Помню, что как-то, зайдя к Андрею Николаевичу, я застал его просматривающим очередной том Боль
шой Советской Энциклопедии.
Обращаясь ко мне, он сказал:
— Вот, В. В., сколько лет мы занимаемся здесь различными проблемами, а в Энциклопедию попала только ваша наукометрия, а ведь мы все относились к этому несколько иронически.
Буквально в БСЭ (т. XVII, 1974) было написано следующее:
Оформилась область статистич. исследования структуры и динамики информац. массивов науки и потоков научной информации (наукометрия) (с. 981).
Проблема наукометрии разрабатывается в лаборатории математической статистики МГУ и Всесоюзном институте научной информации (с. 982).
Далее была указана книга[190]: В. В. Налимов и 3. М. Мульченко.
Наукометрия. Изучение развития науки как информационного процесса.
М.: Наука, 1969, 191 с. Книга была переиздана в Польше (1971) и Венгрии (1980). В США ее перевод доступен на микропленке (Translation Division, United State Air Force Systems Command, 1971). Готовится (с таким опозданием) издание книги в Китае.
Следующий мой еретический шаг — обращение к построению вероятностной модели языка. Мне хотелось понять, почему мы, люди, понимаем друг друга, когда пользуемся языком, слова которого не имеют атомарных смыслов. Мне представлялось естественным воспользоваться здесь вероятностными представлениями. Но это вызвало явное раздражение у коллег. Казалось, что я стал заниматься чем-то недопустимым, научно недозволенным.
Был назначен мой отчетный доклад (в Лаборатории не было традиции заслушивать отчетные доклады заведующих отделами). Сразу же после доклада Андрей Николаевич встал и сказал примерно следующее: «В.В. ученый такого ранга, что может заниматься тем, чем хочет» — и вышел, хлопнув дверью. Все разошлись. Мне не было задано ни одного вопроса, не высказано ни одного суждения.
Появилась моя книга о вероятностном понимании языка[191]. Андрей Николаевич, познакомившись с первым изданием, сказал мне с усмешкой: «При случае я готов буду вас покритиковать, но не за то, о чем вы думаете». Но этот случай почему-то так и не представился.
Позднее я обратился к вероятностному пониманию природы сознания. Здесь речь уже пошла о возможности использования некоторых математических представлений при обсуждении проблем, традиционно относящихся к философии.
Многое относящееся к этой теме уже опубликовано. Одна из последних работ — книга
Спонтанность сознания. Вероятностная теория смыслов и смысловая архитектоника личности
(М.: Прометей, 1989, 287 е.). Я отдаю себе отчет в том, что, публикуя такие работы, ставлю себя под удар: они очень уж далеко уходят за границы дозволенного, установленные существующей парадигмой. И в зарубежных изданиях я встретил такие отклики: «Нет, это, конечно, не философия и тем более не наука. Это гипернаука, то, что может получить отклик в будущем». Или: «Ставятся только вопросы, а ответов нет». Да, я думаю, что мы переходим сейчас в новую фазу культуры — культуру вопросов, в которой ответом на вопросы будут не утверждающие высказывания, а новые, более глубоко сформулированные вопросы.
Но как бы ни оценивалась моя деятельность, она стала возможной благодаря разрешению, данному мне А. Н. Это разрешение каким-то образом сохранилось и до наших дней.
4. За кулисами сцены
Раньше не было принято писать о том, что происходило за кулисами видимых событий. Теперь времена стали меняться, и мне хочется сообщить кое-что, о чем принято было молчать. Хочется рассказать о том, как мне трудно было управляться с Лабораторией, когда А. Н. надолго отлучался из Москвы.
I
Как-то меня вызывает главный инженер корпуса, и между нами происходит такой разговор:
— Приходили они — оттуда.
— Ну и что?
— Сказали, что вы должны уволить двоих.
— Почему?
— Об этом ничего не сообщили.
— А почему они приходили к вам, а не ко мне?
— Не знаю.
— А если только они знают, за что увольнять, то пусть и увольняют сами.
— Как же так?
— Да вот так.
II
Возвращаюсь как-то из отпуска и, подписывая табель, вижу вдруг фамилию нового сотрудника. Спрашиваю администратора: «Почему приняли сотрудника без согласования со мной?» Ответ: «Мы получили такое указание». Пытаюсь увидеть нового сотрудника — не получается. Наконец, звоню ему по телефону домой:
— Почему вы не ходите на работу?
— Мне некогда.
— Как это «некогда»?
—
Я
игрок. Понимаете?
— Нет.
— Играю ночью в карты, а днем сплю.
— Так зачем же поступили к нам?
— Отец пристал.
— Подайте заявление об увольнении.
— Могу, хоть сейчас.
Потом звонок от его отца:
— Почему вы уволили моего сына? Вы должны его воспитывать.
— Должны? Разве у нас здесь исправительно-воспитательное заведение?
Опять телефонный звонок, но теперь уже с факультета:
— Почему соруководителем одного из семинаров оказался Л.Л.?
— Не понимаю вопроса. Почему он не может выступать в этой роли, будучи сотрудником Лаборатории и аспирантом А.Н.?
— Вы знаете, какие неприятности были из-за него? Уволить его надо немедленно.
— До возвращения А.Н. я ничего предпринимать не буду.
Вернувшись, А.Н. попросил Л.Л. уволиться, устроив его работать в другом, вполне благоприятном месте. А мне опять телефонный звонок:
— Почему Л.Л. продолжает ходить на семинар?
— Если у вас есть право запретить Л.Л. ходить на семинары, то, пожалуйста, передайте соответствующее распоряжение вахтерам корпуса.
Еще один звонок с тем же требованием.
Я
отвечаю:
— Что же мне делать: взять метелку и бегать за ним и где-нибудь в углу придушить?
Проходит несколько лет, и я неожиданно получаю большой анонс с перечнем докладов на семинаре в Бостонском университете. Читаю названия докладов — сколько знакомых до боли, близких тем! А читает-то их, оказывается, Л. Л. — теперь профессор Бостонского университета.
Обстановка обострялась. Мое непослушание возмущало. Мне было предложено вступить в партию. Я отказался.
Затем мне сообщают, что я освобожден от исполнения обязанностей первого заместителя заведующего Лабораторией. На эту должность назначается И.Г. Журбенко.
5.
Гибель Лаборатории Неожиданно скончался И.Г. Петровский. Его сердце не выдержало сурового разговора за кулисами одного из высших ярусов идеологической системы.
Я всегда с сердечной теплотой вспоминаю Ивана Георгиевича. Он любил Университет — отдавал ему все свои силы, и в годы его ректорствования Университет действительно процветал (так, как это было возможно в те годы). Но не все было просто: однажды по совету
А.Н.
я обратился к И.Г. с просьбой поддержать мою намечавшуюся тогда командировку на Запад. Он резко отказал. Выражение его лица сделалось мрачным, отчужденным. Я ответил, что больше с подобной просьбой к нему не обращусь.
Но вот другое. За несколько дней до смерти И.Г. я поднимался в переполненном лифте Главного здания и вдруг почувствовал, что кто-то стал мне крепко пожимать руку; оглядываясь, вижу И.Г. Он сказал, что теперь должен будет меня всегда поддерживать. Я, кажется, понял, почему…
Сразу же после смерти И.Г. выяснилось, что наша Лаборатория существует нелегально. Как могло случиться, что в течение почти десяти лет более 130 сотрудников незаконно получали зарплату? Но так случилось: в структуре университетов, утвержденной Минвузом, межфакультетскими лабораториями действительно могли быть только проблемные лаборатории; наша Лаборатория не имела этого статуса. Иван Георгиевич (будучи непартийным) обладал особыми правами — он мог не подчиняться Минвузу и часто не подчинялся.
