— Чайки раскричались. Сосьвинская селедка пошла, — хмуро сказал дядя Сергей. — Не успели приготовиться к путине.

Дядя Сергей, похудевший, с облупившимися от солнца скулами, ходил по берегу, бормоча песню. Песня его звала рыбаков быстрее починить крылья невода, чтоб закинуть его на плес. Рыбаки понимали волнение бригадира, работали быстро. Руки их летали, как чайки. Глаза от возбуждения сияли, как плес под солнцем.

Волнение охватило и нас с Кириллом. За весь день мы ни разу не заглянули в наш шалаш. В шалаше, сделанном из свежепросушенной травы, было хорошо, но на улице лучше. Да и помогать надо было старшим. Мы вычерпывали воду из лодки-неводника, укладывали ровными кругами толстую длинную веревку, которой тянут невод, носили в лодку разбросанные кем-то греби. Не подпускали нас только чинить разорванные ячеи. Зато мы успели между делом поиграть в «настоящих рыбаков».

На золотистом песке мы рисовали косяки сорни-нялк — золотых рыбок, сосьвинских селедок. Потом закидывали «невод». Неводом служила толстая длинная веревка. Потом неторопливо, размеренно тянули невод. Как будто невод тяжел не только от плещущихся золотых рыбок, но и от мокрой холодной воды.

Я помню тяжесть невода еще с тех пор, когда у меня была мама. Мы с Кириллом и тогда тянули невод. Но то был наш, мамин невод. Маме было тяжело тянуть, как и нам. И все же нам было радостно… Рыбы весело плескались. И улыбались наши мамы. Кириллина мама улыбалась. И моя мама улыбалась.

Помню, мы плывем на лодке. Лодка большая. И невод, которым мы ловим рыбу, тоже большой, тяжелый. Но нас много в лодке: четверо женщин, я и Кирилл — «один мужчина». На корме моя мама. Она правит лодкой. Куда повернет весло, туда и лодка плывет. Мама моя звеньевая рыболовецкого звена. «Мань-начальником» называют мою маму в колхозе. Но она на начальника не похожа. Не кричит, как другие. Даже голоса не поднимает. А люди ее слушаются. Правда, это женщины. Еще три такие же, как мама, женщины. Они вместе смеются и плачут, а иногда поют песни. Они подруги мамы. Поэтому, наверное, не кричат друг на друга, как другие колхозные «мань-начальники» — бригадиры и звеньевые. А «один мужчина» — это мы, то есть я и Кирилл. — Я — «полмужчины», Кирилл — «полмужчины». Но когда наше звено закидывает невод, мы становимся «один мужчина». Без наших рук женщинам никак не обойтись. Я бросаю в воду тетиву с грузилами. Грузила тяжелые, тетива тяжелая… И Кириллу нелегко. Он «сидит на гребях», вместе с женщинами гребет. Да так, что аж вода звенит! И лодка наша, сделав заветный круг от берега к берегу, словно летит по воде. Потом вместе со всеми я тащу невод, а Кирилл тянет к лодке и складывает кругами длинную веревку, вычерпывает из лодки воду. Но когда наш невод уже почти на берегу и в мотне уже плещутся рыбы, тут без Кирилла не обойтись: он выезжает на лодке к неводу, поправляет мотню. Рыбы плещутся, да так, что брызги летят. Брызги холодные, липкие. Но хорошо, когда они от плеска рыб. Я боюсь дождевых брызг. А брызги от рыб — это хорошо. Хорошо, когда рыба играет. Но без нас с Кириллом не играла бы рыба на берегу. И «один мужчина» часто тоже что-то значит.

Теперь нет наших мам. В земле тяжелой наши мамы. Но зато есть родной песчаный берег. И широкий плес, и наша золотая рыбка, и дядя Сергей, у которого живет Кирилл. А я приехал в гости к дяде Сергею и Кириллу. И нам сегодня совсем хорошо.

Мы играем в «настоящих рыбаков». А скоро закинем и настоящий невод в настоящий плес, чтобы поймать настоящих золотых рыбок — сосьвинских селедок.

— Играете в рыбаков? — раздался голос дяди Сергея. — Хорошо. Добрая трава растет, не дожидаясь, пока сойдет весь снег. Кедру цена по шишкам и орехам, человеку — по труду, ребенку — по игре. Играйте, ребята, в человека играйте.

Он задумчиво поглядел на синюю даль реки, где носились, горланя, чайки, потом резко произнес:

— А ну-ка, рыбаки, в лодку. Ваше время настает!

И вот мы в лодке. На корме дядя Сергей. За веслами сидят два настоящих рыбака и Кирилл. Он тоже настоящий рыбак. И я, как настоящий рыбак, стою посередине лодки: я должен тетиву невода с тяжелыми гибасьями кидать в воду.

Дядя Сергей прикоснулся к воде большими шершавыми руками, провел ладонью по черным жестким, как конский хвост, волосам, поднял лицо к небу. Он молчал. Река молчала. Лишь чайки кричали, зовя людей скорей начать путину.

Лицо дяди Сергея стало сосредоточенным. Широкие черные глаза его сузились, и крепким отрывистым голосом он произнес:

— Поехали!

Лодка отделилась от берега, как птица, приготовившаяся к полету.

Но не полетела, поплыла по сияющей воде. Вода запела, заухала под веслами и под тяжелыми гибасьями, которые я равномерно выкидывал.

Чмокая, падал в воду невод, монотонно постукивая деревянными поплавками. Молча, сосредоточенно правил лодкой дядя Сергей.

Ведь невод сброшен. Лодка повернула к берегу. Я важно, как настоящий рыбак, стою посередине лодки, держу в руках веревку забежного крыла. Еще не доехав до берега, я выскакиваю на песок и первым начинаю тянуть мокрую, скользкую веревку. На подмогу мне бежит Кирилл и другие настоящие рыбаки.

— Тяните, тяните, рыбаки! — кричит, подбадривая нас, дядя Сергей, подхватывая бечеву.

— Тянем-потянем скорее! — кричит в свою очередь Кирилка. Казалось, от волнения у него зашевелились даже уши.

Невод шел сначала легко. Но, приближаясь к берегу, он отяжелел, огруз, будто за что-то зацепился. Но шел и шел к берегу. Вот уже показались ячеи, а вот и первые сосьвинские селедочки. Небольшие, сантиметров в десять — пятнадцать, рыбки серебрились в лучах золотого летнего солнца. Весело заговорили женщины, выбирая рыбу из ячеи.

Радостно взвизгивая, прыгали на мелководье дети. Всеобщее возбуждение передалось и собакам. Глаза их сияли. Они важно расхаживали по песку, изредка поглядывая на чаек, гурьбой носившихся над приближавшейся к берегу мотней невода.

Хотя мое внимание целиком было направлено на плещущихся рыб, я изредка поглядывал и на дядю Сергея. Дядя Сергей тащил невод изо всей силы. Он не произносил ни слова. Но весь вид его, все его движения говорили, что надо работать в полную силу: это сегодня очень важно. Сказывают в народе: