- Я ни-че-го не хотел сказать, - чуть не по слогам повторил Гастас, зло блестя глазами.

- Правильно. Здесь говорить нЕочем. Лучше скажи: как у тебя с Анной?

- А как у меня может быть?!

- Ты не шуми. Люди спят. Думаешь, как они, прожить одним днём?

- А ты как думаешь?

- Я? - Тадарик невесело усмехнулся. - Я думаю, что мир не меняется. Смотрю я на тебя, а себя вижу. Тоже, как ты, думал, что нет у меня ничего: ни дома, ни семьи, ни завтрашнего дня. А он возьми и наступи.

- И что?

- Ничего. Живу, как видишь. Только вот не знаю: зачем?

Они помолчали.

- Ладно, - Тадарик хлопнул по столу. - Не мне тебя учить. Пошли спать.

Утром хозяин предложил всем выйти за ворота. Все согласились. Гастас узнал об этом, когда вернулся от Лагаста. Тот ещё не проснулся. Лицо мужчины посветлело, жар спал, но на чёрных волосах, изморозью проступила седина. Гастас постоял над побратимом, но будить не стал. Пусть спит. Ириша было вскинулась, посмотрела на пришельца соловыми глазами. Она, как и полагается образцовой служанке, спала в ногах госпожи, как и та в одежде, на шкурах, постеленных на землю, рядом с кроватью больного. Рука девочки потянулась к руке Ани, но юноша погрозил ей, прижал палец к губам: "Спите спокойно", посмотрел на измождённое лицо спящей. Да, загонял он девушку: бледна, осунулась. Аж череп просвечивает. Порадовать бы её, да только чем?

Услышав от товарищей о сговоре, Гастас кивнул: "Я с вами".

Мясной завтрак с пивом, оружие, щит, полный доспех на теле. Не на гулянку идут. Старуха подхватилась успеть на рынок: пива заказать, муки, молотого ячменя на кашу. Тадарик хозяйку свою чуть подпихнул: мол рыбных пирогов бы. Да где рыбы взять? Но в ответ получил лишь равнодушный взгляд. И Алевтина обиды добавила: внаглую, в воротах подошла, обняла и при всех пообещала ласково: "Сегодня не жди. Не приду". Тадарик не смолчал. Улыбнулся так же ласково, пообещал: "Не буду". С легкой такой угрозой, но без злости. Вроде пошутил.

Остановился отряд в городских воротах. Поначалу ждали, когда стража ворота откроет, когда купцы подойдут. Куда торопиться? На солнцепёке настояться успеется, а здесь пока тень. Вот купцы подошли, возы с товаром и для товара подтянулись, ворота распахнулись, а Тадарик приказа выступать, не отдаёт. Заволновались купцы: непорядок. Договаривались же...

Тадарик не спорит:

- Договаривались. Но вчера на торге неспокойно было, поэтому сегодня в отряде людей больше. Добавить бы надо.

Один из купцов, работорговец местный, возмутился:

- Не по совести, каждый день цену пересматривать!

Тадарик руками развёл:

- Так ведь и ты, почтеннейший цену на торге пересматриваешь, а ничего до сих пор не купил. Озлобляешь пришельцев. Им ведь тоже долго здесь стоять нельзя. Стравят овцы всю траву - уходить пора. Да и купцов на торге прибавилось.

Купцы шуметь, купцы грозить, а Тадарик улыбается:

- Я - вольный воин: городу не подчиняюсь, с законом не спорю. Хотите торговать без меня - торгуйте. Нужна охрана - платите.

- Да вы все здесь бродяги безродные, одним днём живёте! А я - человек семейный, уважаемый. У меня дети, внуки. Я народ кормлю! - Разоряется громче всех работорговец.

- Мы - тоже народ, - спокойно Тадарик возражает. - И есть тоже хотим. А когда одним днём живёшь - прожить его сытно и весело хочется.

А солнце-то всё выше и выше. А время-то идёт. Заволновались купцы, про прибавку спросили, поторговались чуток, но больше для порядка. Тадарик немного накинул. Пол малого золотого всего. Было полтора за день, стало - два. Если на всех разбросать - пустяк выходит. И было из-за чего так долго в воротах перепираться. Но теперь Тадарик не успокоился. Всем видно, как здорово его работорговец зацепил:

- А с тебя, почтеннейший - пеня: десять девок сегодня ко мне в дом пришлёшь.

- Десять? Это будет стоить...

- Тебе? Возможно. А вот мне - ни медяка. Да ты не жмись. Целыми и живыми утром вернём. Даже не сотрутся.

Работорговец упёрся, злится, другие купцы галдят, подгоняют его:

- Да не тяни ты!

- Соглашайся быстрее!

- Время идёт!

- Не деньги же с тебя требуют!

Куда одному против всех, но упирается:

- Пяти с вас, жеребцов, хватит.

- Пять на три десятка? - продолжает давить Тадарик, - Маловато. Кто за столами прислуживать будет?

- Ладно уж, семерых пришлю, - сдаётся торговец живым товаром. - Но чтоб всех здоровыми вернул!

А вот служба оказалась препоганая. Рынок за воротами - как линия: с одной стороны, продавцы - кочевники, с другой - покупатели из города. Товар у собачников немудрёный: шерсть, овчины, овцы, рабы. Можно и щенка сторговать. Взамен кочевники берут: зерно, сукно, холсты, полотна, глиняную посуду ну и деньги, разумеется.

Тадарик воинов на две группы разделил и расположил по флангам. И ещё пятеро ходят туда - сюда вдоль торга, по стороне "горожан". Следят за порядком. Дело это нелёгкое. Хорошо, если повздорили два покупателя. Этих разогнать не сложно. Хуже, если сцепились покупатель с продавцом. Покупателя следует задвинуть за спину, прикрыв собой, а на продавца - собачника даже замахнуться не смей.

Кочевники это понимают, грубят, дерзят. Но и против них метод есть. Купец, перед тем, как к товару прицениться, к Тадарику подходит, а тот честно предупреждает: мол к тем и тем продавцам иди без опаски, а этого - лучше миновать. Дюже горячий. Постоит такой гордец и задира час, другой, третий при товаре да без покупателей - тут собачники беспокоиться начинают. Торг ведь не затем, чтобы попусту на солнце жариться. Глядишь, товар тот же, а продавец - другой.

И всё-таки гладко не обошлось. Один из кочевников воина ножом ударил. Тот покупателя прикрыл. В бок, между пластинами целился, да не попал. Выдержал панцирь. У воина желваки на щеках ходят, но сдержался. Не драться пришли.

После торга - все к Тадарику на постоялый двор. На столе - пиво стоит, вокруг стола семь женщин хлопочут. Брови углём подведены, щёки свеклой натёрты: красавицы. Гулянка будет.

Хозяин Алевтину заметил, под локоток подцепил, на ушко шепнул:

- Иди-ка ты, красотка, на женскую половину. Разгуляются парни, подол тебе задерут, будешь потом всем жаловаться, виноватых искать. А кого искать? Сама же и виновата.

Зло сверкнув глазами, Алевтина удалилась в дом, но там ей показалось одиноко, в саду - скучно. В саду хозяйка, Аня и Ириша делами занимались: рабыня чинила мужскую одежду, Аня подрубала края, пытаясь сделать опрятным свой, на скорую руку смётанный жилет, а Ириша терпеливо перебирала нежную, пышную ткань Аниного, нарядного одеяния, отыскивая и аккуратно латая любую, самую крошечную прореху. Тина некоторое время сидела рядом с ними, вздрагивая при каждом взрыве хохота, доносящемся в сад с веранды.

- Если тебе нечем заняться, - обратилась к подруге Аня, - можешь починить своё парадное платье. Ириша его выстирала, но прорех на нём достаточно.

Авлевтина вспыхнула:

- Почему я должна носить те лохмотья?! И по какому праву ты учишь меня? Ах, да! Забыла. Госпожа даёт работу рабыне. Ты хорошо вписалась в этот мир.

- А ты не вписалась. Какая же ты дрянь!

- Да, да! Оскорбляй! Ты - госпожа. Тебе - всё можно. Именно здесь.

- Можно было и там.

- Что же мешало? Там ты была само смирение и скромность.

- Я тоже думаю: что? Наверно, как говорила моя мама: "Издержки социалистического воспитания".

- Да, да! Именно социалистического. Рабства захотелось? Вот теперь оно у тебя и есть.

- А у тебя есть твоя свобода.

- Свобода? И в чём она?

- В том, что стирать и чинить свои вещи, ты отныне будешь сама. Ты свободный человек? Другие тоже ничего не должны тебе: ни я, ни Ириша, ни Хозяйка. В еде и крыше над головой тебе никто не отказывает ...