А потом он вдруг перестал их слышать. Сам не понял, как это произошло, а заметил в первую неделю после того, как Бо переехала к нему. Она не могла уснуть, ей эти разговоры под окном мешали. И днем не могла сосредоточиться на работе, потому что на канале шумели вейкбордисты. За обедом он пытался ей что-то рассказать, но она не слушала. Вдруг вскочила:
– Слышал? – и бросилась к окну, свесилась через подоконник, пытаясь разобрать, откуда донесся привлекший ее голос.
А он сам не заметил, как для него отключился уличный шум. Со временем то же самое, по-видимому, произошло и с Бо. Так оно обычно и бывает.
Как только они въехали в город, Лора приподнялась и села. Почувствовала перемену освещения, звука, движения транспорта. Она потянулась и огляделась по сторонам. Соломон тем временем осторожно присматривался к ней. Впервые за несколько часов он увидел ее лицо. Судя по всему, в машине Лора не спала: глаза широко раскрыты, с невинным любопытством она поворачивала голову то к одному окну, то к другому, вбирая в себя новые впечатления. Впервые в большом городе. Но внезапно свет и движение за окнами исчезли – машина въехала в подземный гараж.
– Квартира наверху, – пояснил Соломон изумленной девушке.
Он закрыл машину, грохот дверцы разнесся по парковке – Лора так и подскочила. Вдалеке кто-то бросил в контейнер мешок с мусором и так же громко захлопнул крышку. Снова разнеслось эхо – и снова девушка сильно вздрогнула.
Соломон краем глаза наблюдал за ней. Правильно ли он поступил, привезя ее сюда?
– В соседнем квартале есть гостиница. «Маркер». Симпатичная. Современная, на крыше бар, оттуда весь город виден.
Личных средств для оплаты номера ему бы не хватило, но Бо изыщет. Ради своего фильма она придумает, как устроить Лору.
– Хочешь, поселю тебя там?
– Нет, – поспешно отказалась она. – Хочу быть с тобой.
– Нет проблем, – легко ответил он. На душе потеплело.
Он вынул из багажника пакеты и закрыл его осторожнее, чем до того дверцы. Но в этот момент распахнулась дверь для выхода, тяжелая противопожарная дверь, уж она грохнет так грохнет. Зацокали по цементному полу каблуки. Поблизости заверещала, откликаясь владельцу, машина. Лора воспроизвела этот звук. Женщина, садившаяся в машину, поморщилась, словно обидевшись. Она включила двигатель, и Соломон поспешил увести Лору.
– Пошли в дом, – позвал он, подхватывая пакеты и направляясь к выходу.
Бо ждала под дверью. Соломон и Лора должны были прибыть с минуту на минуту. Она нервничала, сама толком не понимая почему. Нет, неправда. Прекрасно она знала, в чем дело, но перед самой собой прикидывалась, что отпустить Соломона с Лорой одних на два дня – ничего особенного. Она хотела бы стать такой женщиной, которую подобные глупости не волнуют. Ревность убивает. Она никогда не ревновала – в отношениях не ревновала, никогда не чувствовала такого рода угрозы. Работа – другое дело. Если кто-то снимет лучший фильм, если у кого-то документальное кино будет получаться интереснее, чем у нее, тут она приревнует и готова в этом сознаться. Профессиональная ревность способствовала ее карьере. Но как применить ревность к отношениям? Как ей превзойти Лору, да и зачем?
И это чувство не Джек спровоцировал. Дело не в том, на что он вчера намекал, не это посеяло в ее душе семена сомнения, никто не нашептывал ей сплетню, не звонил в тревожные колокола. Это чувство проросло изнутри. Лора все время цеплялась за Соломона. Разве нормальная женщина отдает напрокат своего парня? И не просто позволяет это – еще и поощряет. Она буквально толкала Сола в объятия Лоры. Вот что пробудило в ней тревогу, вот почему от беспокойства живот сводило: она знала, что сама этому способствовала. Притворялась, будто ничего не замечает, потому что иначе ее поведение выглядело бы странно, чтобы не сказать – бесчувственно. Она видела, что творится прямо у нее перед носом, и поощряла их обоих во имя своего документального фильма. Ну вот! Наконец-то хоть самой себе призналась.
Лифт включился, поднялся на ее этаж. Бо вышла на площадку: успеет застать их врасплох, прежде чем они приготовят те лица, с которыми собираются войти в квартиру. Стоит взглянуть на них, и она сразу поймет, на каком она свете. Происходит ли что-то между ними. Лифт отворился. Снова свело желудок. Соломон вышел на площадку. Один. Бросил на Бо предостерегающий взгляд и обернулся к лифту:
– Лора, это наш этаж.
Сдвинувшись влево, Бо заглянула в лифт. Лора скорчилась в углу, прикрывая руками уши. Вот она встала, придерживая свои пакеты, робкая, точно мышка. И узел в животе у Бо мгновенно ослаб. Ей даже стыдно стало, что она почувствовала облегчение, увидев Лору в таком состоянии.
– Ей плохо в лифте, – сообщил Соломон. Он и сам разнервничался.
– Привет, Лора, – мягко заговорила Бо. – Заходи.
Лора еле слышно шепнула «спасибо» и переступила порог.
– Как съездили? – спросила Бо, пока Лора озиралась по сторонам.
Соломон покачал головой, советуя ей воздержаться от вопросов, но было уже поздно.
Из приоткрытого рта Лоры потоком хлынули звуки, они смешивались, накладывались друг на друга, сбивались, как в плохой записи.
У Бо изумленно расширились глаза. Как понять эту какофонию? Смысл ее был, видимо, негативным, что-то произошло нехорошее, девушка чем-то расстроена. Молча Бо наблюдала за тем, как Соломон провожает Лору в маленькую гостевую комнату, оберегает ее, точно разбившуюся птицу. Бо изо всех сил пыталась разобраться в этих звуках, но ничего не получалось. Ей казалось, чаще всего слышались ружейные выстрелы.
Зато Соломон отчетливо различал каждый звук, понимал его значение, Лора проигрывала всю «запись» снова и снова – единственный для нее способ передать душевное смятение, сердечную рану. Вот скулит Мосси. Гневается Джо. Кричит подбитый заяц, раздается выстрел, грохнула дверь, цокают по бетону шпильки, сработала сигнализация в машине, снова дверь, гудение лифта – это когда они вошли и Соломон нажал кнопку. Полицейская сирена.
И среди этого потока звуков – всхлипы Бо, когда она занималась любовью с Соломоном.
Эти звуки рассказывают ее историю. Все то, что огорчает или пугает Лору. Дублин полон новых для нее звуков. Сотни людей выходят из театра за углом, кто-то идет к своей машине, кто-то ловит такси, разъезжаются в разные стороны, возвращаются каждый в свою жизнь. Таксисты сбиваются под балконом, прячась от внезапного дождя. И дождь здесь идет по-другому – капли падают либо на асфальт, либо в канал через дорогу. Здесь нет листьев, которые могли бы задержать их падение, нет почвы, которая всасывает влагу. Полицейская сирена вдали, чьи-то вопли, дружный смех… на каждый звук она бросается к окну.
Хорошо, что комната невелика. В незнакомом да еще и просторном помещении совсем бы невмочь. Хотелось спрятаться в кокон, всего было слишком много. В комнате узкая кровать у стены, а по ту сторону стены – спальня Соломона и Бо. И тут в шкафу висят его рубашки, в комнате его запах. У Бо гардероб в спальне, сказал он мимоходом. Он хорошо это умеет – болтать какие-то пустяки, давая ей время прийти в себя. Успокоительно. И голос успокоительный, добрый. Особенно когда поет. Прикрыв глаза, она вспомнила, как он пел на празднике, но только начала вживаться в ту минуту, как очередной уличный звук вырвал ее из полудремы. Девушка смеялась на пару со своим парнем. И снова ухнуло сердце.
В коттедже звуков тоже хватало. Там никогда не бывает абсолютно тихо, сколько бы съемочная группа ни хвалила «нейтральный фон». Но к тем звукам Лора давно привыкла. Хотя в первую ночь, в шестнадцать лет, когда осталась там одна, перепугалась до смерти. Мамы уже не было, умерла несколько месяцев назад, с бабушкой они, плача, простились. Но даже тогда было еще не так плохо – пусть и не в соседней комнате, а в деревне, Гага была не так уж далеко, это смягчало страх и боль. А вот полгода спустя, когда пришла весть о бабушкиной смерти, земля ушла из-под ног. Совсем одна! И все же не совсем: с утратой бабушки Том стал ей ближе. Весть о смерти Гаги он сообщил ей в обычной своей манере, не выражая сочувствия. Но постепенно он учился. Осознав, что девочка осталась одна, стал больше времени проводить у нее, чаще предлагал свою помощь, чинил что-то, не дожидаясь просьбы, – заботился. И важно было сознавать, что он рядом, в случае чего – выручит. Он и туалет чинил, и краску ей привозил, мог забить гвоздь или купить лекарство, хотя в целом она справлялась и сама. Ей нравилось – до восторга – быть самостоятельной, и все же с условием, что неподалеку жили старики, ее защита. Пусть даже один из них не знал о ее существовании.