Я слушал со всевозрастающим интересом. Мне, как практику, такая ситуация представлялась крайне занятной.

— Ну-ну, — подбодрил я его. — Что было дальше?

— Дальше было то, что и ожидалось, — вздохнул он. — Дело вернули на доследование, промучились еще с полгода и в конце концов пришли к тому, что виновен тот, на кого думали с самого начала.

— Так какой же результат? — удивился я.

— Результат такой, что стопроцентной уверенности у суда теперь не было, и он вместо вышки влепил четвертак. А там амнистия… и так далее.

Насколько я мог судить по интонации, да и по лицу Арсения Федоровича, подробности кончились. Поэтому спросил:

— Ну и для чего вы мне все это рассказываете?

— С единственной целью, — коротко вздохнул он. — Чтобы вы поняли, что мы с братом значили друг для друга.

— Я понял, — сказал я. — Но мне, вероятно, надо сделать еще какие-то выводы?

Он кивнул.

— Один вывод: для того, чтобы найти убийцу брата, я не пожалею ни сил, ни средств.

— Вот как… — произнес я задумчиво, хотя мысли мои неслись в этот момент, обгоняя друг друга: я судорожно пытался выработать линию поведения. — Но ведь вы, должно быть, знаете, что убийца задержан…

— Бросьте, — сказал он жестко, махнув рукой. — Вы же сами рапортовали каждому столбу, что это не так!

— Откуда вам это известно? — начал я и замолчал под его ироническим взглядом. Вопрос был глуп: по крайней мере, в отделении, в райотделе, в прокуратуре и на Петровке знали о моих соображениях. Ив то же время неглуп был вопрос, хоть и оставался без ответа: он означал, что где-то среди этих инстанций у моего милого собеседника есть источник информации.

Все это мне не нравилось. Все эти беседы вокруг да около с весьма подозрительным, никак не разъясненным близнецом убитого вора в законе.

— А при чем здесь подробности моей биографии?

Хотя и сам знал — при чем. Он осуждающе покачал головой: дескать, зря я валяю с ним дурака — и сказал прямо:

— Два года назад вас несправедливо выперли из органов. Сейчас вы работаете на должности гораздо ниже той, что заслуживаете. Перед вами редкий шанс все изменить. Он развел руками, как бы говоря: куда уж больше!

— Все изменить, — повторил я, помолчав. — С вашей помощью?

Он кивнул.

Так, союзничек. Товарищ по оружию. Такого у меня еще не бывало. Я вспомнил, как отводил в сторону прикрытые линзами глаза Валиулин, холодное лицо Степаниды. И спросил:

— А в чем ваша помощь будет заключаться?

Он ответил с готовностью:

— Деньги на расходы. Машину в ваше распоряжение. Информация. Прикрытие.

— Прикрытие — в смысле охрана?

— Охрана тоже, конечно. Если понадобится. Но и прикрытие… — он повел рукой над столом, — в широком смысле. Мы постараемся сделать так, чтобы вам поменьше препятствовали… По официальной линии.

Ого! Как это он сказал? «Мы постараемся…» Не «я», а «мы».

Если это не блеф, то ты, Стасик, сейчас вступаешь в отношения с весьма серьезными дядями. Ты, Стасик, суешь мизинчик — пока мизинчик! — в пасть к крокодилу и хочешь посмотреть, что из этого выйдет. Впрочем, от меня ведь не требуют расписок кровью? Да и вообще, кажется, ничего не требуют!

— Информация, — сказал я. — Какую информацию вы мне можете предложить?

— Спрашивайте, — сказал он.

— Что за отношения были у Байдакова с вашим братом?

— Ну… — он призадумался. — Байдаков, скажем так, занимался мелкими поручениями.

— Например?

— Привезти продукты из магазина, доставить записку по адресу… Что еще? Сделать ставку-другую на ипподроме. Иногда… — тут Черкизов ухмыльнулся, иногда девочку привезти. Была у брата такая страстишка.

— А откуда он их брал, этих девочек?

— Понятия не имею! — пожал он плечами.

— Тогда второе: кто такой Шкут?

— Шкут? — переспросил он. — Не знаю. Но постараюсь выяснить.

— И третье, — сказал я мягко. — Раз уж мы договорились обмениваться информацией. Какие у вас свои соображения насчет того, что убийца не Байдаков?

— Но… — начал он, изумленно подняв брови.

— Свои, — не дал я ему договорить. — Про кран и стаканы я, слава Богу, знаю без вас. И вам не удастся меня убедить, что вы тут со мной откровенничаете только из-за них. Пожалуйста, свои соображения.

Он молчал.

— Ну что ж… — начал я.

— Погодите, — остановил он меня. — Я вижу, вы весьма сообразительный молодой человек. Отлично, значит, я не ошибся. Вы правы, конечно, свои соображения у меня есть. — Черкизов помолчал. — Мой брат хранил дома большую сумму денег. — Он снова помолчал и добавил: — Очень большую. Такую большую, что Байдаков не смог бы ее целиком ни потратить, ни в пьяном виде надежно спрятать. Достаточно?

— Нет, — быстро ответил я. — Это были его собственные деньги?

Черкизов колебался всего мгновение, прежде чем ответить, но мне этого хватило, и ответить ему я не дал:

— Это был «общак»? Да?

— Молодой человек, — осуждающе покачал он головой, глядя мне прямо в глаза, — вы ведь, кажется, действительно неглупы и должны понимать, что есть вещи, которые лучше не произносить вслух, даже если они вертятся на языке. Для пользы языка в первую очередь.

Он поднялся, взял из угла свою палку и сказал:

— Это не угроза. Боже упаси, это отеческое предупреждение. Никакого материального вознаграждения мы вам не предлагаем…

— Спасибо на этом. — Я отвесил театральный поклон.

— …просто надеемся, что наши интересы где-нибудь совпадут. Я сам не москвич, — продолжал Черкизов, — остановился у друзей. Вот вам, — он вырвал листок из блокнота, — мой телефон. Можете звонить по нему в любое время суток. Если меня нет — передавать для меня все, что угодно, не боясь. Всего доброго. Спасибо за пельмени.

Через минуту я наблюдал из окна, как он выходит из подъезда, как садится на заднее сиденье ожидающего его лимузина, как лимузин, вспыхнув яркими огнями, отъезжает и оказывается «вольво» одной из последних моделей. «Да, думал я, сидя на подоконнике и глядя на осиротевший без роскошного иностранного авто привычный пейзаж, — раньше люди заключали сделку с нечистой силой ради какой-то выгоды, а для чего ее заключаю я?» Сложив тарелки в мойку, я принялся мыть посуду. Что нового стало мне известно? Покойный Черкизов был держателем «общака», воровской кассы, так сказать, банка, который собирается из взносов членов воровского сообщества и служит для финансирования крупных операций, помощи осужденным ворам и их семьям, используется на подкуп должностных лиц и так далее. Кто-то Черкизова убрал, а кассу присвоил, причем очень ловко, точно и продуманно спихнул это на Витьку.

Вот и объяснение нашлось, зачем так сложно, с подставкой, почему не просто убиты. Потому что за убитым Черкизовым — сила и, похоже, немалая. Которая ни убийства, ни особенно денег пропавших не простит. И вот зачем им нужен я дурачок-попка. Чтобы начал Стасик Северин бурную бескорыстную деятельность: ходить в тюрьму к Байдакову, искать концы в мутной водичке. До тех пор, пока кто-нибудь на этого живца не клюнет. Надо же, подумал я восхищенно, даже «прикрытие» сверху обещают! Это, значит, чтоб эксперимент был совершенно чистым.

Я насухо вытер последнюю тарелку, сел к телефону и набрал номер.

— Василий Евсеич?

— Угу, — Панькин что-то жевал.

— Это Северин. Слу-ушай, я в сорок четвертой планшетку свою забыл. Зайду к тебе сейчас за ключами?

— Ага, — он наконец проглотил кусок, — заходи.

Лифтер Малюшко, не вставая с кресла, приветствовал меня солидным кивком. Малюшко. Ключи от переходов. Но это потом. Я кивнул ему в ответ.

Шестой этаж. Тяжелая стальная дверь. Три замка. Я вступил в квартиру, нашарил на стене выключатель и зажег свет. Ну-с, что мы тут будем искать?

Вот так же, как я, Черкизов-второй остановился в прихожей, а потом, мельком заглянув в гостиную, устремился в спальню. Устремимся и мы. Что его здесь заинтересовало? Сейф. Я подошел поближе, вытащил специально припасенную лупу и тщательно, миллиметр за миллиметром, просмотрел стыки, потом прошелся по поверхностям внутренних стенок. Ничего. По крайней мере, я не вижу никаких следов тайника. Да и Гужонкин тут тоже поработал, а я Гужонкину доверяю. Хотя и проверяю — на всякий случай. Ведь Гужонкин не знал того, что теперь знаю я.