— Ты что злишься, Иван? Ты что все воюешь со мной? — спросила Марина Сергеевна.
А Иван вдруг сказал:
— Очень я тебя когда-то любил. Не думал, не гадал, что так получится. Да, раньше ты была совсем иная…
— Я какая была, такая и осталась…
— Не сказал бы…
— Старая стала?
— Не то чтобы старая…
— Вот поеду, отдохну, помолодею…
Иван все стоял около кровати, рассматривал фотографии на ночном столике. Тут и она, и Иван, и Шевченко, и еще много других военных летчиков. Кажется, даже Кириллов был на выцветшем любительском снимке, — кто-то из ребят щелкнул у самолета.
— Не забыла?
— Кого?
Иван ткнул пальцем:
— Меня хотя бы. И его вот. Шевченко, кажется?
— Не помню, — сказала Марина Сергеевна.
— А тогда много болтали про вас…
— Не знаю. Мне не докладывали, кто что болтает… — И твердо сказала: — Пора к гостям, неудобно…
И вышла в столовую. Остановилась у стула Игоря, облокотилась, погладила его мягкие волосы. А Иван — он вышел вслед за ней — почему-то задержался у выключателя, потом сказал Игорю:
— На ниточке висит. Хозяин, ты что же за домом не смотришь?
— Он у нас учится, занят, когда ему? — заступилась бабушка.
А Марина Сергеевна засмеялась:
— У нас бабушка всегда за Игоря горой стоит. Меня она держала строго, лупила, не жалела, а Игоря…
Мать очень обиделась:
— Что люди подумают? Когда же я тебя пальцем трогала? Я тебя воспитывала и Игоря воспитала…
— Только меня одного не сумели воспитать, — сказал Иван.
Но никто его не услышал. Кто-то предложил тост за мать Марины Сергеевны, сумевшую вырастить такую замечательную дочь.
Иван снова сказал:
— У вас, я вижу, все как было, так и осталось…
— Это хорошо, что все так же, как было, — как будто не поняла Марина Сергеевна. — На этом мы и стоим…
Она нарочно смеялась и шутила со всеми, снова рассказывала, как устала и как рада, что едет отдыхать, вспомнила что-то забавное и первая хохотала, как будто хотела заглушить то, что ее тревожило. А Иван молчал. Молча сидел за столом, не развлекая соседок, не отвечая на их вопросы, не слыша. Потом встал, перебив кого-то на полуслове, собрался уходить. Поцеловал Игоря и Тамару поцеловал. Игорь ткнулся ему в плечо:
— Пап, ты приходи, а пап…
Теща фальшиво пригласила:
— Заходите, заходите, милости просим… всегда рады…
— Гуманная у тебя бабушка, — сказал Иван сыну. И, уже уходя, тихо попросил у Марины Сергеевны, чтобы подарила ему на память какую-нибудь фотографию, где они молодые, не то он чувствует себя как голый человек на голой земле, как будто не было у него ни молодости, ни прошлого. Ему хотелось, чтобы она отдала ту военную фотографию, но она не могла: ни на какой другой Шевченко не было.
— Военная-то у меня только одна…
— Понятно… — перебил Иван.
Марина Сергеевна не стала вслушиваться в интонацию, с какой он это произнес.
— Я тебе дам другую, не менее для меня дорогую. Это самое начало нашего жизненного пути. Я тебе дам ту, что в школе, там и ты, и Сережка, и Лиза Гуськова…
— О, иметь фотографию молодой Лизы Гуськовой для меня очень важно.
И снова Марина Сергеевна приняла его слова за чистую монету:
— Ты всегда уважал Лизу Гуськову…
— Вот именно…
— Что ж, я и сама любила Лизу…
Иван повторил:
— Вот именно…
…Стоя у окна и глядя на далекие горы, Марина Сергеевна подумала, что и правда была бы рада увидеть Лизу. Ту самую Лизу Гуськову, рядом с которой начинался ее жизненный путь, как она тогда сказала Ивану…
11
Уже в темноте, промокшая от дождя, ослепленная молниями, ошалевшая от раскатов грома, она достучалась до Лизы Гуськовой. Хохотала, стоя в передней, оставляя следы на чистом половичке. Лиза никак не могла поверить, что это она.
— Я и не мечтала встретиться… Кто тебе дал адрес? Как ты шла в такую грозу без плаща? Надо было переждать… — восклицала Лиза, прикладывая руки то к груди, то к щекам.
— Московский поезд через три часа. Я прикатила на электричке.
— А вещи?
— Положат на мою полку, я договорилась. Представляешь, выхожу из вагона — ливень, ну что делать? Я все-таки пошла…
— Внука укладывала и сама задремала, вдруг — стук…
— Все кулаки отшибла, так грохотала… Ставни закрыты… — сказала Марина Сергеевна. — Что ты тут прячешь, какие сокровища?
— Мое единственное сокровище — внук. Какая досада, ни сына, ни невестки нет дома…
— Ну и хорошо, что мы одни…
— Им бы так было интересно, они себе не простят…
Лиза совсем растерялась. Доставала из буфета парадную посуду, извинялась, что нечем угостить, все такое простое, обычное — она не ждала гостей, кидалась ставить на огонь чайник. Набила бумагой Маринины туфли, чтобы просохли, заставила ее натереть водкой ноги. Вытащила семейные фотографии.
— Мне даже неловко говорить тебе «ты», как когда-то…
— Это ты, Лизка, брось…
В первую минуту Марину Сергеевну поразили желтоватое, похожее на увядшее яблоко-падалицу лицо Лизы и ее морщинистая шея, но потом она сразу забыла про это, привыкла, воспоминания взяли верх над действительностью, и перед ней снова была та самая Лиза, с которой она училась в авиационной школе.
Боже мой, какая у нее память на мелочи, у Лизы! Она все помнила. Какие блузки были когда-то у Марины, и какое у нее самой было платье в белый горошек, и кто за кем ухаживал, и какая была жена у начальника школы… Она рассказывала, как хорошо жила с Сергеем вот в этом самом домике его родителей, какие они были, в общем, покладистые старики, ни в чем ей не перечили, и Сергей был довольно покладистый муж. Тут за ним очень охотилась одна женщина, которая будто бы ждала его с юных лет, но Лиза ей сказала: «Все течет, все изменяется, он когда-то любил вас, а теперь он любит меня». И заявила Сергею, что обратится в парторганизацию в случае чего. А Сергей очень дорожил своей репутацией… В войну ей пришлось тяжело с маленьким ребенком и стариками. Нет, после родов она больше не летала, работала в аэропорту диспетчером. Лиза уточнила:
— У меня не было ни твоих возможностей… — Она натолкнулась на взгляд Марины Сергеевны и поправилась: — Ни твоих способностей…
— И характера у тебя не было, воли…
Лиза вздохнула: не то согласилась, не то нет. Но это, видимо, уже не имело для нее значения. И Марине Сергеевне смешно стало, что в их отношениях с Иваном такую большую, прямо-таки символическую роль сыграла та давняя история с Лизой.
А Лиза все рассказывала, как в войну увезла семью в эвакуацию, там получила «похоронку» на Сергея, чуть с ума не сошла от горя.
Вдруг она вспомнила:
— А чемодан-то хоть заперт? У тебя, наверно, дорогие вещи…
Утерев слезы, она открыла шкаф и похвасталась своим гардеробом — там висели платья, костюм, новое демисезонное пальто, тщательно укутанное простыней.
— Справляю, пока работаю… Как видишь, я всем обеспечена…
Марина Сергеевна не стала разглядывать пальто, спросила:
— Тебя так страшит старость?
— Нет, почему? Я получу пенсию…
— Пенсия ничего еще не определяет.
— Как это не определяет? Именно определяет, — возразила Лиза. — Понятно, надо уметь жить. Я умею. Я учитываю каждую копейку… — Она оглянулась, как будто ее мог кто-то услышать. — Невестка думает, что без меня они бы прожили на свою зарплату. Ну нет, без меня они бы не дотянули от получки до получки. У меня ничего не пропадает, и питаемся хорошо.
— Ты такая же аккуратная, Лизка, как была…
— А как же, — с гордостью подтвердила Лиза, — Поэтому мы и живем не хуже людей…
Марина Сергеевна махнула рукой.
Она ведь не затем приехала, чтобы выслушивать Лизины «премудрости», не затем шла под дождем по вязкой южной грязи, чтобы напиться у Лизы чаю, посмотреть карточки Лизиного внука — совсем голенького, с погремушкой, с медведем, в шапочке с помпоном, в общем, такого, как обычно снимают детей, — или на Лизиных сына и невестку, сфотографированных голова к голове, рука в руке. А сын, между прочим, оказался похожим на Сергея, такой же белесый.
