Два всадника сторожили пасущееся овечье стадо. Один из них заметил девушку и подъехал к ней:

- Кто?

- Я Тина, - ответила она, держась на ногах из последних сил. - Я из Пристепья. Отстала от каравана.

- Кто, кто?

- Моё имя - Алевтина. Я - Землячка госпожи Анны.

- Я не знаю такой. И тебя тоже.

- Анну вы должны знать. Она - лекарка. Едет с воинами из Пристепья.

Охранник буквально раздевает её взглядом и Алевтину начинает пробирать дрожь. Закон остался в городе. В степи закона нет. К счастью, подъезжает ещё один конный охранник:

- Что случилось?

Собеседник Алевтины скучнеет, отвечает равнодушно:

- Да вот, баба хочет к каравану пристать. Говорит, что землячка какой-то Анны.

- Да, да! - поспешно затараторила Алевтина. - Я - землячка госпожи Анны. Она лекарка и едет с воинами из города.

- С Пристепья? С пехотинцами что ли? - презрительно фыркает второй сторож. - Есть у них бабы. Ладно, пошли к хозяину. Что он скажет, то и будет.

Караван спит. Люди, тягловая скотина - все устали после дневного перехода. Но в шатре, посреди стана горят светильники, звучит музыка. Обитатели шатра явно ведут ночной образ жизни.

Танцовщицы в пёстрых одеяниях, музыканты с составными флейтами, похожими на губные гармошки, захмелевшие купцы за, уставленной блюдами с угощением и засыпанной объедками, скатертью, слуги с кувшинами. И все они уставились на Алевтину. Кто с любопытством: кто такая? Кто с недоверием: что ей надо?

- Тина? - наконец, с удивлением выдохнул один из купцов. - Красотка Тина!

- Господин, - обратился воин к купцу, восседающему во главе пиршества, - эта женщина сказала, что хочет присоединиться к каравану.

- Ты знаешь её? - глава пиршества повернулся к ближайшему купцу из Пристепья.

- Конечно знаю, - отозвался тот. - Это девка Тадарика.

- Бывшая, - со вдохом поправила его Алевтина и слёзы обиды брызнули из её глаз. Впрочем, она так устала, что лица окружающих, и без этого расплывались для неё в невнятные пятна. - Тадарик женится.

- На ком? - восклицание прозвучало сразу с нескольких сторон.

- На своей старой рабыне, - прошептала Алевтина. - Я не могла видеть это и потому ушла из города. Могу я присоединиться к каравану?

- Если вы её знаете, почему бы и нет? - Купец во главе пиршественной скатерти откровенно игнорирует женщину. - Пусть платит, как всё и идёт.

- Погодите, погодите, уважаемый, - вклинился в разговор ещё один купец-горожанин. - Пусть прежде станцует нам! От её танцев - у меня пламя в паху!

- Так искусна?

- Да, уважаемый Айрисфед.

- Что ж, пусть станцует. Танцуй, женщина!

- В такой одежде? - Попыталась возмутиться Алевтина.

- Хочешь новую?

- Чистую. И она у меня есть. Надо лишь переодеться и ... помыться, - на последнем слове голос Алевтины неожиданно для неё сел. Но купец, кажется согласился с ней, махнул рукой, подзывая слугу, указал ему на Тину:

- Отведи её к женщинам. И пусть ей принесут воду для мытья.

Вода в тазу. Не имея больше сил сдерживаться, Алевтина просто присосалась к ней и, только напившись, намоченным лоскутом, обтёрла лицо и тело, расчесала гребнем волосы, достала из тюка самый яркий из своих нарядов. Рабыня, замотанная в невероятное тряпьё, помогла ей одеться. Лица прислужницы Алевтина не разглядела, заметив в полутьме лишь кисти рук с сухими, тонкими, загорелыми до черноты пальцами.

- Ну? Скоро? - Грубый окрик человека, не привыкшего ждать подстегнул её.

- Иду, - покорно отозвалась девушка.

Главное, уловить ритм. Дальше - просто. Лёгкие и резкие движения сменяют друг друга. Тело живёт отдельно от разума. Глаза скользят по лицам зрителей: бородатым, усатым или выбритым, а сердце полнится высокомерной гордостью: мужчины онемели и так пялятся на неё, что кажется их глаза вот-вот выпадут из орбит и покатятся по ковру. Ощущение, пусть и мимолётной власти, сладкой отравой наполняет измученное тело. А купец во главе пира, (Айрисфед, кажется?) - того и гляди челюсть в придачу к глазам выронит. Смотри же! Смотри. Ты такого никогда не видел.

Алевтина напоказ вздрагивает всем телом, посылает чернобородому мужу зазывный взгляд. Тот аж завертелся. Ах, пробрало? Ну, так получи ещё! Захлебнись своей слюной.

Резко оборвав танец, Алевтина кланяется:

- Я могу идти?

- Танцуй! - Требует купец.

- Я не рабыня! - огрызается Алевтина. - В городе за мои танцы платили.

- Ты сама ещё не заплатила за место в караване.

- Сколько? - Алевтина вытягивает из-за выреза платья шнурок. На шнурке - монеты-кольца условленного веса. Золотые, серебряные. Не слишком много. Но ведь есть.

Купец осёкся. Лицо его передёрнула злая гримаса и тут же глаза прищурились, заблестели маслянистым, хитрым блеском:

- Хоть побудь нашей гостьей.

Взмах хозяйской руки указывает ей место среди женщин-танцовщиц у полотняной стены шатра. Ещё взмах, - и слуга отрезает от хорошо початого барана на блюде посреди скатерти два мясных ребра, кладёт их на большую лепёшку, как на тарелку. Другой слуга наливает в глиняную кружку какое-то питьё из высокогорлого кувшина.

Еда! Смирённая Алевтина покорно занимает указанное ей место. Всей её силы воли хватает лишь на то, чтобы не вцепиться в мясо всеми зубами сразу. Она ест не спеша. Неспешно же запивая мясо очень даже неплохим вином. Звучит музыка, кружится танцовщица, беседуют купцы.

Перехватив взгляд хозяина шатра, - Алевтина хищно улыбается. Снисходительная улыбка в ответ. Повинуясь жесту господина, слуга подливает вина в кружку гостьи. Алевтине смешно: купец решил её напоить. Наивный дикарь. Этим-то компотиком?

Пусть вино и не отличалось крепостью, но усталость перехитрить не удалось. Окружающее выключилось, как свет в комнате. Вдруг. Но и проснулась Алевтина сразу. От одного лишь прикосновения слуги.

В шатре пусто и темно. Лишь чадят, задыхаясь, пара масляных факелов. Гостей нет. Слуги убирают остатки пира, на ходу обгладывают бараньи кости, подбирают недоеденные куски хлеба.

Двое мужчин пытаются поднять её и Алевтина громко, возмущённо кричит. Ага! Вот и хозяин. Подстёгнутые его появлением слуги, хватают её. Крик девушки в прямом смысле бьёт по ушным перепонкам. Взмах хозяйской длани и Алевтина свободна.

- Тише, - брезгливо шепчет купец. - Не кричи так, женщина.

- Это почему? - Сварливо возражает ему Алевтина.

- Потому, что слуги должны были перенести тебя в повозку. И только.

- Я не хочу в твою повозку! Я ухожу.

- Тише. - Купец морщится, словно от зубной боли. - Куда? Куда ты уйдёшь? У тебя с собой нет ни еды, ни питья. Да и денег не так уж много. А путь не близок.

- К госпоже Анне. Она моя землячка.

- Знаю, знаю. Она поможет тебе. Но зачем ты хочешь уйти? Почему не хочешь остаться? Там тебе придётся идти пешком, а здесь ты поедешь в повозке под пологом. Там твоей едой будет каша, здесь - мясо, хлеб, вино. Там - вода по каплям, здесь - сколько захочешь. И я заплачу за твой проезд.

- Это плата за танцы для твоих гостей? - во взгляде и словах Алевтины сквозит неприкрытое презрение.

- Не только, но ... у тебя будет служанка на время пути. У тебя будет новое платье и ... два больших золотых. Один я заплачу сейчас, а ещё один - в конце пути.

- И серебряный браслет. Позолоченный. Прямо сейчас.

Купца передёрнуло:

- Хорошо, ты получишь и его. Я не привык себе отказывать. И запомни, женщина, я всегда получаю то, что хочу.

- Учту, парниша.

О том, что Алевтина всё-таки присоединилась к каравану, Аня узнала три дня спустя. А то, как подруга сделала это - её даже не удивило. В конце концов, Тина не ребёнок и вполне может сама отвечать за свои поступки. Но и поддерживать отношения с "землячкой" Ане почему-то не хотелось. Впрочем, забот у её хватало. Из-за припасов, в повозке оставалось место или для двух сидящих, или для одного лежащего пассажира. Сидеть в повозке, раскачивающейся на бездорожье степи, как лодка в шторм, со всеми, сопровождающими эту качку стонами и скрипами, с непривычки, оказалось очень и очень тяжело. А вот лежащий пассажир чувствовал себя, как в люльке. Поэтому Аня с Иришей менялись местами. Одна едет верхом пол дня, потом она отправляется подремать в скрипучую зыбку, а её место, верхом на лошади, занимает другая. Поскольку караван шёл со скоростью пешехода, - не уставал никто. Ни девушки, ни лошадь. Почти так же менялись и воины. Кто-то едет верхом и дремлет, кто-то шагает. Спать на лошадях командиры обычно сажали "ночных сторожей". Людям тоже надо отдыхать.