Таким образом, история фландрских городов протекала в XIV веке в крайне сложной обстановке, и если нам пришлось так подробно это показывать, то не только потому, что очень редко можно встретить в Средние века в каком-нибудь другом месте аналогичную картину, но особенно потому, что противоречие интересов и социальные конфликты вскрытые нами здесь, непрерывно оказывали исключительное влияние на ход важнейших событий, в которые графство было втянуто в промежуток времени между правлением Людовика Неверского и Филиппа Смелого.

С начала XII века отношения между Фландрией и Францией все время определялись позицией городов. В 1127 г. после убийства Карла Доброго восстание Брюгге, Гента, Лилля и Сент-Омера вызвало падение Вильгельма Нормандского и расстроило первую попытку французской короны подчинить своему влиянию Фландрское графство. В царствование Филиппа-Августа Балдуин VIII получил наследство Филиппа Эльзасского, благодаря городам и вопреки маневрам французского короля. Позже борьба между Филиппом Красивым и Гюи де Дампьером прошла через те же этапы и окончилась таким же образом, как и борьба между патрициатом и «простонародьем». Наконец, победоносная городская демократия задержала при Роберте Бетюнском выполнение условий Атисского мира и, как мы увидим, заставила при Людовике Неверском Филиппа Валуа дать ей одно из крупнейших сражений XIV века.

Таким образом, политика фландрских городов была повсюду тесно связана с общей политикой. Их могущество, подобно их торговле и промышленности, ощущалось далеко за пределами их области. Их взаимное соперничество, их распри с их государями приобрели европейское значение и вызвали вмешательство Франции, подобно тому, как по ту сторону Альп усобицы ломбардских и тосканских городов-республик привлекли к себе внимание германских императоров и повлияли на политику последних по отношению к Италии.

Замена в начале XIV века олигархического строя народным правлением нисколько не изменила отношения фландрских городов к князю. Действительно, патриции и цехи, расходившиеся решительно во всем, становились единодушными, когда дело касалось защиты муниципальной автономии и сведения к минимуму роли графа и его бальи в городском управлении. Правда, эти тенденции ко все более полной независимости могли выявиться лишь в больших городах, достаточно сильных, чтобы добиваться широких привилегий, которые они называли затем вольностями («vrijheden»). Уже к середине XIII века гентские, брюггские, ипрские, лилльские и дуэсские эшевены образовали под названием «фландрских эшевенов» коллегию, сыгравшую крупную роль в политическом устройстве страны и потребовавшую права выступать от своего имени. В правление Гюи де Дампьера это движение еще усилилось. Главные города явно стремились подчинить себе сельские местности, забыв, что за пределами своих пригородов они не имеют «ни права, ни суда, ни управления, ни какой бы то ни было власти»[944].

События 1302 г. не только не ликвидировали этих посягательств на права князя, но, наоборот, еще усилили их, придав им юридическую опору. Иоанн Намюрский ни в чем не отказывал большим городам. Шесть недель спустя после разрешения брюггцам свободы торговли, он дал им право назначать эшевенов во всех местностях, для которых их город являлся высшим апелляционным судом, а два года спустя он признал за ними привилегию призывать на войну крестьян и жителей «smale steden» (маленьких городов), кастелянства или Вольного Округа Брюгге[945]. С тех пор этот обширный округ составлял лишь своего рода продолжение городской территории, лишь какой-то огромный пригород. Вскоре он должен был стать еще более грозным для графа и более независимым от его власти, чем в те отдаленные времена, когда он принадлежал феодальным кастелянам.

Роберт Бетюнский не пытался отнять у больших городов сделанные им уступки. Вынужденный жить в мире с ними, чтобы обеспечить себе их помощь против Филиппа Красивого, он сделал им новые уступки, позволив им еще более упрочить свою власть над кастелянствами и увеличить свою внутреннюю независимость. После присоединения Дуэ и Лилля к Франции, Брюгге, Гент и Ипр разделили с князем территориальную власть и стали по отношению к нему в положение представителей страны той самой Фландрии, три главных «члена» которой они составляли и которую они сравнивали с зданием, покоившимся на них, как на трех мощных колоннах[946].

Таким образом, правление Людовика Неверского началось для трех фландрских городов при самых благоприятных обстоятельствах. Затруднительное положение молодого государя, права которого на корону оспаривались его дядей, Робертом Кассельским, дало им отличный повод еще более укрепить свое положение. Людовик, из опасения, как бы они не высказались в пользу его соперника, немедленно по своем прибытии во Фландрию дал им все те вольности, которых они требовали. В октябре 1322 г. он гарантировал Ипру и Брюгге исключительное право заниматься суконной промышленностью в их кастелянствах[947]. У гентцев же, обладавших уже этой привилегией, права их бальи были распространены на Ваасскую область и на область Четырех Округов[948].

Таким образом, в первую четверть XIV века политика городов, в силу благоприятствовавших ей все время условий, сделала успехи во всех областях. Княжеская власть, которая в течение прошлого века сумела справиться с сопротивлением феодалов и заменить повсюду наследственные права кастелянов властью сменяемых бальи, назначаемых князем и ответственных только перед ним, вынуждена была капитулировать перед большими городами. В несколько лет князь потерял все столь медленно завоеванные им позиции, и могло казаться, что графы заменили старое устройство более современным, находящимся в большей гармонии с новым социальным строем лишь для того, чтобы облегчить большим городам завоевание ими страны. Действительно, к тому времени, когда Людовик Неверский наследовал Роберту Бетюнскому, преобладание городов было бесспорным и влияние графа, по сравнению с их влиянием, казалось совершенно ничтожным. Фландрия была отныне разделена на «округа» («quartiers»), находившиеся под исключительным руководством могущественных городов, и представляла почти такое же зрелище, как и итальянские городские тирании.

Насколько хватал взор с высоты каланчи каждого из «трех городов», все добровольно или насильственно подчинялось влиянию города. Брюгге, Гент и Ипр на землях в протяжении нескольких лье за своими стенами контролировали отправление правосудия, призывали жителей на военную службу, запрещали деревням заниматься той суконной промышленностью, монополию которой они оставили за собой, и которая, обеспечивая им их богатства, давала им также силы, необходимые, чтобы удерживать в повиновении сельские местности. Действительно, они были по отношению к ним не покровителями, а суровыми и беспощадными господами. Результатом той свободы, которую они не переставали требовать для себя, были покорность и даже подчинение других. Ремесленники, столь ревниво относившиеся к своей независимости и столь гордившиеся своими правами, были безжалостны и беспощадны по отношению к жителям деревень. Нет ничего более жестокого и более бесчеловечного, чем их поведение по отношению к деревням, где они периодически появлялись с вооруженными отрядами, чтобы добиться соблюдения своих привилегий, ломая ткацкие станки, разбивая чаны валяльщиков и рамы для сушки сукна[949].

Однако было бы очень несправедливо осуждать с точки зрения современности эту политику больших городов. Исключительность, толкавшая их на это, была им навязана, и эта политика не могла быть иной. Нетрудно понять, если учесть экономические условия того времени, что она объяснялась насущнейшей необходимостью — необходимостью жить. В Средние века, когда поселения с 10 000 жителей считались уже крупными городами, Фландрия со своими городскими скоплениями в 30–60 тысяч человек представляла исключительную картину и вынуждена была преодолевать такие трудности, которые были неизвестны в других местах. Как ни значительна была ее торговля, как ни велики были успехи обработки земли, но ни торговля, ни земледелие не могли обеспечить бесперебойного снабжения масс, сконцентрировавшихся в трех пунктах ее территории. Война, внезапный перерыв транзитной торговли, роковым образом обрекли бы их на голод, если бы они не обеспечили себе бесперебойного снабжения путем реквизиции сельскохозяйственных продуктов в обширном районе. Численность их населения, чрезмерная для эпохи, когда товарооборот находился еще в зачаточном состоянии, заставляла города подчинять себе деревню. Чтобы понять, какое значение это имело, достаточно вспомнить, например, что Гент, вынужденный довольствоваться одними только ресурсами Ваасской области и области Четырех Округов, мог в правление Людовика Мальского, и позднее — в правление Филиппа Доброго, вынести в течение нескольких месяцев суровую блокаду, не испытывая голода.