорошо известно, что элементы этого эпоса восходят к глубокой древности и гораздо древнее Средних веков и христианства. Но тем не менее не подлежит сомнению, что именно в Северной Франции и в Нидерландах — и как раз к тому времени, когда возникли торговые города, т. е. в XI веке, — циркулировавшие в народных массах рассказы о животных, восточного, греческого или германского происхождения, подверглись той переработке, которая обеспечила им столь исключительную популярность. Здесь герои этих рассказов были индивидуализированы и получили имена людей; здесь вокруг Аиса и Изенгрина создано было множество второстепенных действующих лиц: Нобль (лев), Гримберт (барсук), Белен (баран), Шантеклер (петух), Куар (заяц), Тибер (кот), Бернар (осел), имена которых, то романские, то германские, в силу своего разнообразия явно свидетельствуют о деятельном сотрудничестве обеих народностей, населяющих Бельгию.
В первой половине XII века один фламандский священник, родом, возможно, из Гента, но во всяком случае человек настолько хорошо знакомый с нравами, языком и народными поговорками своих валлонских соотечественников, что можно было утверждать с известным основанием, будто он родом из романской Фландрии[670], по имени Нивард, облек «в клерикальную и сатирическую форму» рассказы о животных, циркулировавшие в окружавшем его обществе. Поэма Ниварда, написанная по-латыни и к тому же загроможденная намеками на тогдашние политические и религиозные распри, не приобрела популярности. Но и на народном языке пытались рассказать приключения Аиса и Изенгрина. Множество небольших французских стихотворений, сочных и забавных, передавались из одного города в другой, составляя опасную конкуренцию проповедникам и вызывая из их уст жалобы, отзвуки которых дошли до нас.
Роман о Аисе может считаться подлинной и исконной поэзией горожан, но рядом с ним в почете были — если не среди ремесленников и городского простонародья, то во всяком случае среди патрициев — и более высокие жанры.» Желая во всем подражать придворным нравам дворянства, богатые купцы и «знатные семьи» стали с увлечением читать в XIII веке рыцарские эпопеи (chansons de gestes). Несомненно, для удовлетворения их спроса были составлены многочисленные безвкусные переделки, так глубоко обесцветившие и опошлившие в эту эпоху суровый и героический феодальный эпос первоначального периода.
Вторжение придворной литературы в города должно было оказать сильное влияние на образ жизни горожан. Но дворянство не могло смотреть без улыбки на то, как городские «щеголи» (damoiseaux) копируют его одежду и его турниры. Довольно забавная пародия XIII века «Siege de Neuville» (Осада Невилля), написанная на наречии, представляющем смесь фламандского с пикардийским, рассказывает о выдуманной осаде, в которой героями обеих враждующих сторон являются добрые фламандские горожане, изображенные таким образом, как если бы дело шло о Вильгельме Оранском или Гарине Лотарингском[671].
В этих городах, где с XIII века богатство породило большую, чем где бы то ни было, страсть к народным празднествам и увеселениям, не могла не зародиться идея организовывать поэтические состязания, наподобие рыцарских боев на копьях. Эти поэтические состязания, известные вначале под названием «puis», упоминаются в Аррасе, Валансьене, Аилле, Дуэ, Камбрэ, Турнэ. Они не замедлили распространиться во фламандской Фландрии, где они с давних пор послужили толчком к появлению «камер реторики» (chambres rhétoriques)[672].
Как мы видим, литература на французском языке была до конца XIII века очень богатой во Фландрии, Генегау и Брабанте. В силу этого она задержала развитие в Нидерландах самостоятельной и независимой фламандской литературы. В течение долгого времени фламандские писатели довольствовались скромной ролью переводчиков или компиляторов. До конца XIII века духовной пищей для областей фламандского языка служила только романская литература. Дворянство и образованные классы читали французские поэмы прямо в оригинале; другие же классы пользовались переводами «waelsche boeken» (французских книг). Это странное, на первый взгляд, положение объясняется целым рядом причин: одинаковым социальным строем во фламандских и валлонских областях, авторитетом Франции, необычайным распространением французского языка к северу от лингвистической границы, особенно при княжеских дворах и в высшем дворянстве. Конечно, если бы между Маасом и морем нашелся какой-нибудь поэт, столь же мощного духа и столь же пылкой фантазии, как например, Вольфрам фон Эшенбах или Гартман фон дер Ауэ, то подражание французским образцам не помешало бы развитию нидерландской литературы. Но она находилась в крайне неблагоприятных условиях. На этой чересчур богатой и возделанной почве народный характер с ранних пор проникся практически-прозаическим духом, он предпочитал полезное прекрасному и требовал от литературы, главным образом, правил поведения и моральных максим. Горожане, игравшие руководящую роль в политическом развитии Фландрии, наложили вою печать и на фламандскую литературу.
