Теперь она внимательно разглядывает нового больного. Это человек в расцвете сил, лет тридцати. Гладко выбрит. Темные волнистые волосы откинуты назад. Лицо умное, даже значительное. Густые, широкие брови сходятся на переносице. Он не только в сознании, он возбужден. На Марлену смотрит требовательно и сердито. Она слегка наклоняется над ним. Как странно — дыхание у этого молодого человека нечистое. Нет, не водочный перегар, что-то другое… Она не понимает, что именно.

Санитар помогает переложить больного с каталки на кровать.

— Вас привезли из дома? — спрашивает Марлена.

— Нет, мы встречали Новый год в Доме ученых. Внезапная слабость, холодный пот, меня буквально согнуло. Извинился, вышел из-за стола и тут же, у дверей, упал… — Он делает попытку улыбнуться. — До сих пор я считал, что обмороки — привилегия слабонервных барышень.

Марлена сдвигает одеяло и осторожно нажимает то место, которое называется «подложечкой»:

— А сейчас больно?

— Терпимо.

— Внизу, в приемном, вас уже смотрели?

— Да, оба хирурга. Я слышал, как один, тот, что помоложе и немного заикается, спросил: «В хирургию?», а второй сказал: «Нет, в терапию». Им очень некогда — там тяжелораненый.

— Не говорите так много, вам нужен покой. Я сейчас вернусь.

Она выходит в коридор. У дверей ее поджидает санитар. Прикрывая из деликатности рот ладонью, он шепчет многозначительно:

— Гнилыми яблочками попахивает, учуяли?

В самом деле — запах гнилых яблок! «Академик» прав. И это какой-то симптом. На лекциях в институте профессор говорил им: «Принюхивайтесь, принюхивайтесь! Обоняние для врача иной раз не менее важно, чем слух и зрение»… Но что же значит этот запах? Она не помнит! Она решительно не может вспомнить!

Слабость, холодный пот, боль, внезапный обморок… Внутреннее кровотечение? Желудок? Тонкий кишечник? Но тогда Рыбаш не отослал бы его в терапию. А если все-таки внутреннее кровотечение? И если… если оно вызвано раковой опухолью? Тогда, значит, болезнь запущена и этот человек обречен?! Нет, нет, немыслимо!

Марлена тупо глядит вслед «академику», который катит пустую каталку к лифту. «Гнилыми яблочками попахивает». Симптом… симптом… Симптом чего? Внезапно ее осеняет: диабетическая кома! Да, да, именно так, диабетическая кома.

Тогда нужны грелки, инсулин, глюкоза, что-нибудь сердечное. Ну и, конечно, снотворное. Чтоб он заснул. Но все-таки сначала надо еще расспросить больного. Немножко подробнее. И посмотреть, что там записали, в приемном отделении.

Она подходит к сестре, поджидающей ее возле своего столика в коридоре. Коридор слабо освещен. На столике горит лампа с низко наклоненным абажуром. Сноп света падает на незаполненную историю болезни. Марлена берет карту. Сверху четким почерком Гонтаря проставлено: «Фельзе Витольд Августович. 33 года. Инженер-проектировщик. Место работы — архитектурная мастерская…» Адрес. Графа «диагноз» пуста. Ее должна заполнить Марлена.

Сестра хочет уступить ей свое место. Это единственная пожилая сестра в терапии и безусловно опытная. Но у нее всегда такой неприступный вид, углы губ презрительно опущены, а взгляд ускользает. Все-таки Марлена решается:

— Скажите, сестра (хоть убейте, Марлена не может в эту минуту вспомнить ее имя-отчество), вам приходилось наблюдать диабетическую кому?

— Приходилось.

— Вы видели этого Фельзе? — Марлена кивает на незаполненную историю болезни. — По-моему, здесь именно такой случай?

Они обе стоят у столика. Марлена по-ученически старательно перечисляет свои соображения. Сестра отчужденно слушает.

— Права я? — спрашивает Марлена.

— Возможно. Какие будут назначения?

Марлене хочется стукнуть эту бездушную бабу. Но она ограничивается тем, что резко приказывает:

— Грелки. Инсулин и глюкозу внутривенно. Потом кордиамин. И дайте таблетку мединала.

Затем она возвращается в палату.

Фельзе встречает ее встревоженным взглядом. Она ощупывает его ледяные ноги.

— Вам холодно? Сейчас сестра принесет грелки. Сделаем укол. И выпьете порошок… А как вы чувствовали себя в последнее время?

— Отлично. Вообще не помню, когда болел.

— Питаетесь хорошо?

Он недоумевающе смотрит на Марлену:

— Как все. Обедаю в столовой неподалеку от места работы.

— Аппетит?

Он опять слегка улыбается.

— Не жалуюсь. Наоборот, жалуются на меня: съедаю по два вторых. И через час опять хочу есть.

Марлена одобрительно поддакивает. Все признаки диабета.

— И пьете много?

— Пью? Если вы о водке, то почти не пью. А вообще меня считают водохлёбом.

— Вес? Вы не теряли в весе?

— Не взвешивался, но… — Глаза человека сужаются, он пристально и недружелюбно смотрит на Марлену. — Вы что же, доктор, полагаете, это рак?

— Какой рак? С чего вы взяли?

Марлена готова надавать себе пощечин. Сколько раз и Степняк, и Лознякова твердили молодым врачам, что есть больные не просто мнительные, но подозрительные и что поэтому требуется двойная, тройная осторожность при опросах. Не заронить подозрения! И даже в тех случаях, когда ты, врач, знаешь самую страшную истину, не позволить догадаться! Лгать, лгать до последнего, лгать убедительно, глядеть в глаза, находить доводы. «Весь МХАТ должен завидовать вашему актерскому мастерству!» — говорил Степняк. И вот, нате!

— Откуда вы взяли рак? — негодующе повторяет Марлена. — Простой обморок — это бывает даже при засорении желудка, — но пока нужен абсолютный покой. Никаких движений, ни в коем случае не вставать с постели… Тетя Глаша!

Старуха бесшумно приближается.

— Тетя Глаша, этого товарища поручаю вам лично. Ему совершенно нельзя шевелиться, понимаете?

— А кому из них можно-то? — вздохнув, говорит тетя Глаша и кивает на соседнюю койку, где, не то всхрапывая, не то постанывая, спит командировочный гипертоник. — Да вы не сомневайтесь, Марлена Георгиевна, услежу.

— Сейчас придет сестра и, пожалуйста, поскорее засыпайте, — с шутливой просительностью обращается Марлена к больному и делает шаг к двери.

— Постараюсь, доктор, вы меня чрезвычайно успокоили, — иронически отвечает он и прикрывает глаза.

В коридоре Марлену вновь охватывает острый приступ самокритики. «Идиотка! — говорит она себе. — Коновал, а не врач! На пушечный выстрел нельзя подпускать к больным…»

Она подходит к столику сестры и в графе «диагноз» пишет: «Диабетическая кома». Затем, после секундного колебания, ставит вопросительный знак. Перестраховка? Нет, честность. Она не имеет права считать свой диагноз окончательным.

Ох, была бы тут Лознякова! Да хоть с кем-нибудь из врачей посоветоваться… Пойти позвонить в приемное отделение? И Наумчик и Андрей — оба осматривали этого Фельзе. А опыта у них несравненно больше.

Она идет в ординаторскую и, открыв дверь, на секунду останавливается на пороге.

Неужели это было сегодня? Неужели сегодня Андрей целовал ее? Неужели сегодня так круто, так непостижимо прекрасно изменилась ее жизнь? Не надо больше сомневаться: позвонит — не позвонит… Не надо украдкой ловить его взгляд. Не надо притворяться равнодушной, когда хочется побежать навстречу. Случилось! Случилось! Случилось!!

Ей хочется запеть, закричать во весь голос о том, как она счастлива…

Нельзя. Нельзя. Она врач. Она на дежурстве.

В нескольких метрах отсюда лежит человек. Ему всего тридцать три года. Он, может быть, очень талантлив. Может быть, какая-нибудь Марлена, Нинель, Анечка, Оленька — та, с которой он танцевал, когда неожиданная боль ударила и согнула его, — может быть, она также ждала сегодняшней ночи?

Марлена хватает телефонную трубку, набирает номер приемного отделения. Гудок, другой, третий. Чей-то незнакомый голос отвечает:

— Приемное отделение.

— Попросите доктора Гонтарь.

— Он занят. Позвоните позже.

Хирургия вовсе не отвечает. Что же у них там творится?

Сжимая руки у горла, Марлена ходит по ординаторской. Значит, теперь всегда будет так? Теперь всегда она будет волноваться и мучиться за двоих — за него и за себя? Всегда — на дежурстве, дома, в гостях, в театре, на катке, на улице? Если они будут врозь, она будет думать, каково ему в эту секунду, что он делает, что чувствует; и когда они будут вместе — тоже. Вот это и есть любовь, да? Вот это нестерпимое, ни на минуту не проходящее, сжигающее — нет, испепеляющее желание быть рядом, дышать тем воздухом, которым дышит он, знать, что ему хорошо, и делать всё, чтобы ему было еще лучше. Болеть его болью, гордиться его гордостью, радоваться его радостью.